Литература и журналистика

[slave-girl]

Кровь. Пот. Сперма. Слезы
(роман в каплях)

01. КРОВЬ
”Все написанное ниже является плодом моей распаленной фантазии.
Его зовут Дима. Дима Че. Потому что ему нравится Че Гевара. Ну это он сам так объясняет, на самом деле из-за фамилии – Чернавкин. Он говорит, что ненавидит ложь (а также выпендреж, вареный лук и замкнутое пространство). Но что-то мне кажется, что он любит приврать. Он не врет, а фантазирует. Обладатель невероятно богатого воображения и, между прочим, сексуального живота. Кстати, учился на режиссера. Необыкновенный мальчик. Он полон противоречий, но о них, дорогой читатель, можно писать бесконечно. Кстати, милый читатель, не хочешь ли ты послушать историю, сколь ужасную, столь и волнующую, в духе А. Ф. Д. де Сада?! Изволь…
Разве не леденят кровь истории о заброшенных шахтах, черных остовах закрытых заводов, где пол крошится под ногами, хлопает чудом сохранившаяся оконная рама и с потолка что-то сыплется прямо на твой голый живот и ниже… а стряхнуть нельзя – руки надежно связаны… Разве не будоражат кровь горячее дыхание взбирающегося следом за тобой по ржавой лесенке сталкера, его нереально синие глаза, ботинки с белыми шнурками и крепкие руки, цепко охватившие тебя за талию… Разве не приятно иногда пролить немного этой крови, процарапав знак на коже, неважно чем – куском колючки, походным ножом или ногтями? Как там пел Егор Летов:
Буйная кровь просится на волю,
Буйная кровь просится наружу.
Просится – так отпусти,
Пусть себе гуляет.
Просится – так отпусти,
Пусть себе идет.
Впрочем, кровью мы старались не злоупотреблять. Мне вполне хватает BD – психологического доминирования. И я хочу заставить его тоже хоть немного подоминировать. Проявить насилие. Я мечтаю, чтобы этот сталкер с упорным пытливым взглядом совершил надо мной насильственные действия.
ﮦ ﮦ ﮦ

