Литература и журналистика

Разговор пойдет о женском парфюме и не одной дюжине испорченных завтраков.
Знаете, если изо дня в день просыпаться сволочью – это войдет в привычку. Если каждое утро давиться запахом гнилых цветов – вы начнете их ненавидеть. Если каждый завтрак откусывать сэндвич и чувствовать во рту привкус духов – вы возненавидите ухоженных женщин.
А еще можно вспомнить, что цветы эти – самый первый подаренный тобою букет. Вспомнить, что твою женщину зовут Кио , а в Киото – самый удивительный весенний снегопад. И от ненависти не останется и следа, правда – сволочность никуда не денется.
«Если смысл твоей жизни – вкусно пахнуть, то будь вечноцветущим деревом в моем саду». А она говорит, что ублюдок внутри меня – это всего-то образ жизни.
Я же придерживаюсь мнения, что таким женщинам самое место – в чайных магазинчиках. Они сами – как железные коробки с чаем – максимум эстетики, аристократия ароматов. И невысокая цена.
Эти чайные магазины – просто что-то. Они – как сиюминутный мир в щупальцах уходящего дня. А продолговатости эти - длинные до чертиков – дома, деревья, люди, велосипеды – расклеенные по стенам, асфальту, повседневности.
Ты и твой друг ходили в булочную этой дорогой. И щурились, разглядывая вывеску в лучах заходящего солнца. Каменные ступеньки, пестрые цветы – в чае, в глиняных горшках у входа, узорами на кимоно.
Друг нетерпеливо дергает тебя за рукав. Ты видишь его, а он – тебя. На одинаковом фоне, но магазин – не видит ни один из вас.
То есть, лавчонка эта – со всеми своими фонариками, цветами, витражами, стеклами до земли – уже не главное действующее лицо. Но самое ужасное, выходящее на уровень предательства: вы с другом видите разные вещи.
Ты рядом, вы держитесь за руки, улыбаетесь – вы сейчас близки как никогда. Ты можешь встать вплотную к нему, имитировать положение его тела. Но восприятие продолжает насмехаться над вами, все сильнее заглатывая факты вашего несоответствия.
Даже будучи им – твоим другом, каков он есть сейчас – ты не увидишь этого его сиюминутного мира, ибо, став другом – потеряешь себя, а он – нет.
Боковым зрением, тактильными ощущениями, запахами друг друга - вы будете все портить. Облака ли, значение этого «сегодня» для каждого из вас, прохожие, частота собственного дыхания, ритм сердцебиения…да будто весь мир сговорился против тебя, ей-богу!
Я это к слову об истине. Я сейчас читаю свежую прессу. Женщина – варит кофе.
Это к слову о том, что любой человек, на самом деле, гермафродит. Ты смотришь на мужчину, а видишь – женщину. Значит, в данный момент, он действительно женщина. Он – насильник, если ты его не хочешь, и - любовник – если хочешь.
Теория параллельности истин. Блаблабла.
Пора на работу.
***
Очередной ежедневный японец висит овалом у тебя в прихожей.
Ты немедленно уничтожаешь это убожество, ведь: хорошее настроение залог хорошего дня.
Ты довольна и ты улыбаешься. Подземка спасительно распласталась под твоими обворожительными ножками, раскинув свои нервы-тоннели. Поезда, подгоняемые импульсами, перекатываются от платформы к платформе. Неуклюже, рывками – и ты морщишься от оплеванного пола, от потных рук, проверяющих твою половую принадлежность, от провонявшей повседневностью близости.
Стеклянное небо больше не пропускает солнечные лучи, исключает существование теней. Люди больше не надевают кимоно, и только перезвон колокольчика сообщает о новом клиенте, да усталость в ногах – о конце рабочего дня.
Черные чулки в сетку больно впиваются в ноги. Ты суетливо корчишься на стуле, а ухоженные ноготки терзают надоедливую ткань.
С щелчком входной двери этот день подошел к концу. Ты облегченно вздыхаешь. Твои ноги располосованы сеткой подобно глазам насекомого. Бедра обтянуты полиэтиленово-виниловой юбочкой так же, как свежие овощи в ближайшем супермаркете.
В этой своей одежде ты - будто в несуществующей гусеничной сущности. Будто еще живая муха в упаковке с огурцами.
Смольно-кудрявый парик - твой искусственный интеллект. Это твой способ производства чудовищ.
Твое пальто и гаснет свет.
Табличка “close” вожделенно припадает к двери, провожая твою стройную фигурку.
