Литература и журналистика

РЭКЕТ ПО-АРМЕЙСКИ



Карантин – шайка бритоголовых. Так кто-то когда-то пошутил, и эта удачная шутка пополнила солдатское творчество, образцы которого вы можете найти в блокноте у любого солдата.

Еще не принявших присягу молодых парней собирают вместе, стригут под машинку и отгораживают ото всех, чтобы они в более-менее спокойной обстановке обучились азам солдатского ремесла. На карантине молодое пополнение проходит курс молодого бойца. Этот курс включает в себя обучение строевым приемам, быстрым подъемам, дисциплине, на зарядках парни изучают комплексы вольных упражнений и закаляют физически свой организм. По-моему, карантин нужен еще и для того, чтобы дать адаптироваться молодым парням без давления старослужащих. Иначе, если бы молодых сразу бросали в батальоны, то столкнувшись с царящим там беспределом, еще какающие домашними пирожками ребята стали бы реально вешаться пачками. Карантин длится около месяца и заканчивается принятием присяги. Причем хочешь ты принимать присягу или не хочешь – это никого не волнует, приказали – исполняй, а то получишь бобов. После присяги молодых солдат распределяют по батальонам и ротам, в которых они и будут служить до конца. Забавно то, что молодых солдат на карантине принято называть «запахами», потому что от них пока по части только новый запах разносится. «Духами» они становятся лишь после принятия присяги. «Запахи» рангом ниже «духов» в солдатской иерархии, и уже на этом основании одни пытаются унижать других…

Но старослужащие все же есть и на карантине – это сержанты и командиры отделений: надо же кому-то заставлять молодое пополнение, еще не совсем осознавшее, куда они попали, выполнять команды офицеров. Вот с этих сержантов и начинается армейский рэкет: у молодых, не уверенных в себе парней сержанты начинают ловко выбивать деньги и ценные вещи. Если деньги, часы, цепочки попались на глаза сержанту, то он хитростью или силой все равно отбирает их у солдата. И лишь в редких случаях удается спасти ценную вещь, получив при этом изрядную порцию побоев и нажив себе злейших врагов. Когда к молодому воину приезжают родители, со стороны сержантов сыпется столько требований и заказов, что на встречу с мамой уже не хочется идти. И сколько бы ты ни принес, старослужащие все равно будут недовольны. А чтобы поделиться с тобой твоими же «балабасами», то есть сладостями и домашней едой, об этом не может быть и речи…

Жизнь в батальонах совсем другая. Я это понял в первый же день, проведенный мною в дорожном батальоне, в который меня распределили после принятия присяги. Различия в том, что если на карантине бить тебя, кроме сержантов, было почти некому, то в батальоне «духов» стараются обидеть все, кто хоть немного дольше прослужил в армии.

В первый же день, когда батальон вернулся в казарму после просмотра фильма, а мы, духи, красили табуретки, какой-то старослужащий, потребовав от меня кружку с водой и не получив ее, хорошенько мне врезал. А на другой день после отбоя нам, духам, устроили «ночь бодрости».

Стапрослужащие, собравшись вместе, ходили по расположению и, поднимая духов с коек, «пробивали фанеру» - лупили кулаком со всей дури в грудь. Меня ударили восемь раз, и мне еще повезло, потому что другим доставалось и по пятнадцать, и по двадцать раз, а одного так «взбодрили», что наутро у него вся грудь была синей. Как я теперь понимаю, эти избиения необходимы для того, чтобы духи были шелковыми и делали все, что от них требуют офицеры и старослужащие. Били нас и потом, на протяжении всего полугодия, пока мы оставались духами. Били практически каждый день, но только в какой-то день доставалось больше, а в какой-то меньше. А когда нас перевели в «щеглы», ударив ремнем с бляхой по заднице двенадцать раз – таков обычай, - то почти сразу же стало легче: меньше побоев, больше прав. Но пока мы были духами, нам здорово доставалось, и многие не выдерживали, опускали руки. Я – держался. Старался думать о хорошем и не обращать внимания на плохое. Когда-то все это кончится, убеждал я себя, надо только переждать и потом у меня вся жизнь впереди! А хотелось сбежать. Перемахнуть через забор части и бежать. Каждый день я продумывал план побега, но все они были некачественными. Я переносил побег на следующий день, надеясь придумать что-то дельное. Но кроме как терпеть ничего лучше не придумывалось. Копилась злость от безвыходности и раздражение.