Наконец я оторвалась
Мы отправились на недостроенную шахту в Скуратовском поселке. Поднялись на второй этаж и сели на подоконник. Как всегда, возникла неловкая пауза. Он сидел и смотрел на меня искоса, упорно и с любопытством. Тогда я залезла на подоконник с ногами, упершись спиной в стену. Мы сидели почти симметрично, как две статуи. Я была в легком белом платье. И в этот момент в кустах внизу мелькнула вспышка. Он тоже вздрогнул. Нас кто-то фотографировал снаружи.
Дальше все произошло очень быстро. Шаги, скрип штукатурной пыли на полу в соседней комнате. Мужик в черно-белом свитере вошел к нам и пошел прямо на меня. Че полез в рюкзак, достал нож, длинный, боевой. В следующую секунду они лежали на полу и судорожно боролись. Вдруг я заметила, что нож уже у маньяка в руке и он оказался сверху. Я сорвалась с подоконника, упала на них и впилась зубами в шею маньяка, сбоку, слева. Это длилось долго, я чувствовала боль в нижней челюсти и мерзкую соленую липкость во рту. Наконец я оторвалась. Че вылез из-под него и, разжав его руку, забрал свой нож.
Это был настоящий маньяк, он подсматривал за нами, фоткал и хотел напасть… Он валялся на полу черно-белой кучей. Дима сказал:
- Ты вся в крови.
Он тяжело дышал.
В крови было мое новое белое платье, вся его верхняя часть. Надо было сваливать. Он вызвал такси, и я все время прикрывала грудь сумкой.
Мы приехали к нему домой. Я стащила платье и застирала, теперь надо было ждать высыхания. Я осталась в черном лифчике и черных трусах. К счастью, его отец был на работе.
Я вошла в его комнату. Дима сидел на кровати, опустив голову и искоса глядя на меня. Я подошла вплотную, села рядом и отдалась ему.
Побольше бы таких снов.
ﮦ ﮦ ﮦ
- Ты бы хотела, чтоб тебя укусил вампир и ты стала бессмертной? – спросил он однажды, когда мы шли по очередному кладбищу.
Я тогда ответила, что в них не верю. Дурочка, надо было соглашаться.
ﮦ ﮦ ﮦ
Она как вишневый сок… Светлая, прозрачная, кисленькая на вкус. Очень изящно стекает тоненькими струйками… Быстро слизываешь ее языком, зацеловываешь раны и, не удержавшись, снова хватаешься за бритву. В человеке ее целых 5 литров, можно пожертвовать немного для удовольствия… Когда то же самое делают тебе, в ушах начинает что-то тоненько зудеть, ты закрываешь глаза и проваливаешься в красные облака. Он прерывисто дышит, где-то каркают вороны, начинают звенеть сверчки. Луна. Пора сваливать домой. «Еще один вечер в моей крови», как поет Ермен Анти. Славный августовский вечер.
ﮦ ﮦ ﮦ
Как я его ненавижу! Как же я его ненавижу! С удовольствием нанесла бы ему десяток ножевых ранений. В область живота. У него такой живот… С полоской волос книзу от пупка. Сегодня он заявил, что может показать, какого цвета у него белье. Да мне по фиг, какого оно цвета! Как я хочу его! Что мне сделать, чтобы он наконец меня взял, хотя бы поцеловал? Кто посоветует?!
Как можно быть таким равнодушным придурком, не замечая, как он мне нравится? Как можно предпочитать выпивку с другом встрече с девушкой, которая вот-вот готова тебе отдаться в первый раз?
10 ножевых ранений – после этого не встают. Даже бинтовать и вызывать скорую бесполезно. Посмотрим, смогу ли я жить, когда его не станет. Но сначала – секс. Я должна его попробовать. Для всего этого надо залучить его в безлюдное место. Где ему останется хотеть только меня.
ﮦ ﮦ ﮦ
Кажется, я разгадала загадку женского мазохизма. Дело в том, что мы боимся секса. Мы боимся мужчин самих по себе. Это естественный страх (посмотрите, как ведет себя курица при нападении петуха, как кошка уворачивается от кота). Но одни этот страх успешно преодолевают, другие переносят чувство страха с мужчины и его органа на плетки, ошейники, всякие черные кожаные штучки. Мы только делаем вид, что всегда рады сексу, ни капельки не волнуемся и уверены в себе как в любовнице. Я боюсь произвести не то впечатление, боюсь его оценок, его прямого взгляда. Боюсь его обидеть, в конце концов. Поэтому так удобно спрятаться за личину рабыни и переложить всю ответственность на него.
Да и вообще, отчего люди хотят сложных, изощренных, извращенных отношений? Оттого, что им не удаются простые, животные, «семейные» радости. Когда тебе не дают самого элементарного, твои потребности раздуваются до невероятных размеров и, чтобы удовлетворить тебя, нужно насилие и кровь. Кто ты, если не зверь? – поет Rammstein. Я зверь… Я озверею вконец и наброшусь на него. Но лучше бы он был Верхним.
“
На этом тетрадь обрывалась. В полном соответствии с содержанием, страницы были закапаны чем-то бурым.
- Кровь? – выдохнула младший лейтенант Леночка.
- Ага. Менструальная, - невозмутимо подтвердил Вадим.
- Что-о?
- Ну да, наша эксцентричная девочка специально пачкала свой дневник собственными выделениями.
- Фу! И откуда такие берутся? Эмо она, что ли, или готка?
- Нет, Лен, она в этой самой… в теме, вот. Типа садо-мазо. Блин, ну тут же все написано. Они пускают друг другу кровь и сосут ее.
- Вот извращенцы! Мало того, что экстремисты, еще и херней какой-то страдают. И ведь не догадаешься! Такая тихая, скромная девочка, блондинка, маленького роста… Кстати, экспертиза готова?
- Да нормальная она. Конечно, признаки невроза есть – а как им не быть, посиди в СИЗО с нашими клиентками недельку. Потом – акцентуация характера – эмотивный тип. Значит, слишком остро все воспринимает, переживает из-за мелочей. Чувствует все в разы сильнее по сравнению с нормальными людьми.
- Да что ты мне объясняешь, Вадь, в одном универе учились. Да, заносит ее не по-детски: «Как я его ненавижу! Как я его хочу!»
- Парень-то жив остался?
- Звонили сейчас: состояние средней тяжести…
- Да по нему самому зона плачет! – не выдержал Иван Вячеславович. Он вытер лысину клетчатым платком и начал выкрикивать:
- Лимоновец! Экстремист! В чем он там участвовал? Ворвался в здание администрации и приковался наручниками? Нарисовал х..й на разводном мосту напротив питерской ФСБ? Да я б таких сам резал! Фашисты! От горшка три вершка!..
- А знаете… - протянула Леночка своим мелодичным голоском… Иван Вячеславович сразу замолчал, уставившись на нее круглыми маслеными глазками и утирая рот, - а знаете, я не верю, что это она его. Собственного парня искромсать ножиком? Мало ли что она писала!
- Лен, тут русским языком сказано: «с удовольствием нанесла бы ему десять ножевых ранений…»
- Ага, в область живота! А у него что? Руки истыканы, грудь, щека! Значит, он боролся! И он ни хрена не был связан! А они обычно связывают друг друга, это у них называется «зафиксировать», я на форуме читала! Она не стала бы так беспорядочно тыкать ножом, она все делает медленно и сладострастно! Неужели вы, мужики, не понимаете?..
- Народ, идите пить чай! Бессонов проставляется.
ﮦ ﮦ ﮦ
- Колв, миленький, ты не представляешь, как я его хочу! У меня живот болит!
Колв засмеялся и положил руку между моих ног:
- Ты когда-нибудь угодишь из-за него в каталажку. За изнасилование!
- Ну нет, если я туда и угожу, то за политику, - вздохнула я.
- Млин, нацболов ты тоже всю жизнь хотела. И что? Они тебя удовлетворили?
- Да. Хотя бы морально, - я улыбнулась и поцеловала его в плечо. Соленое.
Он мгновенно оказался сверху и перешел к активным действиям.
- М-м, только ты и можешь меня удовлетворить! – Наконец-то он просунул палец поглубже.
- Конечно. Я же твой хозяин. Ну где ты взяла эти леопардовые простыни?
- Они… как у того извращенца… у мазохиста, который, помнишь, хотел, чтобы…
- Да, и ты до сих пор его хочешь.
Я улыбнулась.
- Я всех хочу. У меня сильный тип половой конституции. Ай, Колв, больно!
- Скажи спасибо, что у меня не длинные ногти.
- А ты сам не хочешь?..
Он вошел так резко, что боль полоснула по низу живота и наконец стихла.
- Черт, какой же ты огромный… Между прочим, у него тоже…
- У мазохиста?
- Нет, у Димы…
- Откуда ты знаешь? Он же тебе не дал? – поддразнивал мой хозяин.
- У него в анкете написано…
- Маш, ты достала меня своим чудо-мальчиком. Когда кончатся эти невзаимности? Возьми его…
- Ай, Князь!.. Я не могу. Он меня не хочет.
- Блин, ну как тебя можно не хотеть? – Он взял меня за руку и потянул ее вниз. Я покорно сделала все, как он любит...
- Прости, что я все время говорю о нем. Прости меня, Князь, - я целовала его грудь и плакала.
- Ну что с тобой делать? Хорошо бы отыметь тебя плеткой.
- Да, я заслужила…
Колв – древнее языческое имя. Может, и не древнее, может, он сам его придумал, но имя явно скандинавское. Этим он меня и привлек. В моих устах высший комплимент – «Ты похож на Тора». Тор - прекрасный, сильный, суровый, воинственный бог. Мужчина должен быть воинственным. И он ни в коем случае не должен быть холодным. Со мной нельзя быть равнодушным.