Ты спешишь домой, но видишь очередной красноречивый смокинг. Твое внутреннее ликование выскакивает из заторможенного усталостью тела, и устремляется навстречу. Оно подхватывает тело под локти и сетует на собственную неуклюжесть.
Разрозненные чувства, смятенное созерцание, и желание – сбивчивое-сбивчивое.
А выглядит это так, будто прекрасная восковая кожа, волокна накладных ресниц, покорная молчаливость – следует за своим законным обладателем.
Разум вынужден трусливо прятаться под париком.
Действительность вынуждена расходиться с увиденной реальностью.
***
Знакомьтесь: Гантс.
Лакированные туфли, нареченные его ногами.
Знакомьтесь: Гантс.
Тот, с кем никогда не здороваются официанты в кофейне на углу, потому как он предпочитает чай.
Тот, кто носит костюм-тройку без жилета.
Чьи руки пропахли латексом надежнее, чем бедра Кио.
Не классический герой беллетристики, но кое-чей неплохой приятель.
Знакомьтесь: Гантс.
***
Итак, следом за нашими героями и гигиеническими потребностями, прошу вас пройти за мной в ванную комнату яично-ананасовых тонов.
Хотя, мы же не горе-символисты, кои все к ряду теряют разум и здравый смысл еще в утробе матери и заражаются сифилисом, лишаясь девственности – посему наши ванные комнаты могут быть самых невообразимых цветов. Ибо теплый яичный оттенок вовсе не должен восприниматься, как теплые семейные отношения и светлая пора детства. И да, мыло, ни в коем случае не обязано быть облепиховым или персиковым, чтобы подходить по сюжету. Однако, если оно все же имеет такой вот запах и желтый цвет – в этом нет ничего ужасного. Отнюдь: здесь у каждого своя история и своя ванная.
Что же сказать об уюте?
Вода в наших ванных имеет запах мыла. Это туман, парящий над поверхностью воды и влагой оседающий на наших обонятельных рецепторах. Так пахнет уют. Махровое полотенце цвета дрожжевого теста, плюшевые тапочки и плюшевые псы, дожидающиеся вас за приоткрытой дверью. Наш бытовой дзен.
Бормотание ящика-проектора, наигранные всхлипы и запрограммированные страдания. На каждом из телевизионных каналов ты должен получать строго указанное количество радости и горестей в день. Ты должен с улыбкой есть макароны - так, чтобы они не вываливались изо рта и не прилипали к зубам, иначе окружающие не захотят на тебя смотреть. Ты должен улыбаться, когда какой-то парень с улицы говорит, что у тебя во рту размножаются микробы. В конце концов, ты должен размозжить утюгом череп друга-мыши, если он пришел позаимствовать у тебя сыра. Ты должен исполосовать ножом тело друга-человека, если он пришел попросить у тебя взаймы.
Знакомьтесь: Бэнкс.
Парень – верный оруженосец нашего недавнего знакомого Гантса. Его неизменный Санчо Панса.
Это было в то время, когда Гантс еще был славным малым.
***
Я не знаю, водятся ли карпы в реке Сумидагава.
Мне просто нравится хватать их под брюшко и нравится эта река.
Черные внимательные глаза улавливают сквозь плотную завесу дождя красные, немного размытые по краям пятна – вечерние огни Токийской телебашни. Пейзаж покрылся красной сыпью бонно. Земля подрагивает под песьими лапами.
Звук достигает чувствительных собачьих ушей, и бонно, суетясь, сливаются в одно сплошное пятно порока. Сверху каменной аркой навис мост Катидоки. Удары колокола стальными шариками катятся по расшитой шелком реке. Фейерверком разбрызгиваются под ногами мальчонки, заставляя мостовую над ними трепетать. Мальчик зябко прячется в свитер. Пес поджимает уши.
Они начнут все заново – если дослушают до конца. Они не будут больше поодиночке.
Это может быть лабрадор, а может быть китайская хохлатая.
Это может быть японец, а может и не быть.
Только вот Колокол Спасения ничем не помог собачьей участи.
У пса не осталось ничего, кроме глаз, коими он мог бы, конечно, созерцать жестокость и иже с ней, только вот это никак не поможет вернуть ему природой данную полноценную песью морду.
У него больше нет носа. И губ нет. Они стерты с лица. Не земли, не так глобально. Земле и остальным псам-приятелям плевать, почему у бедолаги нет половины морды.
Пес просто был моралистом и любил голубые вещи, ибо цвет этот символизирует свободу.
Хотя, может он просто любил поиграть с мячом, а Бэнкс не любил, когда без спросу берут его вещи.