В первые дни пребывания в батальоне я даже набрался дерзости подраться со старослужащим. А дело было так. Я заступал дневальным по батальону, а отслуживший год рядовой Манильченко сдавал мне наряд. Будучи старослужащим, он наотрез отказался прибираться. Я его нашел и потребовал убрать в расположении и в умывальнике, это и была сдаваемая Манильченко территория. В казарме никого не было, кроме «духов» дневальных, потому что все ушли на фильм. Старослужащий ни в какую не хотел прибираться и повел меня в умывальник «бодрить». Манильченко был один, без сослуживцев старослужащих, и насколько я успел подметить авторитетом среди своих он пользовался неважным. Над ним постоянно подшучивали, а он лишь отмалчивался в ответ или нес какую-то лоховскую ахинею. Ростом Манильченко чуть выше меня, но комплекцией потоньше, и когда он ударил меня в грудь кулаком, я сразу же ударил в ответ тоже в грудь. Мой чувствительный удар удивил старослужащего. Он попытался ударить меня еще раз, но я увернулся. Между нами завязалась потасовка. Никто не хотел уступать. Вдруг я вижу, что Манильченко собирается ударить меня в лицо. Я блокирую его удар и пытаюсь ударить свой в область уха. Ох, сколько злости у меня было! В лице этого старослужащего я хотел отомстить всем дедам. Но Манильченко подался немного вперед и мой удар прошел мимо. Однако промахнувшаяся рука удачно легла старослужащему на шею. Я крепко схватил его за шею и другой своей рукой начал бить его по голове. Лицом он прижался ко мне, но меня удовлетворила и его макушка. Пока он пытался вырваться из моего захвата, я долбил его и долбил. Конец нашей драке положили двое дневальных из моего призыва, которые на шум ворвались в умывальник. Хорошо, что они были единственные в это время в казарме. А то бы старослужащие меня порвали на куски.

- Вася, ты чо делаешь? – сходу отрезвили они меня. – Не бей его!

Я отпустил Манильченко и тот вышел из умывальника, держась за набитую голову.

- Ты чо? Если старослужащие узнают, нам конец! – справедливо заметили мне парни.

- А чо он не убирает? – пытался я оправдаться.

Манильченко так и не захотел прибираться, о чем я, не найдя другого выхода, доложил дежурному по батальону офицеру. Он подозвал Манильченко и спросил у него, почему он отказывается мыть свою территорию. И тут неожиданно для всех старослужащий заплакал. Вот так, ни с того ни с сего взял и заплакал.

- Не буду я больше дневальным. Ни за что! В последний раз сегодня стою…

- В чем дело? Что случилось? – удивился дежурный по батальону.

- В долги я опять влез. В роте управления из тумбочки сорок тысяч рублей пропало, и теперь они эти деньги с меня требуют.

Почему требуют с Манильченко, спросите вы, да потому, что он дневальный и по уставу должен отвечать за сохранность вещей в батальоне, хотя чисто физически ему за ними уследить невозможно. Дневальный стоит почти весь день возле выхода из казармы на специальной тумбочке и за всеми тумбочками расположения, в котором проживают порядка 150 человек, он не может усмотреть. Это все прекрасно понимают, но вот некоторые «крутые парни» требуют с дневальных пропавшие вещи. А еще более «крутые» и «умные» к тому же делают себе на этом деньги. Думаете, кто-то оставлял в тумбочке сорок тысяч рублей? Да какой дурак положит в тумбочку деньги, если в нее за день заглядывает чуть ли не вся рота. То в поисках бумаги для туалета, то в поисках мыла или зубной пасты, чтобы помыться нахаляву, то в поисках конверта или своей пропавшей вещи. Нет, никто в тумбочку деньги не положит. Но лапши на уши дневальному навешать могут, а чтобы «поверил», что деньги там были, пинают его толпой. После такого убеждения некоторые дневальные не выдерживают и несут деньги. И лишь немногие находят в себе смелости не нести деньги и как-то по-другому решить сложившуюся ситуацию. Вот в такую историю и вляпался Манильченко. И теперь он стоял перед дежурным по батальону и, не стесняясь меня, плакал.

