Литература и журналистика

Ремарка лирическая. Российская интеллектуальная элита, её отдельные персоналии, имеющие доступ к власти и благам, демонстрируют свою жалкость и немощность, астению, обусловленную завистью, тяжёлую нравственную деградацию, изданы все – Прилепин и Воденников, Ксюша Собчак и непременно дакающий чрез слово Шендерович, безграмотные барды и обморочные текстовики, Рубина с Арбениной и Губерман с Розенбаумом, Робски и репортёр Дима Быков, издано всё, кроме великой книги, книги, написанной по-русски.

Брамс типологизировался с любовью у ранней Фр. Саган, Шуман – один из призраков «Космополиса архаики», Есепкин то и дело включает полное освещение и его музодарный готический замок становится подлинным элизиумом теней. Иногда Шумана усаживают рядом с художественными антагонистами, порою с восторженными почитателями (вроде Раневской), впрочем всё всегда оканчивается на скорбной и торжественной лакримозной ноте. Есепкинский космополис не полагает конфликта, тем более, автор сумрачной мистерии под тяжёлой осенней Звездой желает видеть лишь милые силуэты. Именины сердца (Гамсуну и иным) здесь не в состоянии испортить даже некрылые тьмы адских легионов, они только символизируют Смерть, постоянно напоминают о бессилии искусства и вероятной забвенности всех некогда цветущих золотых ветвей, напоминают об Антихристе, весьма опрометчиво и неосторожно воспетом Западом, возлелеянном в России. Русский литературный авангард минимум два века пытался, в условном толковании, договориться с вечным воинством, любые попытки подобного рода завершались фатально. Пожалуй, Есепкин впервые выстроил классическую, либо к совершенной близкую поведенческую схему, его классицизм тривиален и одновременно безукоризнен.
Никак не разрушая библейский категорический императив, автор «Космополиса архаики» (исполать Вавилону) наводняет полисные пространства нежитью, но, вчитайтесь в текст, она автономна и существует в параллельном вакууме. Более чистого, белоснежного, воцерковлённого письма в русской литературе не стоит и пытаться искать, а ведь книга Есепкина действительно синонимична (внешне, по виртуозно устроенному фасадному экстерьеру) тринадцатому Евангелию. Мир получил и принял «Тринадцатую сказку», однако сравните с поп-бестселлером интернетовский сенсационный фолиант: разный художественный вес, «Космополис архаики» вечен ибо правдив, «Тринадцатая сказка» изящна и насквозь искусственна. К чему сравнивать? Чтобы лишний раз уличить издателей, манкирующих вечным, да зачем? Аналог их меркантильности есть дурной вкус толпы. Сейчас, между прочим, критики спорят, какой культуре принадлежит Есепкин, кто в итоге пожнёт глянцевое золото, думаю, этническое в данном случае следует закрыть интернациональным, смертоносная игла внутри, внешний блеск саги для города и мира, недаром в «Еврейском реквиеме» фигурирует и фигурничает Гуно (Фауст forever). «Космополис архаики» прамузыкален, музыкален классически, безальтернативно, поэтому чтение его будит ассоциативные фантазии, меломаны поймут, от «Мелоса» до «Псалмов» на тысячестраничном пути то и дело возникают культовые сонмы и фантомы: Шуман с Григом, Сольвейг с Годивой (позор также оркеструется), Вермеер и грузный Гойя в объятиях своих чудищ, etc. внимают «кримозность» «Плача Еремии» и бессмертного зонга «Она», «Голубого октября», «Dead Gothic Sea», «Яда и мрамора», фоном звучит «Эпитафия», а «King Crimson» двоится в ханаанском тумане рядом с отпевшими «Осень навсегда».

Чеслав ТОМАШЕВСКИЙ