Яков Есепкин

[silverpoetry]

Яков Есепкин

На смерть Цины

Четыреста девяносто девятый опус

Снова Троица сонно цветет,
Убирайтесь жасмином, стольницы,
Аониты, блюдя пиетет,
Фей чаруют до новой денницы.

С кем и вился тлетворный Зефир,
В пировых ангелки почивают,
Ни Летиций, ни Цинний и Фир,
Веселее ль трапезы бывают.

Мглу Геката еще совлечет,
Всцветим палую бель Таорминов,
Где серебро течет и течет
На путрамент из тусклых жасминов.

Пятисотый опус

Мрамор, мрамор, опять ли сюда
Ангелочки небес и летели,
Нощно мглу источает Звезда,
Умирать под какою хотели.

Веселятся хмельные купцы,
Наше терние мелом обводят,
Август нем, опускайте венцы,
Пусть убийцы сейчас хороводят.

Век и будем укорно стоять,
Шелест крови глуша пламенами,
Се алмазы и небо, ваять
Павших туне со мглой и звонами.

[silverpoetry]

[b]Яков Есепкин

На смерть Цины[/b]

Пятьсот первый опус

У Ирода ломятся ль столы,
Се вечерии, томность фарфора,
Все царевны еще веселы,
Где тлеела – течется амфора.

Ах, то нас виночерпии ждут,
Оявим небозвездные чела,
Бел пергамент и тени ведут
Купы звезд по сукровице мела.

Нощь обручна с худою сумой,
Помнить слугам ли Мод и Цецилий,
И холодной горит суремой
Желть оцветших мелованных лилий.

Пятьсот второй опус

Дионисии вина лиют,
Полны амфоры днесь кружевные,
С данаидами ключники пьют,
Пирования длятся земные.

Чермных вишен к столам поднесем,
Пусть на звезды август уповает,
Благоволи, Урания, сем,
Кто одесно еще пировает.

Ах, царевны уснули давно,
Мрамор звезд не воспомнил тлеенных,
И течет золотое вино
Меж перстов меловниц опоенных.

[silverpoetry]

Яков Есепкин

На смерть Цины

Пятьсот третий опус

Хоть и яду сюда, пировать
Ныне царские дети садятся,
Вейся, мрамр, ангелков укрывать
Басмой станем, где патины рдятся.

Как темны эти гипсы, арак
Их ужель не отбелит меж лилий,
Ах, в меловый заступимся мрак,
Вижди сех, не бледнея, Вергилий.

Осыпается басмовый мел
С лиц кусками, со чел невенечных,
Кто превидеть еще нас умел,
Бьется, бьется в шиповниках млечных.

Пятьсот четвертый опус

Кровь нисана с гортензий сольем,
Вспеним ею златые куфели,
Чти скитальцев ночных, Вифлеем,
Подавай им вино и трюфели.

Что ж успенных сильфидам корить,
Буде юность веселие имет,
Станем граций чудесных мирить,
Наши ль звезды тлеение снимет.

Челядь спит, во смуге ободков
Мы одне, в сукровице незвездной,
И не алчем вина и цветков,
И с Уранией плачем над бездной.

[silverpoetry]

Яков Есепкин

На смерть Цины

Пятьсот пятый опус

Се, незвездные яства горят
На столах и цветки золотятся,
Четверговок сильфиды мирят,
О лилеях менины вертятся.

Ах, претмились земные пиры,
Благ к эфирным август данаидам,
Неб и звезд тяжелее дары,
Оявленные тихим обсидам.

Хоть несите порфировый хлеб,
Вин диамент солейте на мрамор,
Мы тогда и в огранности неб
Мглу оплачем сиреневых камор.

Пятьсот шестой опус

Тусклый август серебро лиет,
Яства чахнут о столах и хлебы,
Во незвездности благих виньет
Это мы ли пируем у Гебы.

Дале немость, одно и молчим,
Зря в хлебницах фиванских лилеи,
Всё диаменты неба влачим,
Всё пречествуем нощи аллеи.

Вот еще соявимся из мглы,
Яко ангельский сад безутешен,
Юродные оплакать столы
И вишневую цветность черешен.

[silverpoetry]

Яков Есепкин

На смерть Цины

Пятьсот седьмой опус

Нас ли ждали к эдемским столам,
Антиохия тех ли взерцала,
Шелк порфирный вился по углам,
Днесь его источают зерцала.

Ванных кафель распишет изверг
Ядом розным, жасминами Ханны,
Се порфировый чистый четверг,
Все пием здесь, хотя недыханны.

