Литература и журналистика

- Дорогой друг! – Донеслось из динамика, – сегодня я расскажу тебе три истории, или притчи на тему… - окончание фразы потонуло в треске статических помех. Борис Семенович Штауфенберг перестал кушать и строго взглянул на радио; сквозь шипение и бульканье красивый женский голос упорно пытался донести до слушателей мысль, или вовсе исторический факт, что само по себе было не так уж плохо:
-… Эти истории объединены в единый блок, названный «Тринити» в честь одноименной операции, проведенной американскими военными 16 июля 1945 года. Во время операции «Тринити» был испытан первый ядерный заряд имплозивного типа… - теперь динамики принялись тихонько свистеть, будто подражали какому-нибудь дрянному соловью.
- Троица, – подумал Борис Семенович и вонзил вилку в пельмень. Размышляя, он неспешно погрузил его в судок с майонезом, повозюкал там, сунул в рот и вдогонку откусил мякоть чили-перца. Пламя мгновенно обожгло язык и слизистую; Штауфенберг зажмурился, чихнул и захрустел малосольным огурцом. Радио вновь опомнилось:
- … Жила - была девушка и звали её Ниной; отчество обычное – Сергеевна, а фамилия - весьма распространенная для некоторых земель, но для Сибири и Дальнего Востока казалась довольно редкой, если не сказать более, ибо фамилия у девушки звучала так: Грумгильда.

Борис Семенович кашлянул, пытаясь вспомнить встречалась ли ему подобная фамилия ранее и с удивлением обнаружил, что именно так звали его подружку по институту, только имя у неё было другое. Штауфенберг одобрительно посмотрел на приемник, обильно смазал последний пельмень майонезом, сунул в рот и принялся жевать. А радио тем временем продолжило:

- Как-то раз, познакомилась Нина с молодым человеком. Мужчина тот был довольно скверным на вид и характер имел прегадкий; но за неимением выбора, Нина Сергеевна казалась вполне довольной, хотя мужчина тот был изрядной сволочью и дрянью. Кроме того, он был очень жадным. Звали того молодого человека, к примеру, Виталий Афанасьевич Супин. Не сказать, что Нина Сергеевна была в восторге от своего друга, но любить – отчего же, любила. Как без этого? Виталию Афанасьевичу, судя по всему, было все равно. Судя по всему, Виталия Афанасьевича более всего интересовали заграничные машинки и футбол. Нину Сергеевну, напротив, ни футбол ни машинки, в том числе заграничные не интересовали вовсе; она, как и все девушки, мечтала о большой любви: чтоб от горизонта и до горизонта, на все небо и Землю… как вспышка от ядерного взрыва гигатонного класса, и чтоб навсегда – как третья мировая.

Если бы подлец Супин заглянул в душу своей подружки, он бы наверняка удивился; но подлец Супин имел привычку заглядывать лишь в красочные журналы и газеты, посвященные заграничным машинкам и футбольным репортажам; о женских душах он имел весьма посредственное представление. Имел, конечно, представление, но весьма и весьма посредственное, если не сказать более.

Солнце шло за звездами, дни шли за днями, а ночи – за утром! Так, с момента знакомства незаметно пролетел месяц и настало время целоваться – настало, как всегда очень внезапно, если не сказать более. Между прочем, Виталий Афанасьевич еще неделю назад хотел предложить Нине Сергеевне целоваться, но то ли постеснялся, то ли времени ему не хватило – не предложил. Следует отметить, Супин много сил отдавал работе и на личную жизнь практически ничего не оставалось: жалкие крупицы выходных он посвящал разглядыванию картинок заграничных машин и просмотру футбольных матчей; остальное уходило на сон и домашние дела.

Грумгильда тоже заметила, что время настало и время пришло, однако будучи девушкой скромной, если не сказать более, она всем своим видом давала понять, что ничего особенного не происходит, поэтому Супин решил не терять время и предложил первым: «Нин, что-то мне целоваться с тобой охота, прям сил нету!»