02. ПОТ
- Мань, скажи че-нить по-немецки! – Степка, толстая веселая баба лет сорока, свесила голову с верхней шконки.
- Ficken Sie! – немедленно отозвалась я.
- А-ха-ха-ха! – она загрохотала на всю хату. – Ой, эта сучка меня прикалывает!..
- Чо она, Степ? – поинтересовалась Карина, не отрываясь от своих полированных ногтей. Кстати, откуда у нее пилка?! Это же немыслимо! Без разрешения охраны здесь точно не обошлось…
- Е..итесь, говорит, на здоровье! Да, б..я, нам щас только это и можно пожелать!
- Да-а-а… - вздох пронесся по всей камере.
Я молчала, повернувшись лицом к стене на своей нижней шконке. От «бабовщины» я пострадала еще в детском саду, а здесь, в сизо, старалась вооще об этом не думать.
- Маш, а у тебя мальчик на воле был?
- Был, - буркнула я, чтобы она отвязалась. Разве это не утешительно – считать его своим мальчиком? Он все равно не узнает.
- А почему он тебе не пишет?
- Он в больнице сейчас.
- Мась, а с девочкой ты пробовала?
Этот вопрос я предпочла проигнорировать. Степку не зря называют мужским именем, она уже начала проявлять ко мне нездоровый интерес. Фи, ненавижу женщин. Даже представить это противно. С какой страстью я целовала бы сейчас мужчину, скользила губами по его животу, ласкала бы его языком… А с бабой даже не знаю что делать. Ну разве что… Иметь ее в качестве служанки?..
- Манюнь, а у тебя классные ляжечки…
Я завернулась в вонючее одеяло. Как не сойти с ума среди этих сварливых, голодных самок, стоящего стеной дыма, несъедобной баланды? Надо найти приятные воспоминания. Желательно о чуваках. Сколько отличных парней в Партии мне нравилось! Есть что вспомнить за последние годы…

ﮦ ﮦ ﮦ

Но вспоминаются почему-то не эротические моменты, а наша упорная политическая работа. Как мы трудились для Партии, работали до седьмого пота, пусть не каждый день и не каждый даже месяц, но зато с настоящим революционным энтузиазмом и даже иногда с риском. Как я шила флаг, исколов себе пальцы, как потом эротично заворачивалась в него, как в платье. Флаг у нас красный, полупрозрачный, просвечивающийся.
А как ходила по рынку, предлагая «Лимонку» продавщицам за 5 рублей! В основном там были такие же бабищи, как в камере. Никто не покупал, все только честили Лимонова – за то, что в газете не было телепрограммы! «Вот тогда мы бы проголосовали, пусть он нам программу сделает, светские новости, подарки пусть дарит…» Дуры! За свой зомбоящик готовы продать Россию вместе с Тулой и собственной вагиной.
А еще мы ходили по квартирам и записывали народ в НБП. И хотя «заслуги перед Партией аннулируются в полночь», я по-настоящему горжусь собой. Я собрала штук 50, а это было очень нелегко. Злые собаки, педофил-художник с его приставаниями, вредные старушки, молодые алкаши, продающие свою подпись за поцелуй… Но за одно поощрительное «молодец» от соратника я готова была на все.
А сколько любовей у меня было связано с национал-большевиками и прочими «экстремистами». Как минимум три. Я подчеркиваю, как минимум. И последняя тоже…
ﮦ ﮦ ﮦ
Я застыла в ожидании. Он мне не пишет. Конечно, как он может писать, если он болен. Наверно, даже не вспоминает обо мне. «У нас будет еще много времени». Когда? В следующей жизни?
Интересно, что мне все-таки предъявят? Я же ни в чем серьезном в последнее время не участвовала. Ни в одной акции прямого действия – для этого я недостаточно смелая. Ездила на Триумфальную по 31 числам, где нам всыпали по 31 число, ха-ха. Ну так там тысячи человек были, за это сажают на 15 суток. А я отсидела уже 21 день…
Неужели по 282-й? Ну да, нашли националистку. Скины меня всегда возбуждали, но ведь за связи с врагами народа у нас вроде не предусмотрена уголовная ответственность?
Надо списаться с другими политзеками. Через родителей связаться с Колвом и попросить его найти адреса. Он все может. Это единственный выход. И думать только о приятном. О том, какие у него теплые мягкие губы. А еще мне хочется сейчас мороженого…