Ах, тусклые оставьте мелки,
Аониды, по мраморам этим
Чернь и могут лишь бить ангелки,
Нимбы коих мы всенощно цветим.


.Пятьсот восьмой опус

Что рыдать - отзвучали пиры,
Источились фалернские вина,
Вместо севрской витой мишуры
Нощно блещет небес горловина.

Из Тироля востретим гонцов,
Выпьем яды ль Моравии мрачной,
Где и челядь беззвездных дворцов,
Где и плакать о дщери внебрачной.

Кровь ожгла хоровой мезальянс,
Но сквозь сон различит Береника,
Сколь еще серебрится фаянс
И пирует на небах Герника.

[silverpoetry]

Яков Есепкин

На смерть Цины

Пятьсот девятый опус

Ирод, Ирод, се брашно твое
И в амфорах вино ледяное,
Алавастром ли, гипсом остье
Смерть забелит - мы виждим иное.

Колоннаду и сад обойдем,
Не четверг, а серебро лиется,
Во златых кашемирах блюдем
Тайность вишен, пусть Хала смеется.

Наливай, кто отравы алкал,
Фарисеи и дети уснули,
Шелк тиснит сукровицу зеркал,
Им пьянить нашей кровью июли.

.Пятьсот десятый опус

Виждь последнее лето, алей
Нет его, искупаемся, дивы,
Кровь совьем, чтоб кувшинок-лилей
Хлад ожечь, сим украсить ли Фивы.

Низлетят с хоров лет ангелки,
Ах, не плачьте еще, палестины,
Мы опять на помине легки,
Вкусим райские ж волны и тины.

Юды с нами, а внове не им
Торговаться фамильною славой,
Хлебы мазать серебром - храним
Каждый миг наш виньетой кровавой.

[silverpoetry]

Яков Есепкин

Альбом

Сквозь кровавый рот

Я женщину помню, чей лик, не клонясь.
Горел в новых святцах казенного быта.
Весь свет потускнел и отбелена бязь,
Окончилась жизнь, а печаль не избыта.

Тоску невозможно избыть, но и ты,
Прошу, не спеши от разлук отрекаться,
Еще воссияет в огне темноты
Звезда, под которой нельзя оставаться.

Весь свет потускнел из начала в конец
И так повернулся, виясь вдоль простора,
Что даже в альбоме -- не лик, а рубец,
И блещут, свиваясь, размытые взоры.

[silverpoetry]

Яков Есепкин

Рок-притча об Эдипе

Золотая система

Почил бездетный царь Полиб
Во благо замысла и воли.
От Сфинкса Фивы спас Эдип,
Но избежал слепой юдоли.

Искусством кладки до небес
Он овладел, уйдя в Афины.
И возвестил земле Гермес,
Что возвышаются руины.

Энергетический двойник
В огнях Медины и Тосканы
Блуждал, и лунный сердолик
На копии кровавил раны.

Кто ночевал в саду камней --
Бут и плитняк точил слезами.
Но утром хор звучит стройней,
И пурпур Эос льет над нами.

И всякий северный рожок
Подобен флейте лигурийской,
Когда гранатовый флажок
Горит на патине альфийской.

Холоднокатаным торцом
Письмо надгробное сверкает,
Зане сребрящимся кольцом
Его планета обвивает.

Всю жизнь он стену возводил
Меж словесами и судьбою.
В орнамент символы могил
Замуровал своей рукою.

Над ним глумились времена,
Пространство стену огибало,
Ушла Китайская стена
В ядро, и твердь с землей сравняло.

И новый Иерусалим
По смерти, ничего не знача,
Отстроил Ирод, взвив над ним
Лишь золотые стены плача.

Когда же атом от конца
К началу повернул все лета,
Стена его о гроб отца
Разбилась за пределом света.

На сгнившее в зеленой мгле
Святое царственное ложе
Упала тень слезы, в земле
Прах Иокасты сном тревожа.

[silverpoetry]

Яков Есепкин

Стяги

Наши стяги побило тщетой,
Оболгали до судных мгновений
Проповедники слог пресвятой,
Голосят и не чтут откровений.

Мрамор может бессмертных певцов
Грозовому обречь перевалу,
Персть сияет с червовых торцов,
Зрят церковные райскую алу.

И возбранно хоругви белить
Оглашенным к ночной литургие,
Слез на мрамор сиих не излить,
Бдят одни и у плахи другие.

Коемуждо столпницы свое,
Бойных терниев хватит с лихвою,
Сколь графита горчит остие,
Быть чернилам со течной канвою.

Наша смерть и в миру не красна,
Грозным золотом блещут оклады,
Аще дале, Господь, тишина,
Хоть дослышим страстные рулады.