- Отчего же? не вижу, почему бы не поцеловаться, - скромно ответила Грумгильда, - я вполне готовая к этому, если не сказать более. Только попрошу заметить: в некотором смысле, я совсем ни разу не целованная! Надеюсь, ты понимаешь о чем идет речь? – улыбнулась Нина Сергеевна.

- Нет, чтоб я сдох! – воскликнул подлец Супин, хотя прекрасно все понял, - как такое может быть? чтоб я сдох, ведь тебе двадцать шесть лет, если не сказать более!
- Ну вот так! До сих пор не было достойных! – ответила девушка, гордо вскинув голову.

Радио смущенно замолчало. Борис Семенович икнул и растеряно посмотрел на приемник; будто почувствовав взгляд Штауфенберга, динамик тихонько хрюкнул. Борис Семенович встал и подошел к прибору, чтобы каким-то образом повлиять на ситуацию и добиться продолжения истории, возможно даже посредством грубой силы. Радио на всякий случай принялось шипеть и плеваться статическими помехами, реагируя на приближение Штауфенберга; сквозь шум потихоньку начал пробиваться женский голос, он усиливался, пока наконец не обрел прежнюю силу и красоту. Борис Семенович повернулся, и уже было собрался на место, но внезапно взгляд его упал на электрический провод, идущий от корпуса прибора. Что-то в нем было не так, хотя на первый взгляд, все в порядке: черный шнур заканчивался пластиковым разъемом из которого торчали стержни металлической вилки. А что не так? А вот что: разъем лежал на диване, в метре от розетки. Радио не было подключено к электросети!

Казалось, приемник заметил свою ошибку и торопливо принялся рассказывать дальше, чтобы вероятно, сбить Штауфенберга с толку и вовсе запутать:

- Супин несколько секунд напряженно думал, морща узкий лоб и шевеля надбровными дугами; Грумгильда буквально слышала скрип его мозговых извилин, распрямляющихся под воздействием мощных интеллектуальных импульсов. Наконец, Виталий Афанасьевич открыл рот и произнес мерзким голосом: «Мне совершенно непонятно, как такая умная и красивая девушка может быть не целована во всех смыслах, достигнув двадцатишестилетнего возраста! Коли до сегодняшнего дня ты была никому не нужна, значит и мне тоже не сгодишься! Ступай прочь!»

Услышав это непотребство, Грумгильда высоко подпрыгнула и со всех сил, с разворота, ударила ногой Виталию Афанасьевичу в голову. Острый каблук вошел в глазницу, формируя ударную волну в мягких тканях. Когда давление достигло критической величины кровь и мозг брызнули из другой глазницы прямо на стену, образовав на белом кирпиче две безобразные кляксы, одна из которых очень походила на футбольный мяч, а вторая весьма напоминала заграничную машинку, попавшую в аварию. Супин всплеснул руками и рухнул на бетонный пол; на него сверху упала Нина Сергеевна и сломала ему позвоночник в двух местах; вот так: хрясь-хрусь!
- Боже мой! – воскликнул Борис Семенович.
- Боже мой! – воскликнула Нина Сергеевна.
- Шшшшшхррп! – зашипели легкие Виталия Афанасьевича, отдавая атмосфере остатки воздуха.
Радио вновь смущенно замолчало. Борис Семенович тяжело сел в кресло, надеясь услышать продолжение истории. Наконец его терпение было вознаграждено:
- Нина Сергеевна подозрительно легко перенесла разлуку с любимым. Через полгода после похорон она нашла свою любовь, как и мечтала: чтоб от горизонта и до горизонта, от небес и до Земли… и началась третья мировая война.

