Литература и журналистика

[Лесная]

Не знала, куда эту тему пристроить - то ли в "Поэзию" (ибо она о поэте и поэзии), то ли в "Наши произведения" (ибо это была попытка эссе), в "Разговоры за жизнь" как-то не хочется помещать - и в итоге решила поместить сюда


К вопросу о современных поэтах


* * *
...Есть у меня недописанная статья об Ирине Ковалевой. Ее книгу "В прошедшем времени" я приобрела два с лишним года назад, но открыла только через год. И, что называется, вросла в текст с первой строчки.
А потом, когда уже начала писать статью, решила найти в Сети информацию об Ирине Ковалевой - и узнала, что 27 января 2007 года ее не стало.
Статью я на этом бросила. А вот книгу - зачитала до дыр. Отыскала в Сети другую ее книгу - "Кукольный ящик". В процессе пока.

И почему столь достойные люди уходят так рано? Ирине Ковалевой было 45. Еще раньше, в 2006-м, не стало 40-летней Марины Георгадзе, в которой я не люблю только одного: что она оставила Россию и уехала в США, "потому что в России поэтов убивают". Такая гражданская позиция мне не близка, но если отвлечься от этого - я бы сказала, что Марина Георгадзе - один из наиболее достойных современных авторов. Хотя печаталась редко, публики избегала - и, как следствие, мало кому известна.

Но вернемся к Ирине Ковалевой. Вот одно из последних ее стихотворений, написанное за несколько месяцев до смерти:

Мы пьем с тобой кофе
в белом коридоре больницы
поджидая очереди
в кабинет в котором известно что скажут
и я вспоминаю
ветер дующий на Кикладах
день рожденья потерявшийся на переполненной палубе
морских ежей под перцовку и другие
домашние чудеса того лета
когда впереди была только жизнь
только жизнь
и ничего больше

Ни ропота, ни исступления, ни лишнего пафоса. Стихотворение звучит как тяжелый вздох. И все-таки видно: то, что предстоит - принимается без лишних эмоций. Принимается как неизбежное, как неотъемлемая часть любой жизни. Потому что разве можно противопоставлять жизнь и смерть? Это неравнозначные понятия. Смерть (если понимать под смертью момент прекращения жизнедеятельности) не вмещает в себя столько, сколько вмещает жизнь, это момент ухода отовсюду - или перехода в иное состояние, в зависимости от того, как к этому относиться. Как к этому относится Ирина Ковалева - вполне ясно из этого короткого, как вздох (или как жизнь?) стихотворения. Впереди все-таки что-то есть. Что-то кроме (и даже БОЛЬШЕ) того, что до сих пор считалось жизнью. То самое иное состояние.
Вот только жаль, что ушедшего, привычного и любимого, - не вернуть.

И еще несколько строчек:

В этом году
видимо, я не пройду
к консерватории мимо библиотеки и храма.
Но февраль - все равно:
солнце льется в окно
через двойные рамы...

Стихотворение написано в 1994 году, но я ощутила в нем некое предчувствие. "В этом году видимо я не пройду..." - холодком отдает. Через 12 лет написалось бы по-другому: не только - в этом году, но и вообще никогда больше. Но солнце льется в окно, жизнь идет своим чередом, и она не прекратится даже тогда, когда...

[Лесная]

Буду иногда размещать здесь то, что понравилось. А еще, может, целесообразно размещать здесь произведения, вошедшие в "Вокзал". Чем незамедлительно и займусь )

[Лесная]

Итак, первый автор - rainstroller


Полковнику никто не пишет

уже несколько дюжин лет не меняется ветер -
это стороны света сошлись в одну жалкую точку.
под матрасом не несколько песо, а память о смерти.
и, наверное, больше не стоит ходить на почту.

уже несколько дюжин лет в нас стреляет октябрь.
мы сегодня на ужин доели остатки надежды
и смотрели, как листья к холодной земле тянет,
и как темную комнату тени дождя режут.

эти несколько дюжин лет превратились в столетья
с тишиной в голове.. с тишиной и отсутствием лишних.
уже несколько дюжин лет не меняется ветер.
доживаем последний октябрь. никто не пишет.



Король

мой мудрый король, надвигается катастрофа.
об этом уже судачат в трактирах и на балконах.
ветер идет в крещендо, даже бесстрастный воздух
вдруг заметался в прощании с любимой эпохой
каминов, тупых углов, зонтов и смешливой тайны.
мой король, конец золотой эпохи,
следуя логике чувств, выпадает
из ножен на осень.

мой бедный король, предчувствие переворота
уже обладает признаками необратимого
распада. глаза твоих верных придворных
пожелтели, шаги измельчали, картина
с твоим портретом стала гротескно контрастной
пощечиной крепким стенам, готовым упасть от страха
и осени в навсегда.

мой храбрый король, кошки со злыми когтями
уснули на медной душе. только в ржавых клетках
львы соскребают с пола остатки веры
в завтра и счастье, виляя хвостами.
мы же с тобой, по сути, бессмертны
и, как четырехлистный клевер,
бесстыдно удачливы,
посему - не будем прощаться.

мой нищий король, если удастся,
мы упраздним категорию времени -
как водится, на самых последних
минутах и слоновых камнях погибшего царства.
в конце концов, история побежденных
окажется легендарной,
воспетой вне следствий и граней пространства
страха.



Ангелы

небо над этой площадью детски-огромное и страшно ветренное, вечности каменнее.
потому что площадь под снегом, небо над всем этим белым сумбуром и ветер вертится -
мы падаем, боже, как медленно и буднично, падаем, руки кидаются навзничь,
смеемся как громкие боги, глубоко и тихо играем в подвыпивших ангелов,
руки со снегом слепили крылья. черт побери, сегодня у неба над площадью праздник.
даже не верится. господи, дьявол, любовь моя, кто мы? что мы со снегом здесь делаем?
если мы ангелы, значит - почти что боги, значит, так больно и весело быть богами.
если бы люди могли смотреть в окна правильно, узнали бы страшную тайну, самую белую:
пьяные в вечность ангелы греют крыльями снежную площадь и держат огромное небо своими ногами.



Судьбокресток

ты здесь один.
веришь?
просто глаза
врут.
просто шалят
нервы,
просто попал
в круг.
просто не тот
ветер
тени смешит
здесь.
просто не тот
вечер,
жестов не тех
смесь.

просто опять
странно.
словно не тот
ты.
зыбкой судьбой
пьяный,
с мыслей сдувай
пыль.
просто смирись
с этим:
реку нельзя
вспять,
просто нельзя
светом,
счастьем для всех
стать.

снова один.
тихо.
на судьбокрестке -
снег.
просто дыши
мифом.
просто смотри
вверх.
это не ты,
корчась,
перегоришь
в тлен.
так что смотри
молча
на мешанину
сцен.


Е.К. (02:52:30 13/08/2008)
Недобред

серо-пряный город странный
дышит пылью стен
за тоской полустеклянной
разбросался тлен

ветер сонный полумертвый
задувает вход
что за знак тут полустертый? -
пепел разберет

чьи-то тени полуходят
в шепоте страниц
флюгер скрипло что-то ловит
в точках без границ

мутный город хлипко дышит
с небом в унисон
что-то эти стены слышат:
небыль, хриплость, сон?