В белых лестницах, в лепи благой
Хоры нощи иль замок Тамарин,
Усны певчих кровавой лузгой
Затеклись от багряных окарин.

Коль неблаго честное письмо,
Если желтию свиты чернила,
Пусть музык и певцов яремо
Пресвящает Господняя сила.

На крови низвергается храм,
И костелы пусты, и мечети.
Руки раз протянулись к струнам
И повисли, как мертвые плети.

Востекли дальше смерти времен
Лживы речи, им бездны внимали,
Чтобы вечно шелка тех знамен
В черных льдах мы перстами сжимали.

Не избавиться здесь ото лжи
И не смыть ея ангельской кровью,
Ибо темною оспою ржи
Прокаженны пути к богословью.

Алчут мщенья и слезы лиют
Звери, с коими уж не сразимся.
Как архангелов трубы вспоют,
Мы чудесно и преобразимся.

Лишь тогда содрогнутся века,
Всяк увидит в лазури возлитых,
Стягов сих белоснежны шелка,
Божьей славой навечно покрытых.

[silverpoetry]

Яков Есепкин

На смерть Цины

Пятьсот одиннадцатый опус

Дышат негой кровавых шелков
Музодарные замки фиванок,
Всякий днесь камелотный альков
Яд крысиный таит меж креманок.

Хватит царских веретищ летам
И для вечности хватит цементов,
Свечки несть ко меловым цветам,
Им хотя чернь прельем с постаментов.

Бледный отрок в парче золотой
Сколь очнется на пире грядущем,
Узрит чермный лафитник пустой
Во перстов изваянии сущем.

Пятьсот двенадцатый опус

Нет у августа красок для нас –
По фаянсам тиснение кровью
Наведём, пусть ещё Монпарнас
Озлатится холодной любовью.

Грозовое серебро под злать
Кто распишет без тьмы и палитры,
Муки любящим всё исполать,
Мглами сих увершаются митры.

Желтью всех и списали давно,
Золотым окровавленным цветом,
И точится из амфор вино
Мировольным злоалчущим летом.

Пятьсот тринадцатый опус

Звездной батики тусклый флеор
Вижди, Рания, скатерти наши
Чужды небам, фиванских амфор
Ловят цоколи тени во чаши.

Исполать модератам балов,
Лес Цимнийский рыж пейсами Ленца,
Из пиитерской мглы Крысолов
Шелест внемлет и желть полотенца.

На оконницах розы белы,
В золотом ли, всежелтом наяда,
Расставляй, Урания, столы –
Здесь виют локны золотом яда.

[silverpoetry]

Яков Есепкин

На смерть Цины

Пятьсот четырнадцатый опус


Мир забудет, святые почтят,
Мы старизну давно и не прячем,
Ангелки умирять налетят,
Лишь тогда о юдоли восплачем.

А ещё ледяные огни
Наших свечек убого клонятся,
Мелов фивских тусклее они,
Чернецам от похмелия мнятся.

Хоровая погаснет звезда,
На диаменты кровь золотую
Нощь сольёт – и томись – никогда
Не узрите лепнину свитую.

Пятьсот пятнадцатый опус


Вновь асийские крысы бегут
И царевны опять меловые,
Ангелы Таиах стерегут,
А и мы не воскресно ль живые.

Ах, не выжечь сей гашенный мел,
Почивать девы званы в склепенье,
Яд румянит прелестных Камел –
Пьем холодную тушь во успенье.

Тусклый светоч иль розы миров
Затушуют червицу Вселенной,
Содрогнутся от бледных даров
Аониды за еминой тленной.

Пятьсот шестнадцатый опус

Коробейники в красных сумах
Златовейные яства скрывают,
Яды тусклые ждут в теремах
Бледных юн, кои пламень свивают.

Что альковницам плакать навзрыд,
Что ж смеются печальные Изы,
Белошвеек дворцовый Мадрид
Взбил над тортами, чая сюрпризы.

Выльет август мышьячную злать,
По виньетам воссребрятся течи,
Дале некому будет пылать –
И совьют из перстов наших свечи.


Пятьсот семнадцатый опус

Маки червные днесь воспоем,
Алость их паче барв сеннаарских,
Тусклый яд иродиц ли испьем,
Геть, печаль, изо вечерий царских.

Алым наши прелили уста
Кровотечным серебром камены,
Что рыдать, ах, тоскливо пуста
Нощь Вифаньи и оперной Вены.

Гипс увечен, а мрамор не ал,
По столовым атласные мыши
В агонии снуют и зерцал
Блеск порфировый чествует ниши.