***
У Ганста хронически гноятся уши.
Так бывает, когда мечты выходят из-под контроля.
Он просто любил пса и любил быть в забвении.
Это никакой не герой-страдалец, обездоленный, умалишенный или черт знает, кем еще он мог бы быть с вашего позволения.
Просто мечты начинают выходить из ушей – это их единственный выход – если не помещаются между мозгом и черепом, где им самое место.
Он любил маринованные огурцы, потому что их люблю я.
Это были утренние туманы и посиделки на тротуарах в изношенных джинсах и с зеленой бутылкой.
Ночные домишки под опекой уютной ложбинки, где их можно было укутывать снегом, сколько заблагорассудиться, и разбиваться вдребезги, падая на них с моста.
Это бетонные монолиты повседневности, в коих замешивают людей с их кухнями, занавесками, проблемами и рутиной. Украшают канделябрами оконного света и именуют многоэтажными жилыми домами.
Вам это может не нравиться, но это нравиться ему и мне, да и его псу это также небезразлично.
Эта жизнь начинала утекать – она всегда так делает, правда же? – из его головы, если он увеличивал дозу. Белизна под его черепом разрасталась, и он больше не мог смотреть и чувствовать, ибо главные нервные центры были зажаты самими собой. Фантазия и мечты занимали их место, загоняя мозг в дальний угол его черепной коробки. И, признаться, ему и так неплохо жилось. Это была гармония. Это была его фабрика чудовищ.
Ревность – это презрительный пепел на твои драгоценные рукописи. Это унижение твоей жертвы.
Я уже говорил об ухоженных женщинах. Они не стоят того, чтобы о них повторять.
Это был тот самый момент, из-за которого я начал убивать людей.
***
Кио догнала свой красноречивый смокинг.
Знакомьтесь: Гантс.
Случилось это задолго до того дня, когда леди возвращалась из своей бакалейки и встретила свою судьбу.
Это был шарф, и был пес в тканевом сплошном наморднике. Отсыревшая бумага с растушеванным неуверенным в себе почерком. Худые плечи и обвисший свитер, который Гантс носил со времен 108-го удара колокола Спасения в надежде, что это его кольчуга против бонно. А пес покорно держал голову на коленях хозяина и поскуливал при виде женщины.
Это первая рукопись Гантса. Это первая жертва Гантса.
Леди неаккуратно стряхнула пепел, вызывающе приподняла бровь. Это была первая смерть Гантса.
Это начало битвы за правосудие имени Гантса.
***
Урбанизация привела его к импотенции.
Он представлял себя флористом, украшая трупы людей городскими пейзажами. Он подбирал им декорации, предсмертное убранство.
Он был писателем.
Снег и кровь – слишком банально, чтобы об этом писать, но и слишком традиционно, чтобы об этом не упомянуть.
Серый кирпич и серое утро. Городские шипы телебашен протыкают солнце, словно палочки Коха пронзающие нежные красноватые альвеолы. Остекленевший человек, покрытый грибком зари. Зараза, тлеющая на губах.
Это убирает мусор с планеты и заставляет цвести человеческое сердце.
Гантса не интересовали женщины. Ровно, как мужчины, дети, калеки, политическое устройство и религиозный строй. Его заботило лишь то, что он может увидеть, и то, чего не может.
Это тысячи моральных оргазмов и ни одного физического.
Это тот максимум эстетики, который сделал его стерильным.
Такие люди, которые спасают собак, не должны размножаться.
Ведь они спасают человечность, что заставляет нас размышлять и испытывать довольно разрозненные чувства и множество смятений.
Гантс был тем куском мяса, от которого избавляются при рождении.
Он был пуповиной.
Тем единственным нужным размером, по которому можно подобрать смокинг человеку.
***
Он не пил бренди и не имел ягуара.
Он не пил саке и не расхаживал в шелковых хакама. Ибо это извращение.
Была ли Кио женщиной? Кто знает. Гантс ни разу не заглянул ей под юбку. Ни разу не трогал её волосы, не слышал её голоса. У них было молчаливое соглашение. Кио – декорация. Это не смокинг и не человек, на которого можно его надеть. Засохший цветок, что раскрывает лепестки в чашке чая. Одноразовый такой.
Он теряет вкус и запах после многоразового использования, посему Гантс не воспользовался им ни разу.
Кио танцевала вокруг костра, когда они с Гантсом жгли похожие на слоновьи кости бревна на побережье. Она перебирала своими стройными ножками и прах предков – а может и просто песок с пылью – припадал к её маленьким ступням. Она была в корсете и босиком. Она танцевала, а Гантс задумчиво смотрел на её стройную фигуру, сожалея, что из кожи Кио не получиться сделать собаке пластику морды.