тиком-таком что-то бьется
в тишине шкафов
чихом числа отзовутся
от лица часов

гарью и необитайной
пахнет недобред
ветер пламенностью крайней
недообогрет

прахом воет ветер сонный
на худой конец
одичавший и голодный
горький пепел ест



С.Н.Е.Г.
.
Так первым чудом запахло в комнате,
И бело-резким казалось небо.
Заткнулись черти в притихшем омуте....
...и тишина. запела. снегом....

Лениво-мягко хлопья падали,
В костре эмоций сгорая заживо,
На волосах бесшумно плавились
И были чудом. Первым. Страшным.

Цветные сны о белой милости
В зрачках бездомных со снегом плыли...
И были взгляды с налетом радости,
И хлопья - светом. Теплым. ...Были.

..

Приятно, до нервного крика, до дрожи,
До горького привкуса на языке
Почувствовать жжение снега на коже,
Завязнув по пояс в зыбучем песке.

Противно, привычно-неважно противно
Лежать у окна, и смотреть - в потолок.
И знать, что снаружи - коварной лавиной
Обрушится мягкость на путы дорог.

...

Скрип шагов - кашель умирающего.
Давит. Грязно-белым. Приближается.
С криком боли, с злобностью страдающего,
Кто-то в этот час рождается.

С новой жизнью - бесполезной, в сущности,
Из-за стекол первый снег знакомится,
Да в порыве фанатичной верности
Терпкий ветер в окна дома ломится.

....


.....

Белые стены -
давят на нас.
Белым снегом -
укроет их.
Звоном стеклянным
(Как Божий глас),
Звоном бокальным
разрежет двоих.

......

Снежно-грустный тревожный реквием
Наполняет дрожащий город..
Dies irae! Проклятое время
Все же вышло. Оставило холод.

И грехи. Их не смыли снегом,
Хоть и стал он пепельно-грязный...
По инерции, путанным следом,
Мы плетемся на место казни.

[Лесная]

И еще 2 стихотворения Татьяны, правда, уже не из альманаха.


КОЛЫБЕЛЬНАЯ (недавно положенная на музыку мной)

прихожу к тебе, прикасаюсь к двери, вспоминаю, что где-то забыл ключи,
остается только считать ступени, беспокойно слушать, как дом молчит.
он такой огромный, как чудо-юдо, но, конечно, маленький с высоты,
у него в утробе разгар июля: переменный ветер, тепло и ты.
у тебя в квартире часы на полке, темнота в углах и спокойный сон,
я сижу снаружи и представляю, как тебя унес золотой песок,
как большие рыбы с глазами моря говорят с тобой о великом дне,
как твое дыханье, теченью вторя, чуть колышет отблески в тишине.
ты лежишь внутри, в эпицентре мира, дальше всех на несколько тысяч лье,
у тебя цвета и душа глубинней, у меня подъезд и ветра сильней,
безгранично тихо, зима в миноре, неземных низов достигает снег,
проникая в сон, он стремится к морю, поглощая звук, размывая след.
это самый дальний на свете полюс, это дом на самом краю земли,
у меня в глазах твой зеленый голос, и к тебе спускаются корабли.


AIRPLANS

ты кошмарный ребенок, не допив свой чай, убегал из дома, залезал на самое огромное дерево это города. забирался на самый верх, закрывал глаза и думал, что ты великан с крыльями, почти птица, и что если б не провода над асфальтовыми дорогами, получилось бы улететь насовсем. не может не получиться.

этой ночью была гроза, а мне снилась авиа-катастрофа, огромное поле высокой травы и маленький дирижабль, потом огромный белый простор, глубокий и вязкий, самолет в небе спокойно плавал, парил, петлял, вырезал фигуры высшего пилотажа. утром ветер вломился в окно и принес самолетик, смятый, над полем, безнадежно бумажный. я не вписываюсь в твой контекст, как ни крутись и крыльями ни маши. тебя с каждым словом уносит все дальше, по ту сторону моих смыслов, на красный тон светофора, ничью, по другую сторону потока машин. а я над полем тебя ищу, как уставшая птица заигрываю с высотой, упрашиваю к тебе слетать, задыхаюсь, ветер несет все дальше мои слова, между нами такие дали, что мое "постой" разорвет не пространство между нами, а мою гортань. вглядываюсь туда, в твою запредельную даль, но в высокой траве попробуй тебя различи, с такой неземной высоты ничего не могу разобрать, а ты где-то там лежишь, смотришь в небо на маленький самолет, улыбаешься и молчишь. я почти ощущаю твои глаза, кажется, что вот она - ты. смотри, знаки тебе показываю, почти к тебе прикасаясь, почти что близкий... ты лежишь в траве и протягиваешь руки, теперь ты видишь меня до смешного низким, просто весь помещаюсь у тебя в горсти, а твои руки больше неба могут схватить, чем мои пируэты. лежишь, щурясь на тучу, вдыхаешь с солнцем сквозящее лето. я извиваюсь, лавирую, с упрямым ветром спорю, увертываюсь и хитрю, но все равно теряю контроль, завязываюсь в петлю, и все же не вписываюсь в твое лицо и темп речи, текущие волосы, твое проницательное междустрочье. закрываешь глаза, и с каждым отдельным дыханием, с каждой секундой невстречи, слышишь небо все больше и громче. а я понимаю, что здесь скоро будет гроза, течение ветра стало глубже, коварнее и сильней. в моем лобовом стекле от молний стало так много света, что я задыхаюсь, меня разражает гром, я качусь по земле кубарем, гремящим костром, неминуемо догораю. я все-таки долетел, ты согрета моим теплом, моим искореженным телом, мой влюбленный дым и огонь тебя укрывают...

у меня в голове бабочки и порывы ветра, я теряюсь в твоей высоте, запрокинув голову, за тобой наблюдаю. как летишь, раслескав свой свет, вырисовываешь пируэты - и не видишь меня, и не слышишь, как густая трава прорастает у меня под ногами.

[Primavera]

Боже мой,это так красиво! Особенно первые три стихотворения и колыбельная. Просто... даже не могу подобрать слова, одни эмоции и дыхание... Это настоящее, пронзительное, ни на что не похоже.

[Лесная]

Primavera
Очень хорошо, что такие стихи находят отклик!



Другой автор - Алиса Дольская из Ставрополя.


Декабрьское

И ветер выл, как стая красных бесов,
В щелях оконных пел метели хор…
Часы могильным эхом били десять…
Я здесь одна. Всегда. И – до сих пор.

Играет свечки пламень золотистый
Над книгою пророческих стихов…
Мечитесь, войте, алые артисты!..
Взметайте в небо снеговой покров!..

Под звуком ветра ветхие страницы
Листают шорохом сегодняшний урок:
Что скажет мне с крыла бумажной птицы
Заблудшая душа, поэт-пророк?..

