Понимаете, обыденная жизнь человека, если в его биографии нет крупных трагедий или приключений, на самом деле довольно скучна.
У меня на это совершенно другой взгляд. Во-первых, Кортасар упоминал о «метафизических реках» (увы, я сейчас не вспомню его цитату дословно), а тонущий в них человек нередко подвергается таким метаморфозам, которым он не смог бы подвергнуться, попади он в водоворот событий предметного мира. Во-вторых, сама мысль Кортасара трагедийна и, возможно, интертекстуальность стала тем, что не позволило это ясно увидеть, потому как конструкция «Игры в классики» делает честь автору, он даже не Гауди от литературы, а Дедал, построивший лабиринт.
Да, я там грубо ошиблась. Вы правы, не автобиограф, а биограф.
Девушка хорошо сказала:
Ценность романа совсем в другом. Он необычен, динамичен и дико красив стилистически. В романе масса интересных диалогов и монологов. Я не считаю, что глубокие мысли и традиционно стройный сюжет - важнее.
Это интересная история. Одной из главных сложностей в написании художественной литературы является как раз интересный сюжет.
Итак, скажу, чем мне понравилась «Игра»:
- Мною было отмечено круговое движение, которое, собственно, и можно назвать «кортасаровской мандалой», в центре которой находится автор-демиург; иными словами, мне импонирует несколько раз уже упомянутая интертекстуальность, нелинейность.
- Как постмодернистский роман, «Игра» содержит в себе множество цитат и аллюзий (труды Хайдеггера, Сократа, Кьеркегора), потому споры героев романа показались мне достойными внимания.
- Именно в «Игре» Кортасар выступает как мастер синтеза. Роман становится суммой эссе, газетных вырезок, трактатов и т.д. И стоит заметить, что произведение не теряет при этом своей целостности, гармоничности. Можно сказать, что «Игра» - это роман-коллаж. Да простит меня мрачный Роберт Грегори Гриффит, но литературный коллаж мне намного ближе.
- Жизненная позиция Оливейры не ясна и он часто рисует мандалу, словно пытаясь дать своей мыслеформе стать видимой, осязаемой, утверждённой, этот человек ищет себя, желая видеть себя в центре мандалы, а не на её периферии. Кортасар то и дело прибегает к философии дзен и учениям древней Индии. Если в истинном смысле слова «бардо» является промежуточным состоянием, то не будет ошибочным предположить, что автор на протяжении всей своей сознательной жизни пребывал в этом «промежутке». Это ли не трагедия? Не нужно снисходить до буквального описания трагедии. Кортасар делал это аллегорически.
- И в последнюю очередь я снимаю шляпу перед красотами языка.