Борис Семенович меланхолично ковырял деревянной зубочисткой во рту, размышляя над неожиданным, и чего скрывать, - даже кровавым концом странной истории. Сейчас радиоприемник тихонько потрескивал и будто наблюдал за реакцией слушателя, а минутой позже - вовсе замолчал. И тут в маленькой комнате стало совсем тихо и темно – солнце почти скрылось за зубчатым горизонтом, лишь небольшая часть его огненной короны полыхала над темным лесом; последние лучи упали сквозь пыльный тюль и немытое стекло на стулья и шкаф; длинные тени легли на серый ковер с причудливым красным орнаментом; мелкие пылинки суетливо заметались в ярком конусе света и тут же растаяли, исчезли. Комната погрузилась во мрак. Лишь тишина. Казалось, зловещее безмолвие окутало весь мир…

Штауфенбергу стало тревожно: он вдруг вспомнил об отключенном шнуре. Гонимый беспокойством, Борис Семенович встал, чтобы исправить беду и даже сделал шаг вперед, но тут же вздрогнул: радио внезапно ожило, наполняя комнату невыносимым треском – будто рой стальных жуков мгновенно заполнил комнату, громко стрекоча металлическими крыльями, закружил в демоническом танце … и сгинул прочь: вновь звенящая тишина захватила власть! И в этой зловещей тишине родился звук, поначалу бесконечно тонкий и слабый, затем все более сильный и уверенный, доходящий в своем пике до ультразвука; мгновение – и он загрохотал летящим поездом, ударил в уши аэродинамическим хлопком взлетающего реактивного самолета и вновь мгновенно преобразился, истаял, превращаясь, меняясь с каждой секундой, пока не стали различимы слова; наконец, Штауфенберг услышал красивый женский голос:
- Дорогой друг! настала очередь и пришло время для второй истории; настоятельно рекомендую сесть и пристегнуть ре… ээээ… впрочем, неважно! Итак, в январе одна тыща пятидесятого года до рождества Христова, по раскаленной пустыне неторопливо шел молодой человек. Его редкую бороду трепал сухой ветер, губы потрескались, одежда износилась – рванные рукава и лоскуты серого платья трепетали за спиной, словно крылья древней рептилии. Молодой человек хорошо проводил время, и прямо сейчас, шагая по раскаленному песку, он умирал от жажды. Просто удивительно, с каким нежеланием и страхом некоторые люди делают первые решительные шаги к смерти… Просто удивительно!

Штауфенбергу совсем не понравилась интонация, с которой девушка произнесла последнюю фразу, и он сурово взглянул на приемник. На мгновение ему почудилось, что прибор каким-то образом осознал его беспокойство; удивительно, но Борису Семеновичу показалось, и уже не в первый раз, будто приемник следит за ним, разглядывает его с полированной поверхности книжной полки, наблюдает и тихонько потрескивает во время частых пауз. Или это не треск вовсе, а едва различимый смех - будто толпа крохотных человечков издевательски хохочет внутри радиоприемника над безумным спектаклем, разыгрываемым прямо сейчас в темной комнате!

После короткого молчания радио продолжило, не обращая внимания на некоторую растерянность слушателя:
- И вот когда этот молодой человек рухнул на колени, случилось чудо! Вы хоть знаете что такое чудо?

Борис Семенович на всякий случай кивнул, хотя имел весьма смутное представления о чудесах. Не то чтобы совсем не имел - имел конечно, но весьма отдаленное и поверхностное; можно сказать так: чудесами и волшебством Борис Семенович тогда не был избалован!

- Ну вот и славно, коль знаете – заключил женский голос, - следует отметить: молодой человек не просил о помощи – чудо произошло совершенно спонтанно! Бах, и перед умирающим мужчиной, словно исполинский гриб, буквально из земли вырос дом; только не дом это был вовсе, а мясная лавка. И не мясная даже, а вовсе – рыбная. Разной рыбой в ней торговали: форелью, селедкой, омулем, к примеру, или даже - сорогой! Скажу вам по-секрету, сорожка холодного копчения бывает совершенно изумительной на вкус, если не сказать более… Только вот что: нет, не рыбная то была лавка; откуда в пустыне рыба? нету там рыбы; а есть там песок и смерть, сплавленная с невыносимой жарой – днем, и с жестоким холодом - ночью. И черепа мертвых животных - везде! Да, гиблое место, скверное, нехорошее.