За боль судьбы, свечу и ветра пенье
Пустым стаканом чокнусь с сатаной.
Вам, о счастливые, моё благословенье.
А мне – одной, одной, всю жизнь одной…

…с заблудшею бумажною душой…

* * *
Да, есть и у нас эти церкви:
Алтарь полон милостынями, а паперть в крови утопает.
Немного не женское сердце
У голубоглазого, русого края…

Та тень между небом и крышей
В изношенном палевом фраке, из трубки пустившая дым облаками,
Молчит с каждым вечером – тише,
И только с улыбкой разводит руками.

Как будто бы призрак ждёт клятвы…
Отчаявшись, только не сдавшись, с тех пор, как меж колоколами
Не носится звон о спасеньи царя, и
Кто мог, и не мог, - все предали;
Он ждёт – и читает по лицам:
Не мёртв Гриневицкий…

Не мёртв. И всё больше меняют
Червонцы на мелочь, ссыпая горой на алтарь – всё же жертва…
Тогда, с лёгким сердцем - и с лёгким карманом, –
Идут резать вены, поить кровью пьяных
На паперти – искренне! – ждущих лишь смерти, -
Да, есть и у нас эти церкви!

Не знаю, вернётся ль свобода
Служенья святому, чтоб так – умереть (а не убеждениям – чтоб делать выбор),
Да так, чтобы перед уходом
Простили меня – хоть один! – но тем, знаю, сполна будет смыто
Моё «недостоинство» двух наших мистик:
Палат и решёток психических клиник
И вздоха последнего – в мартовских идах,
Румяных от крови великих убитых…
И видеть хочу – в небесах – умирая
Немного не женские слёзы
В глазах голубых молчаливого края.
18. 07. 2007


И пришла к поэту муза

…А никто не придёт. Здесь вообще-то никто не приходит.
Только – ждут, понося тишину.
Девять муз, Аполлон – скрылись в тёмном дворцовом ли своде,
Потерялись в заплёванном ли переходе, -
Но теперь тут – никто не приходит…
Только – совестно ночью уснуть.

И лежи, как больной, как в опасном преддверьи припадка,
Бойся двинуть рукой, выпить чаю, вздохнуть, причесаться…
Ненавидь тишину – глянцевитую маслом лампадки,
Ненавидь тишину, как преступник – злодейства у края паденья…
Вдохновение-вдохновенье.

«Сколько можешь, своими словами…»
В южноросской июльской глуши
Нет химер. Нет химер между нами.
И никто не придёт. Здесь вообще-то никто не приходит.
Иногда только кажется странным проспать,
Отдавшись покою.
ночь на 24 июля 2007



Ул. Ленина д. 52

Машины. По городу. Дым в свете фар.
И люди. Бегут. Прячут руки в карманы.
Туман. Мелкий дождь. Весь в грязи тротуар.
Девчонка с зонтом. На газоне спит пьяный.

Вечерние сумерки прямо в лицо
Пахнули мечтаньями цвета индиго
Тому, кто отмечен терновым венцом
Красавицы Музы, и дерзкой, и дикой,

Кому суждено с тайной болью смотреть
На бархат вечернего неба в сияньи
Заката; и знать, что нельзя улететь,
Подобно орлу, издав крик на прощанье,

Кому суждено размышлять о судьбе,
Любовию грезить, терзаться сомненьем,
Кому суждено быть певцом на земле,
Где, может быть, вскоре он канет в забвенье.

И кто, пока жив, будет жаждать фанфар,
И грезить о славе, и взор свой упрямый
В толпе растворять, где в грязи тротуар,
Девчонка с зонтом, а на клумбе спит пьяный...


Как всегда, о пошлостях...

Как всегда, о пошлостях в храп хохотали
Под окном представители местной швали,
Мешали спать,
Возмущалась приличная разнополая б.
А в окнах внимали: дежурный канал.
Дом, привычно изуродованный граффити –
Пострадавший в борьбе субкультурных начал –
(Он, сколько хватает памяти, всегда здесь торчал)
Домофоном крутит шиши: на тебе,
Тут больше тебе не вокзал!
Кто-то, спустив бездонные джинсы,
Слово «Россия» на насте выссал,
А в третьем справа по верху окне,
Отойдя на рекламу к обойной стене,
С надеждою меряет девушка вес.
Под небом сверчков – еженощный эксцесс:
Полночь в губернском городе S.
31.08.2007


* * *

Белый месяц, похожий на голос старухи, сказующей об архангелах,
Отдаёт двумя пальцами честь остаткам солнца напротив.
В третьем справа окне лягут рано, и встанут засветло –
Милосердно даря бессонным и мне занавешенный лампочный свет.
А пока - светло-русского цвета небесные полости
Вечереют, дом детского творчества вспомнит о баринах,
И в деревьях забудутся птичьи гнёзда, а вспомнится страсть об охоте…
Этак думаешь, как облетишь на метле это всё, - ум безбрежностью застится,
И страшно становится - осенью - как по весне.
И не хватает ледащей души на летящую молодость...
23 сентября 2007


* * *

Красиво летит, так красиво! И он уже знает, что будет,
И робость холодной цепочкой скользит по спине:
Что дома-то скажут, теперь-то… А сонные люди
Мгновенно трезвеют: бегут, или ржут в стороне…
Красиво летит!.. Не его, да ничья: непонятно,
Какая там ценность - в кораблике с той стороны?..
И надо бежать, спотыкаться, размахивать, мчаться…
А, нет: уже скрылась, не видно. И в воду концы…
А странное всё ж ощущенье: совсем и не пташка,
Не тот самолётик, что он вчера с другом пускал…
И вот уж ещё "пятисотка" одною бумажкой
Летит из руки мальчугана, куда бог послал…


***

Вам, может, интересно будет, дом,
Узнать, что мне ваш мезонин уже в печёнках;
Я вас любила: линии окон,
Балкон из благородных… Но о чём я:
Темно - и в верхнем жёлтеньком окне
Вам спешно закрывают занавески.
Такое, дом, простительно лишь тем,
В чьих лоджиях - трусы на толстой леске.
Да я как человек учусь прощать:
Невежество, жестокость, игры страсти;
Уютную домашнюю кровать,
Заискивая, вежливое «здрасьте».
С большим трудом прощаю чуткий страх –
Его не видно кроликовой метки
В больших иконно писаных глазах
Замученного жизнью человека...


* * *

Ну, что тут сделаешь, ну, что? Я, знаете, зимы не чую
Под острым сонным колпаком теплынной пустоты дворов;
И всяк прохожий – капюшон, и пахнет дрянью и пачули,
И любят пятницу, тепло, чтоб не опасно и любовь.
Какой-то год; какой сапог по слякоти – не суть и важно,
Проспект сменил название и первые забыл шаги;
Синонимичные тем, люди ходят с лодочкой бумажной –
Походной мыслью. Рядом морг; об этом помнить не с руки.
Печорин где-то тут ходил неподалёку, если даже
Остался след от следа – попадёшь – и толку? И зачем?
Два года не пила вон той (16 лет у нас в продаже),
Сегодня – здравствуй, бурый сок с шипучкой. И зелёный джем.
Я помню способ снова жить: с разбегу – головой в сугробы,
Но дворники пока сидят на корточках у «Спортлото»
И курят. Им не к спеху. Им и так не видно крышки гроба,
Они не станут снег сгребать. Ну, что тут сделаешь? Ну, что?


