Литература и журналистика

[Elisabeth]

Про кота

Я хочу, чтоб меня взяли на руки и качали
теплыми и уверенными руками.
Когда меня еще не было, в самом начале,
так и было.
Время неслось прыжками,
швырялось плюшками и жареными пирожками,
мама замуж четырежды выходила,
и всё удачно. Первый муж её был хорошим,
много смеялся, презирал сомненья любого рода,
любовался мамой, носил рубашки в горошек
и погиб на войне, не помню какого года.
От него осталась пачка коричневых фотографий,
он успел построить домик с перилами из металла,
отделать ванную комнату белым кафелем
и зачать меня. Я его уже не застала.

Мама очень страдала, носила траур,
пела печальные песни, курила "Ноблесс",
рассыпала окурки (я ими потом играла)
и при всех говорила, что умереть - не доблесть,
а доблесть - жить, потому что это опасней.
Второй её муж работал в библиотеке.
Он мог часами со мной говорить о счастье,
и о том, что родиться нужно было в десятом веке
в Японии. Он понимал в проблемах,
раскраивал шелк, стачал мне десяток платьев,
научил меня, что лемма - это обратная теорема,
а потом ушел, в дверях некрасиво пятясь
от мамы, в который раз потерявшей терпение.
Мама была темпераментна, как торнадо.
Второй её муж устал от температуры кипения
и ушел туда, где прохладно.

Я хочу, чтоб меня взяли на руки и качели
звонко скрипели, и были бы с милю ростом.
Мама ждала себе принца, а дни недели
летели. В третий раз я была подростком
с плохим характером. И принца не возлюбила.
Ни рук его с крупными пальцами, ни сигарет.
Я его чашки с кошками вечно била
и на любой вопрос отвечала "нет,
спасибо, не надо". Он был высоким и сильным.
Позвал меня как-то в кино на двенадцать двадцать,
и там я услышала, как он смеется на фильме
для школьного возраста. И согласилась остаться
(а хотела сбежать из дома и стать пиратом).
Мы жили дружно, мама варила обеды,
и я приставала к ней "мама, роди мне брата!",
а она отмахивалась - мало мне вас, дармоедов.

С третьим мужем она прожила недолго,
потому что влюбилась в четвертого. Как в романах.
А он оказался бездельником высшего сорта
и в поисках денег рылся в моих карманах.
Потом напился, потом отказался бриться,
потом сказал как-то маме "да наплевать мне"
и она его выгнала. После чего жениться
он сумел еще дважды. А мама сказала "хватит".
Никаких больше свадеб, никаких доказательств
любви и верности. Никаких неразрывных оков.
И завела себе просто любовника, без обязательств.
А он рассказал мне, что у него есть кот.

Этот кот невидим, не прыгает, не бушует,
он не ловит мышей и не понимает слов,
но он все-таки есть, хотя и не существует,
и в душе от него тепло. И вокруг тепло.
Я спросила "а можно мне тоже такого?",
а он ответил - второго такого нет.
Но если хочешь, мы можем владеть им оба.
И я согласилась. И кот перешел ко мне,
хотя и частично. Мы не мешали друг другу,
мамин любовник, я и невидимый кот.
Мы просто жили, как у костра, по кругу
передавая фляжку с одним глотком.
и он не кончался. Но мама уже устала.
И про любовника мне говорила "тоска".
Они перестали встречаться, потом расстались,
и я не знала, где мне его искать.
А кот остался. Мамин любовник с нами
пока еще жил, говорил, что коты не теряются.
И это правда. Я это точно знаю.
А если кот остается - какая разница,
остаются ли люди. Призрачны их печали,
но вечны кошки. Печалям не выжить столько.
Я хочу, чтоб меня взяли на руки и качали.
Долго-долго.

[Elisabeth]

В нашем доме детям не разрешалось

В нашем доме детям не разрешалось
откусывать от батона по дороге из булочной после школы.
Ходить по дому не в домашней одежде,
одеваться не по погоде,
носить чужое.
Гулять, не сделав уроки,
ночевать у подруги,
ходить в кино, если на этот день есть билеты в театр,
ходить в кино на одно и то же,
читать в постели.
В нашем доме детям не разрешалось
ложиться спать слишком поздно
и вставать слишком поздно, хотя бы и в выходные.
Есть сладкое на ночь,
выпрашивать вишенки из пирожных,
таскать куски со стола, носить орехи в карманах,
валяться, лениться, ссориться, спорить,
опаздывать, не стараться, засыпать не в своей кровати.
и громко плакать.