- Мне, к примеру, совершенно непонятно, как туда попал молодой человек и что он там вообще делал – задумчиво промолвила девушка. - Но в те давние времена, молодым людям были свойственны безумные поступки; им все что угодно могло прийти на ум - вот они и перлись в пустыню. Впрочем, скажу больше и даже признаюсь: у нас очень тяжелый случай. Вовсе не молод был наш молодой человек – тогда ему было под сорок; такие дела! Тем не менее… А тот дом, возникший пред умирающим странником, оказался на самом деле не лавкой, а киоском, в котором, почему-то, торговали напитками. Удивительное дело: пустыня и вдруг – напитки, причем в очень хорошем ассортименте: от алкогольных и до совершенно безобидных: соков и минералки - к примеру! Но так случилось… И по другому просто не бывает, ибо чудо не обращает внимание на обстоятельства – на то оно и чудо, чтобы вершиться независимо от места и времени; так было всегда - так будет и послезавтра.

После этих слов Штауфенбергу отчего-то стало грустно и он даже захотел спорить, но сдержался, ибо, во-первых: с нормальным радио спорить бесполезно. Во-вторых: с ненормальным радио спорить опасно - ведь он надеялся услышать продолжение истории! Наконец в третьих: Борис Семенович был хорошо воспитан и не позволял себе перебивать собеседника. Да… Вот такие, порой, у нас встречаются интересные слушатели.

- И вот он встал с колен и шагнул навстречу судьбе, коснулся рукой двери и она открылась, распахнулась пред ним! – в этот момент голос девушки задрожал от волнения. – Проем дышал холодом. И еще казалось, там, в далекой глубине, мерцают огни. Странник пошел к манящему пламени и неожиданно очутился перед ярко освещенным прилавком, за которым стояла девушка лет двадцати шести очень приятной наружности, если не сказать более. Она вежливо поздоровалась с молодым человеком и приветливо спросила, чего он желает. Странник разлепил спекшиеся губы и с трудом молвил: «воды… пить…» Девушка с пониманием кивнула и даже улыбнулась ему, протягивая литровую банку, на которой красными буквами было написано: СОК. Но лишь странник схватил емкость, желая распаковать её, продавщица предупредила строгим голосом: «распитие напитков осуществляется исключительно за пределами заведения; прошу немедленно покинуть торговый зал, иначе я вызову милицию! Но прежде извольте расплатиться, такие вот у нас странные правила!»

Странник испуганно взглянул на девушку, но спорить не стал. Он вынул из кармана урановое кольцо и осторожно положил на прилавок: «к сожалению, более у меня ничего нет». Продавщица подняла перстень, взглянула на него; прищурилась, оценивая тусклый блеск; взвесила на ладони, ощущая тяжесть металла и внезапно расхохотавшись надела на безымянный палец: «хорошо, хорошо! Пойдет!» Странник же, не в силах более терпеть жажду, торопливо вышел под палящее солнце, легко открыл деформированный колпачок, быстро поднес емкость к волосатому рылу и хотел было испить, как неожиданно в нос ему ударил тяжелый смрад сгнивших фруктов. Молодой человек отвернулся, прикрывая нос и рот рукою. Сомнений быть не могло: банку распечатали задолго до него и сок со временем сгнил. Тогда он вылил часть зловонной жидкости на раскаленный песок и увидел мертвых насекомых: муха, муха и паук остались лежать среди пузырящихся песчинок, когда дрянь впиталась в грунт.

Странник растерянно пожал плечами и сжав кулаки решительно повернул обратно – ярость придавала ему силы. Он шагнул внутрь и сразу ощутил перемену: в тускло освященном зале отчетливо пахло пылью; за ветхим прилавком среди полуразрушенной мебели стояла седая старуха. Ведьма неприветливо глянула на вошедшего и всплеснув руками глухо каркнула:
- Чего надо, сударь! Коли пить желаете, ступайте прочь, как вам было уже сказано; коли еще хотите сделать выбор – прошу! да побыстрее, у меня совсем нету времени! – её хриплый голос то и дело срывался в лающий кашель.