* * *

Еженощно, как только стемнеет, - так черти парятся в баньке –
На стене в моей комнате веток мятущихся тени.
Кто-то брал молоток, прибивал, сунув кляп, Ваньку-встаньку,
Вытравлял из нечистых копчёных углов привидений.
Телефон набил рот именами, где каждое третье
Опоясано суффиксом "очк", как кружавочкой Рюйша.
Над диваном-кроватью запачканная акварелька -
Царь Никс Палыч спиной к Мариинке; пожалуй, так лучше.
Что-то было - давно: грязно-чёрные зимы, ботинки,
Честно грязные - мысли, такие же руки, и взгляды.
Черти в баньке поют – отправляют под водку поминки,
Ванька-встанька тихонько так плачет. Какого же ляда…
За стеной кто-то тоже ведь спит, портит воздух под шерстью
Одеяльной; мечется, дышит: не видно - не знамо…
Знаешь, Никс, если мир даже совестью жив вместо чести, -
«Я ещё не хочу умирать» - «Ленинград» Мандельштама.


* * *

Ну же, давай, живи, и не плачь:
Лежишь в жёлтом халате, смотришь в тёмный экран:
Об угрозе мировой войны, о том, как фанаты
Точечных, как мутации, истин
С глазами, из коих каждый отдельно крольчач,
Смотрят, как уносят с дороги людей.
И скажи – ты пойдёшь, в белом исподнем, если вдруг исправлять решат
Сизость озёр, русский шум камышей?
Да, конечно, пойдёшь: прямо так: лёжа в жёлтом халате, под хруст новостей,
В ожидании фильма, -
Бедово! - как лица на бронзовом памятнике.
Если будет шанс: без шанса игра бессильна,
А сила – для мира единственный маятник…

[Лесная]

Виктор Зимний (Зинченко), он же ван дер сталкер, г. Краснодар.


пилот и его серый поезд (или снова полет на лодке)

в стих смотрел, как в зеркало.
ледяной водой
запивал курево.
за оконной стеной - ветренно,
за прозрачным столом - утренне...

рыбаки на работу торопятся,
их, обученных,
не берет оторопь:
лежит сердце на грязных лопастях,
еще бьется и очень мокрое.
02.05.2007


причины и следствия на кухне (или как прожить жизнь)

хочу вычеркнуть причины и следствия
из бумажных стихов,
из жизни.
видите ли,
обучен с детства я
через пропасти прыгать с визгом.

а лучше - плавать
по сырому асфальту,
стоять посередине, звенеть листьями
по ветру,
и, надев фартук,
мешать посеревшее с кислым:

месиво
с маревом
в душистый борщ,
к монотонности мин, ложкой помешивая
второпях пересоленную правдой ложь
и один флеш-рояль с пешками.

в гуще слов отражаясь пятном жира,
раскурить двадцать лет, под столом скрестив ноги,
и стошнить, наконец, тонким внутренним миром
на протухшую пыль дороги...
03.05.2007


смолчать/сказать (или наоборот)

буду говорить.
когда нужно,
в остальное время - затыкать сигаретами зубы.
смотреть в звезды
и видеть лужу
глупо.

ты занята,
ну а я все жду,
в сердце вбил бы железный гвоздь,
чтоб крепче держалось.
а во рту
все срослось,

не сказать слово,
а вдавить звук,
в шумной толпе должна прозвенеть тишина,
и некуда деть
обезумевших рук
от окна.

одиночество -
как кусок награды
за попытки не трогать тебя, чтобы не ранить,
я бы все смолчал
и сказал обратно,
странно?

p.s.
ты ушла.
не далеко,
а тихо.
может, правда,
а, может, прихоть.
где-то я это все уже видел,
где-то я это все уже видел...
07.05.2007



назад

* * *
зачем болью лечить душу,
ломать пальцы, рвать дней нити?
придет смерть, и я не
струшу!
уже не
страшно.
но вы не
ждите...

(с) Shark
18.06.2007

* * *
из тоски как достать руки?
у реки в кровь изрезана гладь.
завтра смотреть
как судьба вкрутит
еще один день в меня,
спать
круглосуточно-квадратнонедельно,
запивать на рассвете
дуновение времени,
жадно вдыхать с цифровой канителью
воздух лета,
густую гуашь сомнений.

ежедневник сожрал бы с его ежедневностью,
но противно плеваться
пеплом на паркет.
как мне под жирным пятном ревности
отражение звезд разглядеть?
28.05.2007


около

выколол облик твой
около
комнаты,
на окнах писал и за окнами
(холод)
трогали люди ладонями,
плакали и привыкали.
некуда
песню плеснуть -
множатся множества буквенных,
читатель читает звуками,
томятся в томах стихи.
вылететь
выстрелом под облако
холодно,
слишком холодно.
выколол облик твой
около
стекол,
порезался стеклами.



скомкан

скомкан
в окнах
в комнате
при свете свечей
оглох
холодно
ночью
разлился апрель
намазался я черной сажей
сомнений
улыбаясь себе в зеркало
а деревья то гладят меня по щеке листьями в апреле
то царапают лицо ветками


вырву листок бумажный
часы на стене и время
забуду тебя однажды
всегда или нет наверное
пламя горит в камине
вечером черным длинным
слова заплелись в строчки
холодно и жарко ночью
скомкан и лежит на подоконнике
завернулся в любить не значит
но сегодня все будет иначе
чтобы надолго запомнили
09.04.2007


прошу

я тебя прошу,
я тебя умоляю,
люблю...
стань из снов моих
легким
прикосновением ветра...
до рассвета расстанемся,
тень поцелую твою,
ты уйдешь в пустоту сладким шепотом...
где-то
ароматная ты
на листе обретаешь размытый пером силуэт,
запах моря и дым сигаретный смешались с тоской...
из любви твоей в жизнь,
задохнувшись печалью, выхода нет...
зашумел по камешкам
ласковый синий прибой...
и еще раз,
и вслух и в себя,
я прошу тебя,
будь моей грустной влюбленной
и имя тебе,
бесконечно любя,
напишу на стене морем.
09.04.2007


круговерть

что вы ищете, странники? что пишете? что хотите?
вы – журналисты судьбы,
дети индиго.
это ваше – сказать «если бы…»
когда круг завершен
и на энный перрон
пойти спать…
в ожидании поезда счастья
пить небесную гладь
и заново красить.

p.s.
на картине останется подпись,
зашифрованный текст между строк
в стихе,
в песне, как бы случайно, спросят,
«скоро наша последняя осень».
14.04.2007


звезды

x x x
посмотрите.
можете даже рукой потрогать
наши звезды.
их много
далеких. прекрасных. далеких.
открытых.

намажьте
на хлеб и сладким кофе запейте.
наши звезды,
они как дети,
глупые. смешные.
важные.

x x x
а можно самому звезду нарисовать,
словами на странице, просто прошептав...
ложусь. смерть забралась в кровать,
в виде строчек. куплетов. глав.