А так хотелось.
Больше всего хотелось
откусывать от батона по дороге из булочной после школы.
Ходить по дому не в домашней одежде, одеваться не по погоде, носить чужое,
гулять, не сделав уроки, ночевать у подруги, ходить в кино, даже если на этот день есть билеты в театр,
ходить в кино на одно и то же, читать в постели,
ложиться спать и вставать очень поздно, есть сладкое на ночь,
выпрашивать вишенки из пирожных, носить орехи в карманах,
валяться, лениться, ссориться, спорить, опаздывать, не стараться, засыпать не в своей кровати
и громко плакать.

Поэтому в нашем доме детям обычно можно
откусывать от батона по дороге из булочной после школы.
Ходить в чем угодно по дому, носить чужое,
гулять, когда захотелось, ночевать у подруги,
ходить в кино и в театр одновременно, ходить в кино на одно и то же, читать в постели (хорошо, что вообще читает),
спать хоть совсем не ложиться, вставать в выходные под вечер,
есть сладкое на ночь, выпрашивать вишенки из пирожных,
таскать куски со стола, носить что угодно в карманах,
валяться, лениться, ссориться, спорить, опаздывать, не стараться, засыпать на диване или у мамы в кровати,
и громко плакать, если так захотелось.

Но вчера моя дочь попросила мышку.
Белую мышку, чтобы жила в коробке.
Белую мышку, чтобы быть её полной хозяйкой,
кормить, поить и никому не давать в обиду.
В нашем доме детям не разрешалось
заводить животных.
Поэтому в нашем доме живет собака. И два кота, и совсем небольшая жилплощадь.
И если прибавить еще и мышку, придётся эвакуировать маму.
А время - двенадцать ночи.

И моя потрясенная дочь сидит на кровати в одежде,
в бальном платье и в золотой пелерине,
откусывает от батона, закусывает шоколадкой
и громко плачет.

[Elisabeth]

1.
Ты спрашиваешь, жива ли я. Отвечаю тебе: жива.
Вырываюсь из естества едва ли последнего лета.
Я, наверное, оказалась бы сказочно неправа,
если бы враз взяла бы да померла, здорова, без повода, не дописав сюжета.
Ты спрашиваешь, жива ли я. Отвечаю: а что мне сделается?
Ведь по-прежнему шарик светится, рисуя круги своя, и по-прежнему небо вертится,
меняясь при этом слабо. Вряд ли идиллия.
То немногое в нас, чего не доест свинья - задушит жаба. Теория не моя
(хотя и прекрасна). Идиллия не опасна, опасно бессмысленное использование ея.

2.
Тебе интересно - не полегла ли, раздавлена летом,
та, которая раньше умела оставаться живой, что бы ни присходило вовне.
Отвечаю, уверена в этом вполне: я и нынче умею. Отчего бы мне не.
Своей головой куда безопасней рисковать, чем сюжетом.
А чего голова - куплетом неспетым потихоньку уйдёт и ладно,
найдем другую, подать рукою - и хоть такую нам, хоть какую,
лишь бы сплетала складно слова, окольцованные покоем,
текущие безумием молочного шоколада
и белеющие скелетом. Я не брезгую, я тоскую.

3.
А едва ли последнее лето комом летит в лицо,
паутиной вплетается в жилы, бесконечно мотая нить.
Мы, конечно, все еще живы. И наших вершин кольцо
сомкнется когда-нибудь где-нибудь, где нас будет не убедить
год за годом давиться уходом едва ли последнего лета,
бесконечно бряцая именем своих годовых колец,
ведущих от неминуемого, наступающего при этом
в тот самый момент, когда именно без него бы настал конец.

[Лесная Соня]

Elisabeth
я тоже очень люблю Викторию. Особенно "Про кота".

[Elisabeth]

Elisabeth
я тоже очень люблю Викторию. Особенно "Про кота".

Приятно, что наши вкусы совпадают. Мне вот ее книгу все никак не купить в питерских магазинах.

[Elisabeth]

У нормальных людей дорога уходит в даль.
Для нормальных людей страницы весна листает.
Я увидела утром: в долине зацвёл миндаль.
Мне нельзя миндаль: я - Снегурочка, я растаю.

Предугадан конец зимы, и конца не жаль -
ведь нормальным всем с потеплением радость в теле.
Я видала утром: в долине зацвёл миндаль.
Это значит - всё, отшумели мои метели.

И звучит идиотской жалобой сонный ной,
и в который раз оболочка хрустит пустая.
Я люблю весну, но ругаюсь любой весной.
Мне нельзя весну: я - Снегурочка, я растаю