***

Воздух!.. Прохладный, свежий, пахнущий прелыми листьями ноябрьский воздух! Его можно оценить только после затхлой камеры с вонью пота, курева и какого-то еще необъяснимого тюремного запаха. Ну или после долгой болезни.
Я опять не выдержала:
- Ребят, ну почему?! Почему мне не сказали до суда? Какой кошмар…
- Тайна следствия, - глубокомысленно отозвался Колв.
Я, вздрагивая, припоминала каркающий голос судьи: «…в убийстве Чернавкина Дмитрия Олеговича… 24.10.1986 года рождения…скончавшегося от заражения крови в результате нанесения средней тяжести телесных повреждений… признать невиновной».
- Колв, что мне делать с «Бронебойным»? – спросил Скорвин, наш гитарист. Самый юный, красавец и, пожалуй, самый неиспорченный мальчик.
- Что, коду приделай, и все дела.
- Ага, все дела! Я вторую ночь ее пишу…
Мы шли с первой после моего освобождения репетиции. Четверо внушительного вида парней, все в черном, с гитарами за спиной, и я – маленькая девочка с барабанными палочками. Приятно пройти по ночному городу в такой компании. Но как все-таки больно! Такое ощущение, что Дима засел у меня где-то между ребер… Там и болит.
- Маш, не грусти! Вот знаешь, что тебе обещают звезды? – басист Денни извлек из-под косухи бумажку. Все заулыбались. С мощной фигурой Денни, его пышным хаером и тяжеловесными гриндерами никак не вяжется смешное пристрастие к гороскопам и прочей «херомантии».
- Не видно никаких звезд…
- Они присутствуют незримо! Вот ты у нас овца… - Дружное ржание огласило улицу. – Смотри: «большого успеха Вы достигнете в преследовании собственных целей…» Какие у тебя цели?
- Чтобы он вернулся… - буркнула я, еле сдерживая слезы.
- Манюнь! Ну ты что? – Колв остановился и взял меня за плечи. – Девочка моя, он же умер! Он никогда не вернется к тебе! Так что брось и думать о нем!
- Я не могу… я не могу без него…
- Если б ты утешалась приятными воспоминаниями, ходила к нему на могилу…
- Ой, нет! – я дернулась и отвернулась к стене. – Я не могу!
- Но у тебя же осталось что-то хорошее от него? Вспомни, какой он был хороший, как он много тебе дал, как он тебя поцеловал!
Я прерывисто вздохнула. Воздуха не хватает… даже на воле…
- А ты зачем-то циклишься на плохом! Ты же плачешь не потому, что его больше нет с тобой, а от обиды, что он так и не полюбил тебя! Это эгоизм, Маша! Я же вижу тебя насквозь!
Я молчала, потрясенная этой отповедью. Он, как всегда, оказался прав.
- Ну пойдем, - он по-хозяйски взял меня за руку. – Мы же остались с тобой. Мы же братья. Смотри, какие у тебя братья.
Скорвин, Денни и Ярослав стояли под фонарем. С моим зрением трудно различить, но мне показалось, что они смотрят на меня с какой-то надеждой. Мои братья по крови. Когда-то у нас был обряд инициации: каждый выпил каплю крови другого. Теперь я их сестра.
- Кстати, как насчет небольшого инцеста? – по-кошачьи вкрадчиво спросил Ярослав.
Я улыбнулась сквозь слезы и пошла к ним.

***
- Поди сюда, раба, - Колв, сидя на диване, гладил меня по попе, постепенно спуская мои новенькие кожаные штаны. Я кусала губы и чувствовала, что у меня уже трясутся ноги от возбуждения. А еще говорят, что у женщин ягодицы – не эрогенная зона!..
Он заставил меня опуститься на колени и, застегивая ошейник, как бы между прочим сказал:
- Сегодня ты удовлетворишь моего друга.
- Ja, master, - по привычке пролепетала я. Колв торжествующе улыбался, заметив, как я напряглась.
- Не боись, он тебя тоже удовлетворит. Скорв, она твоя. Действуй уже.
Скорвин вышел из соседней комнаты. Я нервно рассмеялась. Да уж, мой хозяин – мастер на неожиданности.
По ходу, Скорвин был смущен не меньше меня, но у мужчин, я заметила, желание почти всегда пересиливает стеснение. Да, у всех, кроме одного… Скорвин уже взял меня сзади за талию…
- Сначала расслабь ее. Губами. Без рук, - неумолимо комментировал Колв.
Я совсем легла на пол, впилась зубами в руку и закрыла глаза. Я чувствовала, как мальчик покрывает поцелуями мои бедра, ноги, уже ставшие липкими и скользкими, стаскивает зубами ажурные трусики, проникает языком… О черт, откуда у этого юнца такие наклонности? Спасибо тебе, хозяин, за этот неожиданный подарок!
Он не останавливался. Я, с трудом дыша, подняла голову и посмотрела в глаза Колву. Он наблюдал за спектакле м с какой-то злорадной улыбкой, откинувшись на спинку дивана. Еще бы, он смотрел на нас сверху вниз. Как всегда. Колв подтянул меня за ошейник (Скорвин тоже подтянулся), я оказалась между его колен, положила на них руки и так же, зубами, расстегнула ширинку.
После минуты усердной работы, когда желание уже стало невыносимым, он наконец позволил двум нижним совокупиться. Я чувствовала себя покорной борзой сучкой, кладущей голову на колени хозяину. Хотя собаки, кажется, не делают минет… Ох, я совсем сошла с ума, это же бред…
Колв мощно кончил мне в рот и, отдышавшись, потянулся за плеткой:
- А теперь мы накажем эту дерзкую девчонку за то, что она так долго не давалась тебе, да, Скорв?
Я с трудом сдержала улыбку, переводя дух. Все-таки Колв - приколист… Кажется, мне уже ничего не надо. Хотя… Я уже устала стоять на коленях, и Колв, для разнообразия, заставил меня встать в углу, спиной к ним, и зафиксировал мне руки наверху. В процессе экзекуции я позволяла себе вызывающе поглядывать на Скорвина, и Колв, заметив его блестящие глаза, отвязал меня и швырнул прямо на него:
- Теперь ты полижи его.
Ага, у меня появилась возможность наглядно сравнить. Что ж, каждый хорош по-своему. Как много всего я бы еще хотела проделать с ними обоими!
…Колв принес шампанское и торжественно объявил:
- Ну, дети мои, теперь мы составляем прайд!
Пить полагалось самым изощренным способом: Колву с моей груди, Скорвину – с ноги, а мне – с живота Колва. Не успели мы со смехом закончить эту процедуру, как на кухне затрещал сотовый хозяина: «Твоя плохая девочка…» Он вышел.
Я лежала, растянувшись на слегка окровавленном одеяле. Спина, ягодицы, задняя поверхность бедер, даже задетые руки приятно горели. Правда, на Скорвина я взглянуть не решалась. Это все моя проклятая стыдливость. Иногда во время сессии становится так неловко, что хочется свалить куда-нибудь подальше. Но все же хорошо! Тело говорит спасибо…
Колв появился в дверях. Какой же он большой, статный, уверенный в себе. Восхитительный самец. Я с улыбкой смотрела на него снизу.
- Манюнь, придется тебе потрудиться.
- Как, ты хочешь еще? – простодушно удивилась я.
- Да не языком, а всем сразу. Ты едешь к национал-большевикам на Алтай.
- Да хоть на Памир, - нежно сказала я.