ночью видно все, что нельзя услышать,
меня и мои стихи на экране и в зеркале.
летит стремглав с головы крыша,
шуршит, разрастаясь ветками.

как никогда сегодня прекрасно слово
и его возвышенный мягкий звук.
скоро парад самых тайных сверхновых
начнет свой последний круг...
18.04.2007


пробки

тенями
рассмеялся потолок,
вылетели пробки.
в углу одуревший от смеха ангел
стонет и плачет.
выхода нет. не бывает иначе.
глупая шутка - бог.
шутки в стопки.
я лизнул звездный свет за окном,
глоток запаха холодной ночи.
а впрочем,
все мы думаем об одном.
побриться бы - нет бороды,
это как с сигаретами в пачке,
выхода нет. не бывает иначе.
в город шумный иди,
разрывайся на части,
чтобы вывернуть счастье.
на перекрестках вылетели пробки судьбы.


удивительная

и снег сладкий
на подоконнике тает
в кровати
девятый день немытая радость
и призрачный быт не подберется сзади
не достанет медвежьей лапой

течешь в лучах утреннего света
тенью прекрасной
отражением в чашке сладкого кофе
я люблю тебя тихо и ласково
на рассвете в профиль

испуская мгновения часы стонут
им невыносимо больно ходить за нами
за окном черной кляксой ночной город
такой красивый
и ладно

удивительная
на глазах прядь желтым шелком
тело в одежде и свежий запах
в затаившейся на зиму жизни долго
и неуютно
и ладно
23.04.2007


ночь

ночь.
потерялся в темноте я,
дышу нервно пустым телом,
тихая мелодия колыбелит…
и ты ,моя сладко-прекрасная фея…
входя, я забыл закрыть двери,
тишина, шорох прикосновений,
на теплые пальцы пылью осели,
ночь.
потерялся в темноте я.



"sans lieu*" (старое название стихотворения - "верлибр")

в тетради страницы закончились, нужно начать новую...
небо серое с просинью за оконными стеклами...
ты ветром весенним укуталась, в кровати моей проснувшись,
где мыслей моих одеяло не греет.
вечер за вечером видишься ты мне на мокрых улицах,
в комнатах, где диван и стол, кофе и сигареты.
на высоких рекламных столбах с улыбкой и яркой надписью
ты мне создаешь видимость.
22.02.2007
* - "без места" (фр.)


Серое

Жизнь такая пошла –
От нее все хочется большего.
Раз в неделю ходи, пей текилу в обществе
Нарисованных дам.
А когда я отдам
Ей последний апельсин,
Прошепчу в сотый раз «между прочим» и
Разлечусь по маршруткам клочьями,
Один.

Жизнь такая пошла –
Полный джаз.
На молочный шоколад не положишь ломтик сыра,
И ешь так, прямо с внутренним миром,
Продырявленным картами глаз:
Тут какая не выпадет –
Не оставит имени.

Жизнь такая пошла –
Невообразимая.
В ней скользим, а я
Не на ту руку нацепил коньки.
Куда нос не сунь, все дороги легки,
Только пахнет прозрачными платьями –
Растворились в (теперь уже) памяти.


вокзал1

стал замечать - жизнь раскидала всех нас по местам,
захожу я в одно,
а там...
все бьются в экстазе, пытаясь это сказать.
и влетел бог, и сказал он это со словами "не слушайте мои слова",
ибо пресытиться от насущего, ибо осуществить сытый и сытный пирог
нашей жизни невозможно, пока
кофе пьется в кофейнях, троллейбусы ходят направо, туда
где обретается новый маршрут, проспавший кричит "куда я попал?!"...
тут продавец мятной жвачки - сам по себе вокзал,
потому что от имени его и с частью его в душе
люди совершают путь в подземном переходе, все глубже и глубже,
опускаясь,
все выше и выше,
поднимаясь...


незавтра

вдруг зима достает холодные листы, город надевает ночные платьица.
каждому фонарю – свой фонарист, по дороге никто чужой не катится.
тут троллейбусов звон, пустота троллейбусных, ночной зал ожидания.
вдруг задергался ветер, закрутился снег, значит выбегут ранние
люди в асфальт, столь же серый, как цвет их напыленных шапок,
в новое утро, теперь – прохладное, газету сжевав на завтрак.
в новую усталость, заводной календарь, очередное незавтра.

* * *
вдруг змея достает голодный язык, город наполняют сочные призвуки
в перестуках шагов, где-то здесь (и сейчас) протопталась, проехалась истина.
заливает бензин вместо песен простывшая птица, фонари (где фонарист?) опустились до низкого.
ну какая же гадость эта ваша заливная рыба…
можно прямо по клумбам ходить. белый след разрешен, (следовательно) все дороги открыты.
город зимний промок, запечатан, прошел, не побрит, сер и шапок.
достаю свой карманный (я фонарист) и свечу в очередное незавтра.

[Лесная]

Продолжаю )

Николай Соловьев


* * *
Подъезд, несосланный в ремонт, -
конвейер мыслей,
Испепеленных тенью меркантильных фраз,
Луна им в такт проворно шизофренит,
Луна тревожная, нетрезвая луна,
Упавшая в костры полночных улиц,
Пустых, изогнутых, как утренний автобус,
Отколесивший в переулках новых жизней,
Перенакаченных по нынешним стандартам.

Подъезды заживо сгорают в простоте,
Надломанной хитросплетеньем вязких слов,
И перельются в цирк, а может, в ночь,
Смешавшись с грязью, залитой вином.
И под безбашенным коротким одеялом
Забыть на время геометрию событий,
Оставить где-то мыслеформы рядом с дверью
И улететь к любимой собственной звезде.


* * *
Бездушная душа…
Бесчувственные чувства,
Безвременное время,
Беспомощный задор.

Замызганный рассудок,
Бессмысленные строки,
Безжизненная сущность,
Заплесневелый двор.

Бескрасочные краски,
Невидимые окна,
Безрадостная радость,
Обвисший потолок.

Потерянные взгляды,
Тщеславная ничтожность,
Завязанные руки,
Ликующий порок.

Беснуется злорадно
Неслыханная мерзость,
Размазывая грязью
Творение небес.

А где-то дышит, светится
Оазис благоденствия,
И детство беззаботное
Хранит свой звездный лес.


* * *
Я малословен. Я нерешителен:
Ты в одиночестве – я иду мимо.
Я сам себе иногда омерзителен.
Словно отшельник, шатаюсь незримо.

Грезы сырые – шлюхи заборные.
А по страницам иссякшего лета
Льются стихи, непонятные, вздорные.
Стихи нерасслышанного поэта.

Он, как бездомный, ночует в подъездах,
На крышах поет дифирамбы звезде.
Его восприятие снова в разъездах,
Его иллюзорность порхает везде.

В надежде, что счастье – совсем не иллюзия,
Что истинна вера в победу любви…

Опять поражение, в диком конфузе я.
Смешны мои крылья? Возьми, разорви!!