- Так, кто у тебя требует деньги? – спросил офицер.

- Я не скажу…

- Да что ты боишься – ничего не будет. У меня в сейфе есть сорок тысяч. Говоришь фамилию и я сам отдаю ему деньги.

- Смирнов его фамилия.

Манильченко повезло: этот офицер действительно помог ему. Но тут возникает проблема, что Манильченко могли бы прозвать стукачом. Однако офицер разрулил все очень аккуратно, и данный эпизод закончился благополучно.

Манильченко ничего не рассказал старослужащим про нашу драку, и мне моя наглость сошла с рук. Видимо, он решил не опускать и дальше свой авторитет в глазах старослужащих, рассказав, что его пытался побить какой-то дух. Меня конечно наказали бы, если б Манильченко рассказал, но тогда над ним потешались бы еще довольно долго – что это за дед, которого пинают духи. Но это уже совсем другая история, сейчас же мне хотелось продолжить рассказывать об армейском рэкете.

В армии солдату положена получка. Пусть она и невелика, можно купить лишь десять сникерсов, но она все же есть. И зарплату нам каждый месяц выдавали, но, по давно заведенному порядку, старослужащие почти всю ее у нас, духов, исправно изымали. Было обидно получать такую мизерную получку, но еще обидней отдавать ее. И ничего нельзя было сделать против этого бандитского обычая. Если ты начинал упрямиться или юлить, то мог здорово за это поплатиться – получить по морде. Так что приходилось отдавать, хотя иногда мы рисковали, пытаясь обмануть дедов. Однажды я получил свою получку и вместе с ней ушел в увольнение. Естественно, все деньги я потратил, что вызвало бурное негодование со стороны старослужащих. Меня собирались побить ночью, но, слава Богу все обошлось. Дежурным по батальону заступил строгий офицер, а ночные хождения солдат по расположению он пресекал. Не наказав меня сразу, потом как-то все это забылось. После этого случая я уже не рисковал так грубо, а пытался продумать все до мелочей и лишь после этого утаивал свою получку.





А теперь я познакомлю вас с центральным персонажем этого своего повествования – рядовым Маркидяевым. Олег Харитонович Маркидяев одного со мной призыва и после карантина попал в ту же роту, что и я. Мне Маркидяев не приглянулся еще на карантине, когда он вместе с двумя другими парнями грубо подшутил надо мной. Но забыв прошлое, мы с ним в роте сошлись и дружили. Внешне Маркидяев был похож на меня – среднего роста, средней комплекции, и у меня, и у него были русые волосы. Но не это стало причиной нашей дружбы: мне он показался лучше хулигански настроенных товарищей по роте. Лично я по натуре человек спокойный и уравновешенный, миролюбивый и в друзья себе предпочитаю таких же неагрессивно настроенных людей. И Маркидяев мне представлялся именно таким неагрессивным человеком.

Родом Олег из Приморского края, почти вся его жизнь прошла в деревне, поэтому он был простым и работящим, хотя и без твердых нравственных основ. В роте Маркидяев сначала держался особняком, но потом сдружился со мной и Гляделкиным – парнем нашего призыва. Гляделкин – беззаботный весельчак и острослов, легко сходившийся с людьми, благодаря своей коммуникабельности.

Как водится, в ротах среди нашего призыва начались выяснения отношений – кто есть кто. В армии, в отличие от школ и других учебных заведений, этот период проходит очень жестко, потому что до конца службы как бы назначаются – «лохи», «тормоза», «кресты» и «шарящие» бойцы.

Лохи – это обыкновенные парни, не разбирающиеся особо в воровских понятиях и обычаях. До армии они просто не знали хулиганскую среду, потому что где-то учились или сидели целыми днями дома, общаясь с такими же как они. В армии таким трудно, их легко обманывают и при надобности напрягают, то есть заставляют делать какую-то работу шарящие бойцы.

Тормоза – это глупые, порой и умственно неполноценные люди. Им больше всех достается, потому что в армии нужно уметь быстро соображать. Без этого ты просто не проживешь, получая постоянно по морде за косяки и параллельно лишаясь уважения за свою глупость.