Видите ли, цветок – он в любом случае мужского рода. И не имеет значения, роза ли это, или же тюльпан.
***
Не-задумываясь-мы-доверили-ему-свои-жизни.
Знакомьтесь: Гантс
Ему достаточно было зарекомендовать себя, как специалиста – Гантсу этому.
На это потребовалось 9 лет, однако теперь он мог завязывать «бантиком» внутрикожный шов.
Если хирург скажет, что пациент умер от туберкулёза – родным и в голову не придет, что бедняга скончался от синегнойной инфекции. Что, возможно, хирург плохо провел санитарную обработку рук перед операцией. Что, вполне вероятно, он сделал это умышленно.
Гантс наш – просто цитадель благодетели.
Он избавляет человека от мук за жестокость, которую мог бы совершить за остаток спасенной жизни. Так должен делать каждый отец.
Ведь полностью избавить человека от греха возможно лишь, если убить его сразу после рождения.
Эпоха просвещения подарила нам множество прелестей.
Однако Знание слишком уж развязало нам руки. За что, собственно, и расплачиваемся.
Просто Гантс знает, что он вершит правосудие, а мы - нет.
Ибо среди судмедэкспертов очень многим не нужны проблемы. Знаете, органы здравоохранения – это как одна большая дружная каста. Они готовы веками покрывать промахи коллег. Завидная забота.
А еще среди них много тех, кто поклоняется интеллекту Гантса. Много тех, кто его боится.
Но еще больше тех, у кого есть собаки. Тех, кто их любит. И не сказал бы, что этим славным ребятам очень понравилось то, как обошлись однажды с собакой Гантса.
Это такой маленький бунт.
Мы не делаем ничего противоестественного. Слабые должны умирать – основной закон эволюции.
Спасая людей от смертельных заболеваний, мы способствуем росту неполноценного поколения. Они занимают место на земле, заражая наших новорожденных своими старческими испражнениями. Они тормозят эволюцию и становятся главной причиной возникновения новых форм вирусов. Нужно ведь как-то численность регулировать.
Столь вразумительные речи нашего славного Гантса никак не могут пройти мимо столь образованных людей, как врачи.
И вы внезапно умираете от рака, ибо хирург утверждает, что опухоль достигла такого своего развития, что просто не может быть удалена. Вы ведь не разрежете себя, чтобы убедиться в правдивости его слов, не так ли?
Вы умираете от гепатита В, допустим, ибо у вас нет возможности выяснить ту ли вакцину поставил вам врач.
Вы умираете от сифилиса, если ваш стоматолог ведет сомнительную половую жизнь.
Вы выбрасываете животных на улицу, а эволюция выбрасывает вас.
Вы – уже переработанный биологический материал.
Нет никакой нужды спасать вас – ведь природе ничего не стоит произвести себе ваш аналог.
Это месть за то, что вы даете смотреть детям отупляющее телевидение, а они потом калечат собак Гантса, засовывая им в рот петарды.
Этот человек пришил губы Кио друг к другу за то, что она с презрением отнеслась к его рукописи.
Он мог бы стать писателем, если бы женщина не стала презрительно кривить губы.
Если бы женщина не курила сигареты, чей пепел сбрасывала на рукописи Гантса. На его маленькие домики и плескавшиеся в амфетамине фантазии – там, в его голове, в пространстве между мозгом и черепом.
Он зашил её губы для того, чтобы этого больше не произошло.
Он сделал ей пластику бровей – чтобы они всегда изображали недоуменное презрение.
Презрение стало смыслом её жизни. Ведь так Гантс обратил на неё хоть какое-то внимание.
Этот славный малый удалил ей лобную долю мозга, когда узнал, что этот трансвестит Бэнкс изувечил морду его любимого пса.
Он опустил этот прелестный цветок в воду, чтобы он смог раскрыться.
Чтобы кожа стала белоснежной и упругой.
Чтобы человек научился ценить воздух, которым дышит – ибо в пруду его не так много.
Чтобы карпы выросли крепенькими.
Чтобы их чешуйки были ровными – как зубы Кио.
Лотос, и хватающиеся за жизнь руки Будды. В моем искусственном пруду с карпами.
Губы, что ни разу не нарушили божественного молчания.
И теперь карпы покорно ложатся в ладонь Гантса.
Теперь их можно без сожалений и особых проблем скормить псу.
Гантс совершил свое правосудие.
Дзен.