* * *
Монохромный стук в окно.
Что это?
Ветер, осенью благословенный?
Голос, с петель сорванный, нетленный?
Сердца звон неуловимо-пленный?
Увы, смешались карты
понимания.
Давно.

Я выкупался в песнях, ну а ты…
Да, впрочем, я-то и не знаю, кто ты.
Я твёрдо верю в силу красоты,
Бреду, безумный, выжатый до пота.

До пота, до костей, до крови, до
Последней станции потерянной дороги.
До сладких капель красного «Бордо»,
До скрипа двери на приподнятом пороге.

До выцветших волос печальной седины,
До спрятанной за пазухой луны,
До мирровых миражей, где слышны
Скупые наставленья старины.

До…похоже я устал от этого предлога,
Как оку надоедливой становится слеза.
У чистого окна я попрошу у Бога,
Чтоб он однажды утром открыл бы мне глаза.


* * *
Сигарета в висок,
Тривиальное эхо,
Перекличка зеркал, -
Несусветная боль.

Ледяной голосок –
Артиллерия смеха.
Серебристый бокал –
До краёв алкоголь.

Оборвав провода,
Опрокинуться в лужи,
Где в сырую салфетку
Превратилась спина.

Щегольским господам
За осколками стужи
Помахать этикеткой
От бутылки вина.

Марафон за кормой
На безродный престол.
Экспрессивней башмак,
Да рубаха темна.

Возвратиться домой,
Сесть за письменный стол
И обрывкам бумаг
Надавать имена.



Холодно в городе

Плед толстый мне нужен.
В квадрате вещей мне холодно.
Ветер ревёт, а я безоружен.
Обит мехом город, но

Я ниточки меха выжег
Огнём угасающих спичек,
Страницами редких книжек,
Плевком устаревших привычек.

Надолго я в городе вроде
Засел как с супругою муж.
Хожу, хоть и нынче здесь в моде
Валяться в объятиях луж.

Здесь обочиной сжались хоромы,
Разделившись на тысячи студий.
А на принтере старых роддомов
Множатся новые люди.

Но вот утро. Тепло мне, как будто
Встретил одного человека…
В уголок заметаю минуты,
Выпавшие из этого века.


* * *
День порешил перешить своё новое платье,
Усевшись на горло проложенных рельсами швов.
Листья срезали ножи ветряного распятья,
Кидая их в дыры теряющих нить рукавов.

Но день не разрубишь, будь он хоть трижды распорот.
День догорит как пропитая потом свеча.
День – это маска дождей, умывающих город.
Даже если дождинки запрятаны в жёлтых лучах.

Город – огромный вокзал, где конец и начало
Слиты наследственной дрожью полярных веков.
Время же бродит метлой по платформе вокзала,
Высолив сахаром груды седых облаков.

Город стремится взлелеять свой каменный статус.
В городе люди – носители новых знамений.
Но колются люди порою больнее, чем кактус.
Люди повергнуты игом земных столкновений.

Люди коптят небеса в словоблудии гнусном,
Люди торопятся броситься в зал ожиданий.
Люди…пожалуй, я больше не буду о грустном,
Дабы не захлебнуться в котле угасаний.


* * *
Смеяться –
Вареньем вмятины мазать.
Железные косточки залпом выплюнуть.
По шею в болоте бесплодья увязнув,
Себя из рутины за шиворот вытянуть.

Смеяться –
Раздеть своё имя игриво,
Развеять улыбкой туманное варево.
Качнуться в волнах озорного разлива,
Сомкнувшись в своё смехотворное зарево.

Смеяться –
Порхая, явить пробуждение.
Раскинуться полем над скрипом дорог.
Воспрянуть, стерев все свои заблуждения.
Разваливать в щепки проклятый острог.

Смеяться –
В просторное плаванье вдариться.
Смеяться –
Да просто играть и не париться.



одиночество, навеянное зимою

Прокрученной стрелкой - зима.
Сугробом - холодные дни.
Периметр комнаты мал
В квартире, где много возни,
Где прячется в кране вода
И вечно потушен свет,
Где холодно ночью всегда,
Где запах отвратных котлет,
И пыль на кухонном столе.
Завал, грандиозный ремонт...
И в этой затянутой мгле
Движенье не к, а от.
Движенье из близости в даль,
С поверхности глубже на дно,
Фальшивую видя медаль
За годы немого кино,
Обрадоваться сгоряча,
Унять ненасытную плоть
Тулупом с чужого плеча
И вспомнить, что где-то господь
Обязан во всём помогать,
Указывать праведный путь,
В награду отлить благодать,
Позволив спокойно уснуть.

Но сон укоризненно плох,
Очистить его нелегко.
И кем бы там ни был Бог,
Весна ещё далеко.
И свет пока не включён,
И пыли на все тридцать три,
Совсем не дрожит телефон,
И ржавчина меди внутри.
И вроде бы стало светло,
Но всмотришься: как то не так -
На улице всё замело
И некуда сделать шаг.
И нечего видеть вокруг,
И негде стучаться в дверь.
Откроют - покажется, друг.
Но позже понятно, что зверь.
И снова вернуться домой
Усталым, чужим и ни с чем.
В одиннадцать ровно отбой,
Решать уравнения схем
И строить графики грёз,
Уткнувшись в пустой потолок.
Валяться без смеха и слёз
На кладбище юных дорог.
И кухня зачахла в пыли.
И в кране подохла вода.
Электрики где-то вдали,
И холодно, как и всегда.

[Лесная]

Елена Морозова

* * *
Черная моя
горящая птица
у тебя день продолжается все еще
я ждала и искала глазами тебя
но люди не те идут себе мимо
ты не явился ни утром, ни днем
ни в городке неуютном твоем
мысль о тебе не оставит и дня
времени часа ну что ж это я
думаю вроде бы только о птице
но почему-то теперь уж не спится
и почему бы однажды не спиться
иль превратиться
в шальную девицу
с улицы
курицу
сырную пиццу
может тогда перестанешь мне сниться
плакать дурачиться и улыбаться
и с черт-те кем на ходу целоваться
нет не моя ты синяя птица
черная жаркая ей не упиться
и от палящего горя не скрыться
даже от грусти лишь в сон провалиться
и все равно там есть ты
опять ты
опять

* * *
Когда я чуть-чуть вырасту
И стану очень красивой,
Вы увидите меня в коридоре
И спросите себя: «Кто это?
Я не знаю этой девушки!
Я не помню, чтоб она была здесь раньше…»
Вы нехотя удивитесь, остановите
На мне свой взгляд и решите,
Что все-таки есть в жизни надежда.
На что? И кому? – и Вы опять
Кинетесь в бездну самолюбия и отчаяния.
А я обернусь и скажу Вам:
«Здравствуйте!» - Вы ответите. « -
Вы виновато улыбнетесь.
Я распахну глаза и сердце
И тут же исчезну.

* * *
Здравствуй, друг. Строчка за строчкой – старею в лени. Интересно, вот где ты в этот момент – 18.20 на моем телефоне.