Кресты – это тоже нормальные ребята, которые, однако, больше думают о себе, подставляя при этом других и выкручиваясь за счет своих сослуживцев. В общем, это эгоисты.

Шарящие – это сообразительные парни, которые понимают, чего от них хотят старослужащие, и выполняют это, стараясь угодить. В основном это хулиганы, люди без твердых нравственных основ. Шарящими старослужащие называют тех бойцов, которые украдут, побьют кого надо, «напрягут» или сделают что-нибудь в подобном роде – умело и без последствий.

Лучше, конечно, быть шарящим бойцом, но на это не все способны. Некоторые из-за своей тупости, а иные из-за этических норм, которые им успели привить дома. И вот одни становятся шарящими бойцами, а других они же пытаются рассортировать в лохов, тормозов и крестов, чтобы затем напрягать и бить вместе со старослужащими. Вот тут-то и начинаются основные конфликты и драки, которые показывают, размазня ты или чего-то стоишь. Я этот период прошел удачно: как только стали доставать меня, я подрался с одним из обидчиков своего призыва. Получил я неплохо, но и противнику досталось. Видя, что со мной не так-то просто справиться, меня пока оставили в покое, переключившись на более слабых и податливых. Правда, я не стал шарящим бойцом, но и в другие категории пока не попал. Вместе с несколькими другими крепкими парнями я стал как бы исключением из правил. Хотя по ходу службы меня, как и других, все время пытались «опустить» до уровня лоха или тормоза, для того чтобы затем напрягать. Исключения существовали, но они лишь подчеркивали правило.

Одни опускались, другие поднимались, причем вторые поднимались за счет первых. Не всем везло как мне… Вадим Ковтун сильнее меня и дерется он лучше, но дело ему пришлось иметь не с одним противником, а с несколькими. Я пытался помочь Вадиму, обратившись к Гляделкину и Маркидяеву за помощью, но они отказались, надеясь на то, что их эти разборки обойдут стороной. Ковтун потом выкрутился, поднялся, а вот Маркидяев и Гляделкин пожалели о том, что не помогли товарищу. Когда их стали бить, никто не пришел им на помощь, И Маркидяева с Гляделкиным опустили до уровня шестерок шарящих бойцов. В роте их никто не уважал, они работали больше всех, и перспектив на спокойную службу в дальнейшем было мало. По ночам к Маркидяеву и Гляделкину, как и ко многим другим, наведывались поднявшиеся шарящие бойцы и посредством избиений вжевывали им свою философию жизни. Эта философия заключалась в том, что теперь шарящие являются старшими среди своего духовского призыва, а остальные являются их подчиненными, которые беспрекословно должны выполнять все указания шарящих. Эта философия не всем была по нутру, и многие боролись, но рано или поздно приходилось признавать, что теперь ты человек второго, а то и третьего сорта. Первого сорта в армии – хулиганы. Они быстро вычисляют друг друга, группируются и уже шайками давят всех подряд. Давлению подвергаются все, кто не из их круга. Между собой шарящие – друзья, а их шайки обычно дружат между собой. Все описанное мною выше происходит среди одного призыва. Но избивать и напрягать лохов, крестов и тормозов начинают шарящие всех призывов.

Маркидяеву и Гляделкину здорово доставалось. Их напрягали, били, но они не хотели признавать себя подчиненными шарящих. Однажды командиры стали набирать солдат нашего призыва в командировку – обучаться на крановщиков. Маркидяев решил воспользоваться этой возможностью, чтобы вырваться из части. Он подошел к начальнику штаба батальона и предложил свою кандидатуру, которую начальник штаба и утвердил. Маркидяев рассказал о своем маневре сослуживцам, но все посмеялись над ним, потому что эта командировка не сулила ничего хорошего. Часть, в которую отправляли, была неуставная, с сильно развитой дедовщиной, так что ехать туда добровольно было просто глупостью. Маркидяев понял свою оплошность, и, чтобы не ехать в командировку, он убегает из части домой. Интересный такой – взял и убежал. Вначале напросился в командировку, а потом убежал. Пока искали Маркидяева, его место занял другой солдат, и партия парней уехала в командировку без него. Хитрый Маркидяев дает себя поймать и причиной своего побега называет периодические избиения со стороны шарящих бойцов нашей роты – Цыплича, Лисицына и Чекмалева. Да, конечно, эти избиения имели место, но не они стали той самой каплей, которая переполнила чашу терпения.