- Что за тон, в чем дело? Как вы тут! Ваша… - тут странник поперхнулся, - ваша продавщица подсунула протухший сок! Где та молоденькая? – в это мгновение безумный взгляд молодого человека, полный отчаяния и справедливого гнева уперся в прилавок; там, на его пыльной поверхности покоились морщинистые ладони старухи, покрытые темными пятнами; безымянный палец правой руки украшал массивный перстень.
- Это мое, верните, обман! – хотел было крикнуть мужчина, но слова застряли в глотке.

Тут радио нервно кашлянуло, раз и другой, как бы помогая герою и желая таким образом прочистить его дыхательные пути: освободить их от скопившейся пыли и слизи. Штауфенбергу тоже захотелось, тем не менее, он решил сдержаться; через несколько секунд желание стало невыносимым; Борис Семенович покраснел, поднес трясущиеся руки к лицу и разразился судорожным кашлем. После окончания приступа, радио удовлетворенно хрюкнуло и продолжило историю:
- Старуха, уперев руки в бока, воскликнула: а я думала, ты уже никогда более не вернешься! Прими меня, какая есть!

Боже мой! – запело радио хрустальным голосом:
прими меня, какая есть!
забудь обиду, страх и месть
и ты узнаешь наслажденье,
коль примешь верное решенье
прямо сейчас… не думай… здесь!

Штауфенбергу не понравились слова: он был добрым христианином и слово «месть» ему ну претило, более того, Борис Семенович его совершенно не выносил. Следует отметить: Штауфенберг не проникся, потому что не мог сосредоточиться; а не мог сосредоточиться он от того, что не любил стихи: их смысл всегда ускользал от него; он тек сквозь сознание Бориса Семеновича подобно песку, падающему сквозь пальцы открытой ладони. Несомненно, какое-то число крупинок оставалось, но их было слишком мало, чтобы оказать заметное влияние на общую картину и выявить детали. Штауфенберг нахмурился и даже свел глаза к переносице – тщетно.

Девушка тяжело вздохнула и чистый голос вновь полился из динамиков:
Молодой человек не смог принять предложение старухи и мгновенно покинул киоск, унося обиду и разочарование. Лишь только он шагнул на горячий песок, лавка растаяла в раскаленном воздухе, словно её никогда и не было. А через шесть часов странник встретил… динозавра!

Случилось так: он шел и шел, терзаемый жаждой и голодом; недавние события уже начали выветриваться, удаляться; они таяли и исчезали, подобно робкому инею первых сентябрьских заморозков, бегущих от лучей яркого солнца. Он шел и шел, ковылял из последних сил, теряя зрение и рассудок, неуверенно ступая по горячему песку, не замечая ничего кроме жажды… Внезапно, его нога столкнулась с препятствием; потеряв равновесие он рухнул на острые фрагменты ребер алазавра, выпиравшие из сухого песка подобно клыкам чудовищного монстра. Молодой человек закричал от боли и попытался встать. Когда странник из последних сил приподнялся, камень покинул пробитую плоть и алая кровь из множественных ран фонтаном брызнула на горячую поверхность; она кипела и испарялась, она жадно впитывалась в мертвый грунт. Через несколько минут, вокруг трупа виднелись лишь скупые бурые разводы – жизнь недолго задержалась в агонирующем теле.