3. Сперма
- Че, реально вместо спермы кефир? Да брось заливать!
Вот такие устаревшие выражения, как «заливать», - верный признак Меткого. Странный малый, я никак не могу его раскусить. Можно подумать, что жизнь он знает только по книгам – такой серьезный и такой наивный в некоторых вопросах. Но где тогда он научился стрелять из АКМ, ездить на лошади и лечить гнойные раны?
- Да, представь себе, - я застенчиво смеялась и хваталась на ходу за розовые верхушки неведомых двухметровых растений. – Ну это же целая индустрия, они не могут кончать по 10 раз на камеру. И вообще там все резиновое и надувное.
- Да, и здесь, блин, обман. Достали уже манипулировать нашим сознанием, - он нагнулся, подтягивая подпругу. Я смотрела на его мокрую спину и камуфляжные штаны и с ужасом прислушивалась к себе. Неужели опять? Так быстро? Самая сильная любовь в моей жизни – в могиле, а я тут же, через полгода, опять влюбилась? Да, женщина, слаба ты и зависима…
- Вон оно, городище! – он показал плеткой вниз, под гору, где с утра все было застелено туманом. – А мы там в страйкбол тренируемся.
Я больше заинтересовалась самодельной плетью. Всего-навсего ремни из кожаной куртки, перетянутые проволокой. Вот как надо импровизировать! Впрочем, лошадей здесь все жалеют. Им все лучшее, а уж потом людям. А иначе не проберешься по узким горным тропам. Есть в НБА и джип, но это – для поездок в город. На нем и меня доставили сюда, в дикое, укромное местечко в 30 километрах от границы, где скрываются от докучливого государства молодые и смелые.
- А вот здесь раньше для прикола была табличка – «Национал-большевистская армия – coming soon». Но это мы сняли для конспирации, Меткий испытующе взглянул на меня и резко повернул коня. Он скакал гораздо увереннее, но ведь я только учусь.
Трясясь в седле, я думала о том, что он в первый раз посмотрел мне в глаза. Я ему безразлична? Но это невероятно! Прямо как тогда с Димой, когда я выбивалась из сил, чтобы ему понравиться, но стоило ему пристально на меня посмотреть – все, у меня включалось чувство противоречия, я бесилась и отворачивалась.
Правда, здесь я еще не предпринимала никаких попыток. Надо же, остальные чуваки заглядываются на меня, не скрываясь, пару раз я уже чувствовала их горячие прикосновения как бы между прочим, на учениях или за столом, и в такие мгновения хочется закрыть глаза, вытянуться всем телом и получить максимальное удовольствие хотя бы от этих мимолетных ласк… «Ласк!» Ну вот, я уже начала думать книжными словами, как он. Вот и Верка говорит, что мне здешний климат на пользу и наконец-то кто-то отобьет у нее часть навязчивых кавалеров. Ну Верка, конечно, выражается гораздо крепче.

***

- Значит, так, - Верка одновременно жарила зайца, колдовала над отваром из местных чудо-трав и следила, как я чищу «Макаров». – Вернешься в Центр – скажи там, чтобы побольше оружия, денег присылали. И опытных людей.
- И телок, - добавил Женек. Все засмеялись.
- Да я случайно здесь, я вместо Арбуза поехала. Он как раз опытный. Он ногу сломал. То есть ему сломали. Нашисты. А еще одного в нашем отделении вообще… - я прикусила губу и уткнулась в детали, разложенные на столе.
- Что вообще? – заинтересовалась Верка.
- А ты жаждешь кровавых подробностей? – остановил ее Меткий. – Смотри лучше за огнем!
- Его убили. И обвинили меня. И посадили, но оправдали. Его убили
о н и, я уверена. Ну эфэсбэшники.
Все смотрели на меня с таким изумлением, как будто йети увидели.
- Ну ни хрена себе! Какая у тебя биография! А мы тут сидим, ничего не знаем.
- Кстати, я вчера дежурил у въезда и видел какого-то ханурика, - мрачно сказал Леший.
- Кого? – рассмеялась Верка. – Маш, ну ты что? Это вот сюда надо! Ты должна его за 30 секунд собрать!
- Да какого-то в белой майке. Он вынюхивал тут.
- Что? И ты молчал? – Меткий вскочил и подошел к окну. Он всматривался в темноту двора.
- Да он левый какой-то. Может, бомж.
- Да, а если агент?
- Давайте его поймаем, - хищно сказала Верка, разрезая зайцу живот.
- Вер, это очень серьезно. Сюда никто раньше не проникал. Все, теперь в одиночку не ходим. Если нашу базу раскроют, все придется начинать сначала, сечете? А если накроют нас с оружием…
Я вздрогнула:
- Я не хочу опять в тюрьму.
- Мы тоже не хотим, - заверил Меткий. – У нас на воле большие планы.