Вопрос, прав Маркидяев или нет, очень спорный. Но убегать из части и при этом подставлять кого-то – тоже не решение проблемы. Маркидяеву, которому за самовольную отлучку положено наказание, простили побег, а Цыплича, Лисицына и Чекмалева занесли в черный список батальона. Теперь эти три бойца – официальные хулиганы в батальоне, и комбат при случае будет все валить на них, также будет посылать их на самые грязные работы и ставить в самые неприятные наряды.

Это естественно вызывает озлобление шарящих бойцов, направленное против Маркидяева, но его пока не трогают, его объявляют стукачом и относятся к нему соответственно. Авторитет Маркидяева в батальоне резко пошел вниз. Я не оправдываю Маркидяева, но я признаю, что в какой-то степени виноваты и установившаяся армейская система, и стечение обстоятельств, жертвой которых и стал солдат Маркидяев.



Шли дни, недели, месяцы. Маркидяева почти не трогали, но и относились к нему с презрением – многие считали его стукачом. Нормально общались с Олегом в основном я, Гляделкин и Вадим Ковтун. Прошли первые полгода службы. И нас перевели в щеглы, не забыв при этом со всей дури врезать двенадцать раз ремнем по заднице – таков обычай, иначе ты останешься духом. Началось увольнение в запас дембелей – наших «дедушек». Радости у нашего призыва не было конца. Наконец-то уходят вдоволь наиздевавшиеся над нами деды и приходят нам на смену молодое пополнение, теперь они будут духами, теперь их будут бить, и они будут работать каждый за троих. Мы, конечно, еще не становимся дедами, но прав у нас появляется намного больше. Когда новые молодые прошли карантин и их разбросали по батальонам, началось обычное перевоспитание духов. По ночам стали «бодрить» вновь прибывших парней, а заодно вспомнили и о стукаче Маркидяеве – его тоже принялись избивать, припоминая старую обиду.

По ночам, когда контроль за личным составом слаб (а он заключается в лейтенанте – дежурном по батальону, двух-трех дневальных и в дежурном по роте сержанте из личного состава батальона), шарящие старослужащие расслабляются с кружкой водки или папиросой с коноплей. После такого расслабления парней обычно тянет на «подвиги». Так как совершить настоящий подвиг – кишка тонка, они начинают поднимать с коек младший призыв и бить его за какие-нибудь «косяки» или проколы, а если таковых нет – бодрости все равно духи не избегают. Бодрят также тормозов и лохов, которые не могут дать сдачи. А с теми, кто может дать сдачи, но которых взбодрить, по их мнению, надо, разбираются всей компанией. Бьют нещадно, правда в лицо стараются не лезть, чтобы командиры потом не начинали расследований по поводу синяка или разбитой губы. Синяки на теле прикроет форма, а вот лицо ничем не прикроешь, и за фонарь под глазом, возможно, придется ответить.

Когда побили Маркидяева, он не стуканул, хотя и считали его стукачом. Потом Маркидяева побили еще раз – за неповиновение шарящим. И он опять все скрыл. Свои обиды Олег переваривал внутри: он стал замкнутым, перепуганным и озлобленным. Ища выход, Маркидяев старался как-то поднять себя в глазах других. Он усердно работал на технике и помаленьку пробовал услужить шарящим бойцам. Когда начался сезон выращивания конопли, Олег из увольнений стал привозить этот дефицитный в армии кайф. Его коноплю с удовольствием курили и вроде бы оставили парня в покое. Армейская жизнь у Маркидяева стала вроде бы налаживаться, но однажды Олег ничего не привез, и тут же в его сторону полетели косые взгляды. Когда он вновь не привез конопли – Маркидяева опять принялись избивать по ночам. Олег привозит наркотик – его не бьют, не привозит – бьют. Едва Маркидяев собирается в увольнение, ему тут же делаются заказы со всех сторон на коноплю. Но всем не угодишь, и Олегу опять доставалось. Потом появились трудности с увольнениями: поскольку у Маркидяева стало туго с коноплей, замкомвзвода сержант Ведьмаченко перестал отпускать Олега в увольнения. А без конопли Маркидяева за человека уже не считали. Его не трогали, пока он был ценен как поставщик кайфа, а без этого он не нужен был никому. Маркидяев понимал это и начал пробивать увольнения через офицеров, в обход Ведьмаченко. Это пришлось не по вкусу Ведьмаченко. Он стал поддерживать слухи о том, что Олег – стукач, и нагружать его заказами в увольнениях, которые Маркидяев выбивал себе и без Ведьмаченко. Многое из заказов Маркидяев не выполнял, и за это Ведьмаченко собственноручно его наказывал.