Эээ.. Впрочем, на самом деле, – спохватилась девушка, - все было не совсем так: все было несколько иначе! В тот момент, когда мужчина сделал шаг к выходу, обстановка изменилась: исчезла пыль, дрянь и скверна; мебель стала совершенно новой. А когда он в растерянности обернулся, то увидел за прилавком прежнюю девушку.
- Что случилось? – улыбнулась она.
- Ничего. Впрочем… да, случилось: напиток в коробке пропал. Думаю, он был вскрыт задолго на меня.
- Сочувствую, – смутилась красавица. – у нас подобное иногда бывает: вроде, с виду ничего, а попробуешь – гадость! А преждевременные вскрытия, да… чего скрывать! наблюдаются повсеместно. Но вы зря волнуетесь: сейчас – это вполне нормальное явление; со временем привыкните, я думаю.
- Привыкну? Да как можно привыкнуть к гадости, и не просто к гадости, - возмутился странник, - а к мухам! Скажу вам по-секрету: там еще паук умер!
- Мух здесь нету - обиделась продавщица, - это вы с котлетами путаете. Пауки периодически встречаются, но ближе к осени, а сейчас – лето, если вы не успели заметить. И вообще, что вы такое говорите? Наверное, плюнули в коробку и мне принесли! Я сейчас милицию вызову! У меня, знаете ли, сегодня был трудный день, а вы с мухами ко мне пристаете, хам!

И тут лицо продавщицы совершенно изменилось; это произошло так быстро и неожиданно, так внезапно, что напоминает мне некие взрывные процессы, мгновенно протекающие на атомном уровне... Представьте себе лазурную поверхность моря; солнечные блики сверкают на чудесных волнах, там и сям парят белые чайки; и вдруг, внезапно, из темных недр, сжатых колоссальным давлением, встает гигантский водяной столб, выброшенный из глубин термоядерным взрывом! Миллионы тонн воды летят в небеса, распадаясь на капли и пар! Сокрушительная ударная волна сметает корабли-мишени, разрывает морских гадов и птиц – страшная и вместе с тем величественная картина – вот с ней и можно сравнить перемены, произошедшие с прекрасным лицом нашей продавщицей; правда там обошлось без жертв.

Неудивительно, что молодой человек растерялся! Странник сделал шаг назад и оступился, и тут же покатился он кубарем за дверь. Оказавшись снаружи, мужчина встал, сплюнул песок, вытер губы тыльной стороной ладони, отряхнулся и двинулся в путь. А через шесть часов он встретил алазавра!

-Тут и сказке – конец, а кто слушал… что ж, бывает – зазвенел женский голос из динамиков.
- Минуточку, - возмутился Штауфенберг, - нужно три истории, вы же обещали три, потому что тринити – это всегда троица!
- Спи давай, - посоветовала девушка, - поздно уже. Ну, если ты такой принципиальный… Пусть будет не троица, а двоица: тринити минус один!
- Боже мой, - заворчал Борис Семенович и прямо в одежде полез в постель. – Тринити минус один – подумать только! Бред какой-то…

Через минуту он погрузился в глубокий и спокойный сон; стало тихо-тихо. Радио никак себя не обнаруживало – казалось, исчерпав свою фантазию и ресурсы, оно тоже уснуло... Но все было не так просто… Просто конечно, но не так!

В темной комнате возник тусклый свет, берущий начало от черных динамиков: проникая сквозь металлическую решету, по воздуху потекла лента призрачного тумана, опалесцирующая лиловым. Вращаясь, она замкнулась в тор, затем растеклась к полюсам, формируя сферическое облако, в котором пропал и сам прибор. Поверхность облака становилась все ярче и ярче, наконец, поплыла радужными разводами, отбрасывая на мебель, стены и потолок разноцветные блики. Туманная сфера становилась плотнее, она увеличивалась, росла… а затем вдруг начала менять форму, вытягиваясь…. превращаясь в стройную красавицу!

Муза сложила за спиной легкие крылья и шагнула к спящему. Наклонившись, богиня откинула прядь волос и тихонько поцеловала Бориса Семеновича в лоб. Какое-то время она созерцала сон Штауфенберга: там были все сплошь трупы, пожирающие друг-друга; поразмыслив, муза решила не исправлять: пусть себе. Затем она направилась к окну, оглянулась и с улыбкой произнесла тяжелым басом: «я еще вернусь…». Тут же, вскочив на подоконник, прошла сквозь стекло и скользнула во тьму, удаляясь. Серебряные колокольчики её тихого смеха еще какое-то время были слышны, но затем и они растаяли в ярких точках звезд ночного небосклона.