***

- Мы будем жить всегда
На сайте ФСБ…
- сегодня Меткий в хорошем расположении духа.
- Все-таки Самойлов – молодец, да? – заметила я. – Я не ожидала от него. Такой альбом честный. И, по-моему, он про нацболов.
- Да, спасибо, что диск привезла, - рассеянно отвечал он. – Тут музыки не хватает.
- А я была в него влюблена. Лет в 14 была фанаткой «Агаты Кристи».
- Ну ты даешь…
Мы спускались к «городищу» - так здесь называли хорошо сохранившиеся развалины в котловине. Развалины чего? Никто не знал. Какая-то хозпостройка советских времен. Здесь нацболы устроили конюшню.
Какая удача – он пошел на дежурство со мной. По такому случаю я наконец обновила единственную юбку, которую захватила с собой. «Ну-ну», - прищурилась Верка, вышедшая проводить нас с фонарем.
- Мы будем жить всегда,
Смертельно и везде…
У тебя что, телефон? – он внезапно остановился на пороге.
- Да…
- Ты с ума сошла! Все телефоны должны быть отключены и сданы!
- Но мне надо было позвонить в Тулу…
- Зачем?
- Тульским соратникам, Колву…
- Ты что, не понимаешь? По телефонам нас могут засечь спецслужбы! Где твоя дисциплина?
Сказала бы я, где.
- Слушай, - он отошел на шаг назад и прислонился к двери. – А может, ты нашистский провокатор?
- Кто? – я опешила. В первый момент я даже не осознала, как это смешно звучит – «нашистский провокатор». Вот тебе и совместное дежурство!
- Может, ты их агент?
Я вспыхнула:
- Ты мне не веришь? Может, вы все мне не верите? Вы считаете, что я никуда не гожусь? Что я сломалась после тюрьмы? Да как ты можешь!.. – я чуть не плакала.
- Ладно, отдай телефон!
- Не отдам! – я попятилась. Он молча подошел ко мне и схватил за руки. Я сопротивлялась, впившись зубами в его соленое плечо, пока он свободной рукой вытаскивал из моего кармана телефон. Вдруг он резко повернул меня и прижал грудью к стене:
- Ну, сдаешься?
Я молчала, задыхаясь и уже не пытаясь вырваться. У меня на губах была его кровь.

***

Когда он повернул меня обратно, лицом к себе, и начал горячо целовать в губы, я чуть не потеряла сознание. Я машинально обвила его руками, закинула ногу ему на бедро и закрыла глаза. В голове стучало, в конюшне было невыносимо жарко и душно. Уже ощущая спиной твердый бетонный пол, я сквозь звон в ушах и наше дыхание услышала какой-то хруст. Я повернула голову направо…
В дверях стоял человек с пистолетом.
Меткий мгновенно вскочил, и тут же – оглушительный выстрел. Я как через туман видела, как человек исчез, а Меткий медленно опустился на пол.
- Что… что! – я трясущимися руками задирала его мокрую рубашку. Темное пятнышко на животе и, как в кошмаре, раскрывающаяся все шире рана с сочно блестящей кровью.
- Ничего… давай на базу… быстро… - он морщился, как будто произошла какая-то досадная, но мелкая неприятность. – Без паники…
…Я карабкалась в гору, скользя по камням, хватаясь за острые травы, не чувствуя ног, - только бы успеть. И вторая мысль, бившаяся в голове, - это дежа вю. Это уже было, во сне, с Димой, на заброшенной шахте в Скуратово! Только там закончилось по-другому.

***

- Ты правда любишь его? – с любопытством спрашивала Верка по дороге в город. Она ловко управлялась с громадиной внедорожника. – А за что?
- Ну за то, что… в нем есть что-то… героическое, вот. Да, героическое. Самое главное в мужчине – это смелость.
- Самое главное в мужчине – это яйца, - наставительно сказала Верка. – Ну иди, я тут подожду. Мне лучше не светиться.
Я вошла в аптеку:
- Дайте, пожалуйста, что-нибудь для заживления ран.
- Рана какая? Гнойная?
- Нет… - испугалась я. – Но вдруг начнет гноиться? У меня сестру собака покусала.
- Возьмите левомицетин.
- Что ж теперь творится, а? – озабоченно произнес дядька в пышной меховой шапке. Я задержалась у входа. – Может, запастись лекарствами? Ведь уже началось? А вдруг война теперь пойдет?
- Какая война, папаша, - весело сказал молодой аптекарь. – Кого надо, выметут поганой метлой, и все дела!
- Какая, гражданская! – сердито ответил папаша. – Это ж как в семнадцатом году! Нет, теперь пойдет! Если уже Чубайса расстреляли, Михалкова посадили…
- Так им и надо, этим козлам! Без них чище будет! – веселился аптекарь.
- А что случилось-то? - пролепетала я. Я забыла даже про Меткого.
- А вы не знаете? А, ну да, у вас сестренка, вам не до этого… Революция, однако!