[silverpoetry]

Яков Есепкин

На смерть Цины


Пятьсот восемнадцатый опус


Бал andante ни тих, ни велик,
Серебристые пифии вьются,
Мел обсид ли, арма базилик
Жжет царевен, сех тени смеются.

Вслед за Алексом вскрикнуть: чего ж
Столь их много и в Риме барочном,
Углич мертв, со парчей и рогож
Кур гонят и цесарок в молочном.

Согляди, как пифии легки,
Дышат негою, вина алкают,
Как шелковых исчадий желтки
В мрамор весело наш истекают.

Пятьсот девятнадцатый опус

В алавастровых чашах ли яд,
Щедр июль на отравы златые,
Молвим слово -- и тени Гиад
Возалеют, елико пустые.

Ах, давите из брашен, кто пуст,
Чермных перстней мышъяк на хлебницы,
Наших белых отравленных уст
Выжгут мел грозовые синицы.

Потому и боялись огней,
Многозвездные эти просфиры,
Плачут небы в трапезных теней
И таят меловые сапфиры.
Пятьсот двадцатый опус

По удавкам царевн ли узнать,
Алавастровым, желтым лилеям,
Любит сон мертвотечную злать
Двуплести по всесомкнутым веям.

Не потщись, Калипсо,на остье
Танцевать, Марфа вечерю служит,
Снег взметет померанцы твое,
А и с мертвыми Цинтия дружит.

Шелк альковниц заблещет ясней,
И, трясясь, четверговки пустые
Сонмы вянущих тусклых огней
Выльют нощно в ложесны златые.

[silverpoetry]

Яков Есепкин

Коринф

Пойдем на Патриаршие пруды,
Сиреневый там дождь еще не хладен,
Каждят останки пляшущей Звезды
И дьявол темноцарственный безладен.

Пойдем, поидем, друг успенный мой
Иль мертвая подруга, будем вместе
И плакать над точащею сурьмой
В свечельном этом времени и месте.

А был я оглашенным ко святым
Хождениям и внесен в Божий список,
Мак в юности был алым, золотым,
Пускай дарит аромой одалисок.

Фаворским огнем требники горят,
Горят и наши тонкие крушницы,
А мертвых царичей ли укорят,
Глорийные, летите, колесницы.

Что это Новогодье, Рождество
С порфирными шарами, яко будем
Рыдать еще сиротски, о Его
Кресте явимся ль, мороки избудем.

Убойным стал алмазный сей венец,
Но Руфь меня восждет на Патриарших,
Стряхну при Божьих пильницах тернец,
Ответствовать черед за братьев старших.

Черед, пора и молвить, и препеть,
В миру любивших нас невест чудесных,
Не тщившихся ни жить и ни успеть,
Взнести до царствий истинно одесных.

Ах, счастие любое от беды
Невежества всегда проистекает,
Пойдем на Патриаршие пруды,
Бессмертие нас горнее алкает.

Не горько царю мертвому вино,
Пиют же вусмерть ангелы блажные,
Оне меня отпустят все равно
Сирени зреть и ели вырезные.

Декабрьская тяжелая игла
И снег, и меловатные сувои
Распишет бойной кровью, тяжела
У вечности иглица, паче хвои.

Не я ль играл с Чумою на пирах,
Не аз ли только вечности и чаял,
Боясь очнуться в снеженьских юрах,
Зане легко уснуть, где мак растаял.

Уснуть и видеть благостные сны,
Отпустят ангелки мя на мгновенья
Сюда, где прегорьки и солоны
Блуждающие звезды вдохновенья.

Вскричу, махну ль приветственно рукой,
Десницею бесперстой, дожидалась
Неясно и откуда, но такой
Руфь помнил я, со мной она скиталась.

С каких неважно темных берегов
Явлюсь, чтоб навсегда уже оставить
Юдоль, которой с кровию слогов
Любви и маков алых не прибавить.

[silverpoetry]

Яков Есепкин

Из Сеннаара

Равнодушны святые к себе,
Но затем эти звезды жестоки
И мерцают во славной судьбе,
Что открыты смертельные сроки.

Мы и сами, Господь, на земли
Звездной чарою были хранимы,
Нам вдвигали в сердца уголи
Под розницей златой херувимы.

А серебряных корок волхвы
Со трапезных столов не жалели,
Так судили: елико мертвы,
Пусть пеяют, чтоб юны алели.

Благо ль воров зарезанных ждать,
Пестить розы для панн леворечных,
Нам бессмертие может воздать
По стигматам на мраморах течных.