Любимый, мне некому рассказать,
Тоска в моем сердце плещется,
Пена взлетает до звезд,
Все прибывает вода,
Все солонит океан…
Где бы достать мне мужества –
У тебя ли, мой друг, занять –
Так, чтоб забыть людей,
Обо мне не думающих?
Так, чтоб в молчании
Хранить
Сердце свое переполненное,
Так, чтобы слезы в глазах
Умерли.
Так, чтоб осталась одна
Пустота выщербленная
Вместо души,
Чтобы решили: «Робот она!»,
Чтоб отошли от меня,
Пока волны тихо
В груди плещутся.

Я не буду травить разговорами
Сердце – как же ему
Говорить без воздуха…
Я хочу замкнуться в себе –
Пусть океан разольется по телу –
Отбушевал уж свое…
Только бы не трогали –
Не разбейте сердце, пусть дышит,
Ваша жалость и ваше участие
Вместе рот кляпом заткнут ему,
Чтоб не рыдало;
Пару инъекций от боли –
И пойдут дальше, довольные.

Любимый!
Ты один знаешь,
Я никому не скажу больше,
Мне некому говорить.
Пусть я дура,
Пусть мне больно –
Но некому чувство отдать.
А кому сказать? –
Все начнут утешать.
А я всего лишь хочу любить.
По-настоящему. Тихо
или на весь мир,
Нежно или гори все синим пламенем
Любимый,
Ну где же ты?

Если придешь, захвати
Опознавательный знак –
Зеленый камень берилл,
Что тогда на мосту лежал;
Рябины ли горькую кисть,
Что так любила о н а;
Или вообще ничего не бери –
Я же узнаю и так…

* * *
Тихо падает снег, кружась над долиной,
тихо падает снег, пух лебединый
умчавшихся стай, колеблемых ветром,
в серое небо взлетел на рассвете.

Слушай, неспетая песня летит над долиной,
тает тихо пух лебединый,
вот и исчезла последняя птица,
вскружено небо рыжей зарницей,

шаром горячим на пух – и вспыхнет пожаром,
горько вздохнет земля – и все по-старому.

* * *
у меня за окном сирень
пью лимонный чай без варень
вот и хокку-стихотворень

[Лесная]

Елена Морозова


Сказка о корабле, о рыбе и музыке

Большое тихое море. Маленькая белая точка почти посередине.
На палубе трое: Тихон, профессор и сикамбр. Профессор болен; сидит, спит, прислонившись, в руках его – нотная тетрадь. Сикамбра дома ждет мама. Третий, Тихон – геолог, уже написал отчеты о новом теплом течении и неизвестном вулканическом островке.

«Теперь на другом берегу дожди, - думает Тихон, - значит, хлеба будет больше. И грибов – под осень. Только бы войны не было».

Издалека пришла война. Корабль качнуло, и профессор проснулся. Что-то тихое проплыло над мачтой, прояснилось лицо Тихона, а сикамбр почесал уши и понял, что где-то на материке мама вешает белье…

Мама стояла на балконе и пела:

Цветик белый,
Шарфик синий,
Ждут рубашки-
Майки сына.

Сикамбр тосковал по маме, хотел, чтобы профессор выздоровел, и еще многого ждал и боялся.

Корабль качнуло снова, да так сильно. Друзей окатило водой.

- Я напишу песню, - сказал профессор, - Она не придет. Музыка Ее остановит.

Профессор думал: «Еще могу успеть, должен». Нотные линейки сматывались в клубок. Перо выпадало и катилось прочь по палубе. Клацали когти сикамбра, когда он пытался поймать его.

Тихон у руля дивился на волны, пока не увидел в небе глаза. Таких больших глаз он нигде не видел. Они подернулись туманом, заметили взгляд Тихона и исчезли сов-сем.

Корабль накренило влево. Сикамбр заплакал. Тихон читал псалмы.

Большая белая рыба вылетела из воды и фасолиной повисла в воздухе:

- Война началась.
- Не может быть! Нет. Ты уверена?

Молчание.

- Бедные! – рыба склонила голову, скорбя о профессоре. – Я подгоню ваш корабль. Но вы должны дописать песню. Это последнее, что нам осталось.

Теперь плакал Тихон. Если бы мы знали, как.

- Вы знаете. А ты, сикамбр, запишешь.
- У меня когти. Клешни. Я проткнул перо. Бумага… Нет, не слышу. Эта музыка…
- Вспомни. Он все тебе сказал. Это он приручил тебя.

Белая рыба исчезла под водой. Корабль начал разгоняться. Тихон зажмурился от потока воздуха: «Господи, если Ты только захочешь…»

«Тема, - видишь? уже здесь, она движется, помоги ей идти вверх, к кульминации. Кульминация – в любви и мире. Ради этого склонились модуляции и аккорды и живут всего один такт! Любовь дерева – в опавших листьях. Они – его дар земле. А потом
вступает море…»

Сикамбр тихо сел над тетрадью.

Ракеты распарывали удивленное небо. Ничего не было слышно. Тишиной стал грохот. Люди не гибли, их стирало вместе с городами, они не знали, что уже мертвы.

Маленький корабль летел над застывшим морем. Он горел и брызгал искрами. Свечение вспыхнуло на воде и охватило чадный воздух.

И грянул рыбий хор.

И черная старуха поперхнулась.

Нет войне -

[Лесная]

Екатерина Куриченкова. Это я


* * *
Мой город, заскорузлый от ветров,
изъеденный прогорклой серой пылью,
попавший в сети пустозвонных слов, -
невидимые огненные крылья
сметут с земли – возможно, что вот-вот,
возможно, через-тыщу-лет-ней ночью…
Сухой листвы безумный хоровод.
Иссохших душ танцующие клочья.

* * *
До краев наполняется небо густеющей синью,
припадает к земле, к опустевшим аллеям парка.
В этот час больнее всего ощущать бессилье,
ощущать, что тебе и не зябко уже, и не жарко,
что внутри зарастают быльем неприметные тропы,
что вконец обмелели глубокие некогда реки.
И пока - за каплею капля - не выйдут сроки...
И пока не смежатся от муторной сини веки...

* * *
Так хочется – сквозь проводов напряженные нити,
сквозь тысячи хрупких душ и массивных стен
пробиться, как будто бы в смежную комнату выйти
(вот только б усталой душою подняться с колен)-
и тут же увидеть тебя... - Только тени слепые
бродят по стенам… Но, знаешь, сквозь шелест лет,
сквозь тысячу верст и тучи дорожной пыли
в иззябшую душу льется твой пристальный свет.