***

- Революция? – Меткий с трудом улыбался. – А я всегда этого ждал. Вот пузо зарастет, и мы повоюем.
- Тебе больно? – с участием спрашивала я.
- Больно – значит, жив…
- Мне когда пирсинг в пупке делали, и то чуть не откинулась. А тут такая глубокая рана… и огнестрельная…
- Вообще… жить гораздо лучше, чем умирать, - изрек Меткий.
- Это точно, - грустно подтвердил Леший. – Короче, решено: Машу отправим на разведку в Центр. У нее вид самый невинный. А остальные присоединяются потом.
- Заметано, - я вздохнула и вдруг на прощанье сказала вслух все, о чем думала давно:
- Знаете… жизнь такая сложная, такая тяжелая. Тут выжить бы – и больше ничего не надо. А мы, то есть я, страдаем ерундой. Извращаемся. Сами добровольно наносим друг другу телесные повреждения. То есть я раньше этим увлекалась. А это все такая ерунда! Жить надо. Бороться и размножаться. Вот и вся наша задача.
Когда я говорила про «размножаться», я еще не знала, что семя любимого мужчины не пропало во мне даром. Я уезжала с Алтая, неся в себе дитя. Рожденное революцией.
4. Слезы
Плацкартный вагон – это почти коммуна. Все разговаривают, едят и спят вместе. Сначала это напрягает, а потом начинаешь чувствовать, что все правильно. Так и должны люди жить – рядом, не отгораживаясь. Я лежу на верхней полке, закрываю глаза и представляю себя в первобытной пещере. Первобытнообщинный строй.
- Я помощник депутата! – громко произносит кто-то внизу. Отсюда мне видно только лысеющую голову и розовую рубашку.
- Какой России? Единой? – ехидно спрашивает сосед, крепкий седеющий военный.
- Справедливой! – гневно выплевывает лысый помощник.
- Россия не может быть справедливой или несправедливой. Россия – другая. Совсем другая Россия теперь.
- Да вы ш-што!- розоворубашечник переходит на шипение. – Револьюш-ш-шн, да?
Тут мне становится смешно, и я фыркаю совсем невежливо. Розовый недовольно оглядывается (я замечаю, что у него в усах, кажется… капуста! прямо как у Маяковского) и продолжает наезжать на военного:
- Вы же взрослый человек, одумайтесь! Это что, новый 17-й год? Опять красная сволочь? Тогда я белый! Да, я белый! Да, я белый! И мы вас всех раздавим на х.. уже через две недели!
- Засохни, поганка белая, - весело говорит военный и ложится спать. Я замечаю, какая у него хорошая, молодая улыбка.

٥ ٥ ٥

Москву я не узнала. Улицы пыльные и пустые; трава и деревья желтые; в воздухе какой-то горький запах. И – пустота. Люди передвигаются мелкими перебежками и часто смотрят куда-то вверх. А где же революционный энтузиазм? И почему так невыносимо душно?
Скоро я поняла, почему… Тверская опустела мгновенно, только впереди меня прихрамывал мужчина с палочкой. Он завернул в огромные, черные с золотом ворота и пролез в отверстие в серой стене разрушенного дома. Нарастал какой-то неприятный тонкий вой, нечто среднее между сверлом зубного и комариным писком. Когда раздался гром, я не успела ничего сообразить и пришла в себя, только опустившись на бархатное сиденье в коридоре. Какое-то знакомое здание и эти ворота… я еще думала, что их прикольно штурмовать, как когда-то в Петрограде… Точно! Это министерство образования и науки! Я тут бывала, когда еще работала старшим лаборантом в универе. И мне его ничуть не жаль!
- А, добежала? Ну хорошо, - дяденька с палочкой приветливо улыбнулся и сел рядом.
- Жарко здесь, - пролепетала я, не зная, что сказать.
- Сейчас прохладно только в Сибири. А тут все погорело. Установка-то у них в Норвегии, до Сибири не дотягивает, а Москву пожгли. Я уехать хотел, а поезда уже все. Не везут и не везет…
- Установка?
- Ну да, НААRР ихний, натовский. Слово-то какое, а? Ха-арп! Схавать русских хотят, но не дождутся! – он довольно засмеялся. Веселый какой старичок, подумала я. Вот и первый энтузиаст.
- А что случилось вообще? – я напустила на себя имидж наивной девочки. Впрочем, я такая и есть.
- Бомбежки! Америка теперь с нами воюет. Тут и климатическое оружие, и химическое. Про черемуху слыхала? – он говорил убийственно спокойно.
Я только вздохнула. Когда ничего не понимаешь, проще всего многозначительно вздохнуть. Снаружи что-то гремело, как град по железу, но в министерстве было уютно и не страшно.
- А знаешь стихотворение, - неожиданно сказал он.

- Где глаз людей обрывается куцый,
главой голодных орд,
в терновом венце революций
грядет шестнадцатый год.
А я у вас – его предтеча;
Я – где боль, везде;
на каждой капле слезовой течи
распял себя на кресте.

- А я тоже стихи пишу, - смущенно призналась я. – Только у меня совсем не такие.
- Ну расскажи.
Я опустила голову, припоминая:

- Как же это больно: уходить на волю,
Знать, что твоя доля стала вдруг чужою.
Кровь терять не страшно; страшно жить напрасно,
Понимать, что поздно уповать на страсти.
Больно между ребер, тяжко плакать ночью,
Горько помнить, кто ты и кого ты хочешь.
Нужен анальгетик, нужно выпить яду,
И мученья эти продлевать не надо.

Он внимательно посмотрел на меня:
- Как же его звали, из-за кого ты так страдала?
- Дима. Он умер, - зачем-то уточнила я.
- А я тоже Дима. Точнее, Змицер, - он поправил повязку на локте. Я только теперь разглядела красный крест. И тут меня осенило.
- А Вы не знаете, как мне попасть в сестры милосердия? Ведь если война, значит, нужны люди?
- Нужны, - он с серьезным видом оглядел меня. – Слабовата ты, сестренка. Ну ладно, на что-нибудь сгодишься.
- Я постараюсь выдержать.
- Правильно, милая. Человек может выдержать все, было бы ради чего!