Грозен Лиров славянских удел,
Бросят в гробы ли цветь божедревки,
Ангел смерти певцов соглядел,
Мертвым хватит волнительной Невки.

Сех проткнет разве шпиль черноты,
Ибо яркие ночи беззвездны.
Воздымай же к высотам персты,
По которым заплачут лишь бездны.

Окольцована с юности честь,
А нельзя ее выжечь огонем,
А невинники Божии есть,
Вместо них ли молитвенно стонем.

Берегли мы последний завет --
Прозерпина златит его гнилью.
Источают обугленный свет
Тени вышедших раз к замогилью.

Не спасти всечестных святарей,
До Звезды началась распродажа,
Нет светила внутри алтарей
И для ангелов нет экипажа.

На прощанье в зерцальники глянь,
Ложек чайных кармин отражает
Дев фигурных, еще Гефсимань,
Терние образное сужает.

Вечность будут за нами брести
Пустотелые девы уныло,
Расцветаться и дале тлести,
Сим бессмертие наше немило.

Кто был послан за мертвой водой,
Сохранен и для звездных терзаний.
Всяк и тлеть со Полынью-звездой
Будет оспой прогнивших лобзаний.

[silverpoetry]

Яков Есепкин
Соль

Темной соли карминные копи
На полотнах небесных картин
Океан возвеличат и топи --
Все горит этот черный кармин.

Ея гиблый орнамент слезами
Помрачен, видишь, вишней златой,
В барвы льда влитой, пред небесами
Он протек из иконы святой.

Мироточит иконная краска,
Горней слотой ее не залить,
Коемуждо посмертная маска,
Фарисеям не время юлить.

Из обитого смертью потира
Не испить уж ни слез, ни вина,
Плачет приснотяжелая лира,
Сладок мелос, ан кровь солона.

Шелест слышен, сие голос крови
На изоческих мертвых губах
Днесь взыскует о вечной любови
И позорных из тиса столбах.

В очи звездная соль нам попала,
Растворилась в крови и огнем
Контур траурных карт начертала,
Если вдруг от оси отвернем.

Мы отравлены ей и сразимся
Разве с собственной славой теперь,
Иль во мраморе снов отразимся
Ибо слава бессмертия дщерь.

Коемуждо и сны ледяные,
Аще хватит каленых гвоздей,
Стеллы будут зиять именные
На юрах городских площадей.

И вольготно же было клинами
Ангелочков земных распинать,
Над кровавыми петь ложеснами,
Хмелевые кусты преминать.

Святарей без тружданий мытарских
Не приимет честной родовод,
Хоть виждите у брамин тартарских
Их багряных теней хоровод.

Расточились и орды, и оры,
И мессии в ромашках лежат,
Не высокие ль Божие хоры
От столовских клиновий дрожат.

Но еще мы прейдем и ромашки,
И стольницы с весельем пустым,
Монастырские чудо-рубашки
Воссияют огнем золотым.

А не хватит убойного цвета,
Чтоб искрасить всеславскую вязь,
Осветлит сребролепием Лета
Барбарийскую сирую грязь.

В этой грязи мы тлели, Господе,
В ней топили возвестных певцов,
Анатолю, святому Володе
Здесь иродски жалелись венцов.

Нас один Ирод-царь и страшился,
Буде утро его тяжело,
Саван пурпурный всякому шился,
Кто опасен и помнит число.

Мало битых младенцев холопам,
Тризн по выбитым певчим родам,
Мало крови алкающим скопам,
Их овчарки ведут по следам.

Не альпийские выси зияют,
Не благим алконосты пеют,
Мрачных пропастей бредники знают
Живодеры и рядом снуют.

Ах, Володя, святой первозванный,
Александр и Андрей, вы были
Велики, но корабль, дарованный
Лишь глупцам, не увидел земли.

Лишь одни фарисейские орды
Составляют гербовники тьмы,
Вечевые всепевчие горды,
А серебро опасней чумы.

Утром Ирод еще посчитает
И младенцев, и старших сынков,
Туне золотом сердце латает
Володимир из смерть-лоскутков.

Хватит соли ему на потраву,
Хватит злата пирам гробовым,
Не пренесть эту вещую славу
Душегубицам паки живым.

Сих оравы царуют и ныне,
Только оры темней пропеклись
И зияют в небесной твердыне,
Чтоб светила нощные теклись.

Чтоб нощные певцы меж течений
Свечевые не зрели ряды,
Избавляясь алмазных речений,
Уповали на милость Звезды.

Не возжечь убиенного болью,
Кто погиб -- не страшится веков.
Наши звезды горящею солью
Вбиты намертво в чернь ледников.