Травы
1.
Травы
взбежали на крыши, на стены,
пролезли в окон глазницы,
пробились сквозь прах ушедших
в незрячие влажные недра.
Травы…
Но в облаке терпкой пены
мерцают забытые лица,
чуть слышный словесный шелест
с пыльцой разносится ветром.
Травы,
глубокие раны латая
серебряной тонкою нитью,
быть может, хранят от распада
истерзанную планету.
Травы,
сквозь мутные сны прорастая,
вы и меня помяните –
ту, что однажды пропала
меж пятнами скользкого света…

2.
Я запомнила, как – дело было к зиме,
отцвели и лазурь и медь, -
травы преданно никли к дрожащей земле,
пытаясь ее согреть…

* * *
Оттого что иглою впивается в душу негромкий твой голос –
так смешны, бестолковы, бессвязны мои sms-ки,
что на бешеной скорости мчатся сквозь призрачный город,
над рекою застывший в своем лихорадочном блеске.
Оттого что… Прости. Бестолковые мысли листаю.
Заползает под веки мои разноцветная память,
не давая уснуть… Пересохшие губы кусаю.
Кровеносный огонь тихий голос твой медленно плавить
продолжает. Но все-таки мерзну. Промозглою ночью
пелена тишины окутала черные зданья.
Сквозь промасленный воздух, сквозь спутанных улиц клочья
устремились нелепые строчки… Немые посланья…
Так гораздо удобней, пожалуй, так даже лучше,
чем смотреть, чем не знать, что сказать, чем друг друга бояться…

Жаль, нельзя sms-кой отправить иззябшую душу,
и пробиться сквозь тысячи стен – и прижать, и прижаться…

* * *
Дни, словно петли, цепляются друг за друга.
Ткань дождевая шуршит за окошком мутным.
Вырваться тщетно пытаясь из душного круга,
память бессонная вздрагивает поминутно:
прошлое вновь проступает сквозь вязкую темень
хмурых ночей, и глаз фонариный слезится.
Частою дробью мысли стучатся в темя.
Мне бы хотя бы на время забыть и забыться,
мне бы хотя бы на время - не горькую память
и не дождливых ночей слепую завесу.
Только вот мертвою хваткой вцепилось - и тянет...
Вниз себя тянет душа моя собственным весом.

* * *
И шаг вот этот – никому – вслед…
Цветаева

Уж которую ночь – все один неотступный сон
Уж которую ночь – этот сон, что яснее, чем явь:
Переходы метро. Духота в вагоне…
И вдруг
(словно выстрел в висок) объявляют: Цветной бульвар.

Я успела забыть и слегка затуманенный взгляд,
и холодные пальцы, и голос – сплошной надрыв…
Отчего тогда – дрожь в коленях и звон в груди –
будто колокол Троицкой церкви бьет в самую кость?..

И шаги осторожны, и в мыслях: увижу – бежать
от тебя! Прочь! Скорей!..
Раствориться, исчезнуть в толпе…
Вместо этого (как от волненья горит голова!)
я бросаюсь – к тебе!..
Подо мной дрожат фонари,
отраженные в мокром асфальте…
Стылая ночь
хлещет рваными листьями,
каплями, вспышками мне лицо.
Я бегу… За тобой – за одним ощущеньем тебя,
ощущеньем холодной ладони из прошлых дней.

Только отблеск прошедшего, отзвук! – но не удержать,
ты – бесплотен, неясен;
скользишь между черных стволов…
Я бросаюсь к тебе… Но – непреодолим разрыв
между прошлым-тобою и настоящей-мной.

И размокшая ночь льнет к ногам, затрудняя бег…
От безумной пляски огней и дождя ошалев,
я приду к знакомому дому,
горячим лбом
припаду к железным воротам…
А свет из окна
на шестом этаже – разольется внутри меня,
с звуком сердцебиенья, - взрывного молчанья
сливаясь в одно…
А войти не решусь. Разве что прошепчу в темноту…
Да и что прошепчу? – на бегу растеряла слова…

* * *
Этот душный безвыходный бред.
Маслянистый неоновый свет,
искаженный в густой воде…
Не найти приюта нигде,
ухватиться нельзя ни за что –
ускользает и это, и то
из-под слабой дрожащей руки…
Миражи. Полусны. Тупики.
Оскуделой души птичья дрожь…

* * *
Полупризрачные силуэты,
стылый месяц на небосклоне,
россыпь хрусткая звезд… До рассвета
далеко. В опустевшем доме
зазвучали умолкшие речи,
заскрипели слегка половицы,
восковые затеплились свечи,
позабытых затеплились лица…

* * *
Он уже отгромыхал,
он уже совсем не страшен,
век смирительных рубашек,
век расколотых зеркал,
век – в измученных глазах
лихорадочного блеска,
век железа, хруста, треска…
Оседает на зубах
пыль, и плечи давит груз.
Здравствуй, новая страница! –
перекошенные лица
и во рту чернильный вкус…

* * *
Запах дождя сливается с запахом сосен.
Земля, теряя тепло, погружается в небо,
в туманную стынь. Застенчиво тронула осень
последние листья. Дыханье грядущего снега,
грядущего сна уже ощутимо под кожей.
Живое – слишком податливо, хрупко и зыбко…
- Согрей мои руки в своих, случайный прохожий! -
безмолвно прошу, и лицо искажает улыбка.

[Primavera]

Лесная
Стихи Н. Соловьёва очень похожи на стихи, которые пишет моя подруга. У него "артиллерия смеха",у неё "в моих карманах звёздная артиллерия". И по стилю очень похоже. Наверное, люди смотрят на мир и воспринимают его почти одинаково.

* * *
Оттого что иглою впивается в душу негромкий твой голос –
так смешны, бестолковы, бессвязны мои sms-ки,
что на бешеной скорости мчатся сквозь призрачный город,
над рекою застывший в своем лихорадочном блеске.
Оттого что… Прости. Бестолковые мысли листаю.
Заползает под веки мои разноцветная память,
не давая уснуть… Пересохшие губы кусаю.
Кровеносный огонь тихий голос твой медленно плавить
продолжает. Но все-таки мерзну. Промозглою ночью
пелена тишины окутала черные зданья.
Сквозь промасленный воздух, сквозь спутанных улиц клочья
устремились нелепые строчки… Немые посланья…
Так гораздо удобней, пожалуй, так даже лучше,
чем смотреть, чем не знать, что сказать, чем друг друга бояться…

Жаль, нельзя sms-кой отправить иззябшую душу,
и пробиться сквозь тысячи стен – и прижать, и прижаться…

Вот это понравилось больше всего, наверное, потому что особенно близко оказалось. Спасибо

[TimeTraveller]

Буду иногда размещать здесь то, что понравилось. А еще, может, целесообразно размещать здесь произведения, вошедшие в "Вокзал". Чем незамедлительно и займусь )

Ты явно предпочитаешь поэзию. Хотя, может, это и к лучшему

[Amadei]

Замечательная идея.
Понравились твои и Алисы Дольской, хотя остальные тоже хорошие.

[Лесная]

Спасибо )

Продолжаем.

Ксения Мохначева

Ледяная Королева
Я покрываю сердце коркой льда,
Я погасить призывный взгляд готова.
Зачем оно, ведь горе не беда –
Холодною, как лёд, я стану снова.

Не верить, не любить и не страдать,
В душе не опускаться до сомненья.
Не говорить «Люблю» и не узнать
Дрожанья губ на пике вожделенья…

Одним лишь словом разрывать сердца,
Коротким жестом отрицать желанье,
Не надевать порочного кольца,
Не ведать, что такое состраданье!

Остаться здесь, на лезвии меча,
Сказать – направо, но назло налево
Идти. В руке горящая свеча.
Снег плачет, Ледяная Королева…