Для производства хорошего наркотика из конопли нужен растворитель – простой технический растворитель, который продается в магазинах. В деревнях с ним напряженка, и Маркидяев искал пути добычи растворителя здесь, в городе, где служил. Однако на растворитель нужны деньги и время, чтобы его купить. А время в увольнении – дефицит, да и с деньгами у Олега было туговато. Однажды Маркидяев увидел бутылку с растворителем у сослуживца по роте, тоже местного, как и Маркидяев, рядового Барейшина. Маркидяев выклянчил бутылку, пообещав за нее конопли на несколько папирос. Но побывав дома, Олег ничего не привез. Что-то у него не получилось, где-то сорвалось. Об этом прознали шарящие – им рассказал Барейшин. И Лисицын, ставший к тому времени сержантом, здорово отлупил Олега за этот косяк. После этого Лисицын потребовал у Маркидяева деньги за растворитель. Причем деньги Маркидяев должен был вернуть не Барейшину, а, по мнению Лисицына, ему. Со своей стороны Барейшин тоже требовал с Маркидяева свою бутылку растворителя. Олег должен был Барейшину, и он отдал ему долг. Лисицыну Маркидяев ничего не отдавал. Это вывело Лисицына из себя, и он силой стал выбивать из Олега деньги. Однако Маркидяев не сдался на этот раз и ничего не дал Лисицыну.

Много денег сделали себе шарящие на долгах такого типа, когда жертва не занимала, но оказывалась должна. Мышкин, отслужив год, почти все свои получки отдавал сержанту своего же призыва Онисину. Причем Мышкин был крупнее Онисина и уж точно не слабее. Когда спрашивали у Мышкина, за что он отдает деньги, он, отведя глаза в сторону, отвечал, что за долги. Интересно, когда это Мышкин занимал у ненавидящего его Онисина. Сколько я помню Мышкина, он всегда был без денег, без сигарет и даже без спичек. А тут вдруг занимал, а теперь – отдает. Не думайте, что Мышкин хлюпик, не способен постоять за себя. Он умеет драться, но против нескольких человек Мышкин бессилен. А так называемые долги Онисин собирал с Мышкина, подключая своих шарящих корешей.

Гляделкин, которому дали прозвище Глядел, думал, что избежит издевательств, став дежурным тягочистом. Ведь дежурный тягочист живет и работает в автомобильном парке – здесь у него своя комната, койка, тумбочка, которые находятся на КТП – пропускном пункте. Общается тягочист в основном с солдатами из наряда по парку, которые целый день торчат на КТП, да с водителями которые работают на машинах части. Однако и здесь Гляделкина достали крутые шарящие. Сержант Ведьмаченко избиениями заставлял Гляделкина сливать бензин из баков машин, стоящих в автопарке. Гляделкин не переносит побоев, наверное, из-за своей болезненной худобы и поэтому начинает воровать. Ведьмаченко делает заказы, а Гляделкин, рискуя собственной шкурой, ворует. Однажды Ведьмаченко заказал две канистры, а Гляделкин сумел слить только одну. За это шарящий требует вернуть недоданную канистру, но уже с процентами. То есть Гляделкин должен украсть для Ведьмаченко уже две канистры бензина, и сделать это побыстрее, а то долг растет, как снежный ком, спускающийся с горы.

Эти два примера лишь капля в море армейского рэкета. Само море – еще более ужасно.