٥ ٥ ٥

К счастью, работы у меня было мало. Нас увезли далеко от Москвы, туда, где еще зеленела гречиха и пели птицы. Но военные действия шли и здесь, а я никак не могла разобраться, с кем мы воюем. Одно знала точно – наше дело правое. Нашей будет победа. Это читалось на молодых веселых лицах наших парней, хотя большинство из них держали оружие в первый раз.
Мы лежали вокруг костра и ели сгущенку. Самая вкусная пища на свете – тушенка и сгущенка.
- Чего разъяснять? Все и так понятно, - говорил наш комиссар, спокойный и уверенный паренек откуда-то с Севера. Кажется, из Архангельска. – У нас произошла революция. Но они так легко не сдаются. Очень многие остались на стороне старой власти, потому что у нее остались деньги. Но победим мы, это ясно. Очень просто.
- А Америка тут при чем?
- Они хотят украсть нашу революцию. Воспользоваться и под шумок забрать все себе. Раньше это называлось интервенция. Но мы этого не допустим. И очень просто.
- А потом что? – не унимался парень, которому я с утра перевязывала ногу. Мой первый пациент, между прочим. – Как тогда, национализация и экспроприация? Это я согласен, это правильно. Ну а дальше? Опять застой, стабилизец, КПСС?
- А как расшифровывается КПСС? – спросил кто-то.
- Не знаешь? Ну ты даешь. В школе не учился?
- Нас этому не учили. Нам только про царей долбили, тудыть их растудыть.
- Как Приручить Смачную Сучку!
- Как Плохо Служить Сволочам!
- Кровь, Пот, Сперма, Слезы!
Все смеялись, и мне от этого становилось легче и спокойнее. Все-таки главное в нашем деле – позитивный настрой.
- А в чем смысл-то всего этого?
- Смысл – в борьбе, - серьезно ответил комиссар. – Вот ты сейчас борешься - значит, живешь. Живешь полноценной жизнью. А если б не революция – протирал бы штаны дома за компом. Что, не так?
- Я вот, например, не хочу возвращаться к обычной жизни, сказала я. – Здесь же лучше. Тяжелей, но лучше. Мы знаем, за что помирать и зачем дальше жить. Как у Цоя, помните? Ой, нет, это у «Адаптации».
- Что вы разлеглись? – подбежал высокий малый с аккуратно перевязанной головой. Пожалуй, я бы так не перевязала. – У нас двойные гости! Пополнение из Сибири! И Михалков в клетке!
- Чего-чего?
- Ну Михалкова привезли в фургоне, эвакуация же, что ж теперь, его освобождать?
Я шла к домам, а мне навстречу уже летела Верка. Легкая, молодая, довольная:
- Манюня! – она чмокнула меня в щеку. – Ты тоже в красном кресте!
- Вер… а ты что такая счастливая?
- Блин, да я всю жизнь об этом мечтала! Иди, там наши все, и Артем, и все!..
Я подошла как раз к перекличке.
- Сочнев Алексей Михайлович! Сычев Алексей Николаевич! Меткий Артем Игоревич!
Вот оно что, значит, это фамилия «Меткий» - прямо как с Димой Че. А он был на деле далеко не Че. Так может, и Артем не Меткий! Все эти глупости пронеслись в голове и забылись, и мы уже обнимались с Артемом.
Он молча улыбался, загорелый, крепкий, небритый, отощавший. Как это называется? Возмужавший.
- Какой же ты красивый…
- Нас уже перебрасывают. Ты должна остаться со своими. Напиши здесь свой адрес, телефон и аську. Я тебя найду.
Я почувствовала, что сейчас разревусь. Ручка тряслась в пальцах, и свой телефон я вспоминала долго.
- Все, я найду тебя! Да не плачь ты, Маш! Еще будем строить вместе коммунизм! – смеясь, он запрыгнул в пыльный кузов и уехал. Я стояла и смотрела вслед (тоже мне, Ярославна нашлась), пока не подошел наш комиссар.
- Маш, там Михалкову нужна помощь, он требует медсестру. Давай, сходи.
- Требует? А массажистку он не требует?
- Понимаешь, мы не можем отказать ему в медицинской помощи. Он ведь вроде как военнопленный. Надо помочь.
Не хочу идти туда… Ох, как же не хочется…
Когда я подходила к двери, меня чуть не сшиб дежурный. Он на ходу заорал:
- Он взял сестру в заложники! Вместо тебя какая-то другая сестра пришла! Я к командиру!
Я машинально вошла и стала приглядываться к темноте в каморке, отведенной под арестантскую. Какой-то хрип, кто-то тяжело дышит… Веркины красные сапожки, синие пятна на белой шее, черные мужские сапоги, пинающие ее в лицо, в грудь…
Я взяла со стола дежурного автомат и выстрелила очередью. Жидкая, темная, блестящая поползла по грязному полу. Она совсем не похожа на вишневый сок… Внутри меня что-то перевернулось, и я прислонилась к стене.

٥ ٥ ٥

“ Сегодня я продолжаю свой дневник. Тот, предыдущий, остался где-то в застенках тульской полиции. Бывшей полиции. К счастью, она больше не нужна.
Тот дневник был в пятнах крови. Этот я случайно полила слезами. Я узнала о судьбе Скорвина. Он воевал на юге и был зверски убит: на него натравили полицейских собак. Теперь его именем назвали улицу в Сталинграде. Не улица Скорва, конечно, а улица Василия Краснолуцкого.
Рана Артема совершенно зажила, остался только красивый шрам на животе. Почти как у меня от кесарева сечения. Некоторые соседи по фаланстеру крутят пальцем у виска, когда узнают, как я назвала дочь. А по-моему, отлично звучит: Баррикада Артемовна Меткая.
Сейчас у нас очень много дел, надо поднимать страну из руин, да что там – строить заново. Не буду писать об этом в дневнике: читайте учебники истории.

٥ ٥ ٥

Вчера позвонил Колв. Пообещал залить меня сгущенкой и съесть, но предварительно отхлестать так, чтобы сгущенка была с кровью. Ну как тут устоять?! Я собираюсь в Тулу. Из Темы не уходят.
А от Тёмы никто и не уходит, но ведь я имею право на маленькое невинное удовольствие? «В конце концов, я свободная женщина», - думала я, застегивая новенький плетеный ошейник. “