Литература и журналистика

Я успел!

Ели толстым одеялом
Приукрылись от морозов.
Хоть морозы опоздали,
Но пришли они к нам все же.

Пухом толстым невесомо
Ветку каждую одели.
И под кустиком, как в доме,
Зайцы шустрые присели.

Падает неслышно вата,
Прикрывая серость грязи.
Залез в нору косолапый
До весны чтоб не вылазить.

Шума нет и звон затих
Колокола дальнего.
Только шепчет вам мой стих
О жизни неприкаянной.

Не найти ему покоя
Ни зимой, ни летом.
Только с капелью, весною
Полетит над светом.

Над полями, над ручьями,
Над лесами звонкими.
Машет, как журавль крылами,
Тонкими сторонками.

Сокращая расстояние,
Силы медленно уходят.
Вечно противостояние
Даже в небесах находит.

Ветер сильный дует встречно.
Машу крыльями-стихами.
Вот знакомый дом, скворечник.
Значит, я успел, я с вами!



Цветной подарок

Когда жизни краски
смешиваются
в серый цвет,
Не хотят на палитру
пестротой ложиться,
Выбери главную краску,
посмотри её
на просвет,
Может теперь,
в эту пору
она тебе сгодится.

Розовую отбрось,
время её ушло.
Растворилась она
в предрассветном небе,
Когда после детства
и юности
до меня дошло,
Что идти надо
во взрослую жизнь,
где ещё не был.

А для студенческой
и любовной поры
Зеленый и голубой
хорошо подойдут,
Когда в походы плавали
и взбирались
на холмы,
Отыскивая
и находя
для любви
приют.
Теперь не шалаш –
крыша над головой
И продираться
по зелени колючей
не нужно.
Всё бы хорошо,
да на душе непокой.
Хочеться ещё паруса
поднять
с командой дружной.

И нарисовать
даль
безбрежную
Фиолетовыми
и сиреневой краской.
И плыть туда
с ней,
моею нежною,
Поглядывая
на глубины
с опаской.

А потом чёрной -
фон,
а золотой -
для звезды.
Вот и получилась
ночная арка,
Под которой
тогда гуляли
я и ты...
Все краски использовал ей
для подарка!



Алмазы людям

Брызги снега, словно солнца, в лицо мне.
Прокатиться бы по той прямой лыжне,
Оттолкнувшись от заснеженных равнин,
И приехал бы в тот лес опять один.


Помню тихо так, что звон от тишины.
Не привыкли в городах к затишью мы.
Только пыль алмазная с вершин...
Лес в снегу и я в снегу один.


Если б мог собрать алмазы те,
Подарил бы их, отмыв слезами все,
Добрым людям на земле, а их не счесть,
И пошла бы вкруг земли благая весть,


Что в игуменском лесу один чудак
Раздавал алмазы людям просто так,
Не припрятав для себя и для жены...

Идиотские приходят что-то сны!


Барабанные души

Пением чирикающим окна расчириканы.
Нет нормальных песен на земельке этой.
Клекот, лай и шип, и коровье мыканье.
Куда же все исчезли соловьи с планеты?

Куры не кудахтают, петух не кукарекает.
Пятачки свиные только на прилавках.
Даже козы толстые тоже здесь не мекают,
Словно их подвесили в шойнах* на удавках.

Ну, а если музыка где-нибудь заслышится,
Например, в гемайнде* загундосил хор.
Уши берегите, трудно сразу дышится.
Дыбом поднимается весь далекий бор.

Им бы радость в пение, также и в их песенку,
А не выть кладбищенски о весне грядущей,
Словно все ползут на тот свет по лесенке
За покойным тенором, впереди идущим.

Струны в них особые, тетивой натянуты,
Не мурлычат арфово, не звенят трубой.
Лентой автобана сквозь души протянуты.
Верхом звука кажется лишь собачий вой.

Ни слезы на кладбище, ни простых эмоциев,
Только лица каменны, да костюм хорош
И казенных слов пару, тройку порциев,
Будто муж не умер, а простая вошь.

Но как только где-то марши заиграют.
Под удары пушечные злого барабана
Ихние душонки млея, замирают.
Вот уж здесь эмоции без всякого обмана!
*сарай /нем./
* клуб при церкви


Без меня не наливайте...

Лучше смотреться в окна электрички,
Чем в зеркало, да на закате дня.
Столбы мелькают в темноте, как спички,
И силуэт лишь четкий от меня.

Деталей нет и время темной лентой
Раскручивается за стеклом вагона.
Лишь кустики вдруг вспыхивают пенно,
Попав в луч света, фарой отраженный.

Шум монотонный от колес бегущих.
Перетурбации синкопами в пути.
И звезд осколки, в даль зовущие,
Как манят топ-огнями корабли.

Скрип хриплый пневмотормозов.
Перрон под фонарем на левой стороне.
Огнем печет внутри родного края зов.
Родные! Без меня не наливайте мне!



Белорусское эхо

Сосёнки, ёлочки, берёзки,
Поля, кусты, гребёнка леса,
Неважно, что пейзаж не броский.
Нет лучше Беларуси места.

Земля не дыбится горами,
Петляют речки в шелковье,
И акварель седая над лугами,
И аист белый на одной ноге.

В Европе эхо слабое, не слышно,
Как бы ты громко к людям не кричал.
У нас же по весне, когда затишно,
Без края повторяется и без начал.....

Звенит и катится, приходит в сны
От детства отражённая волна,
И кажется, что мы окружены
Бескрайним счастьем, без конца и дна.




Белые треуголки

Алмазной пылью рассыпаясь,
Кристалликами на лицо,
Летит с небес снег, осыпаясь
На волосы и на крыльцо.

Ложится шапками на столбики -
Весь в треуголках наш забор.
Зима не кажется мне колкой,
А нежной, мягкой, как ковер.

И снег не белый, убежден я.
В нем нет аморфной белизны.
Играет радугой бездонной.
Сощурся, сердцем посмотри.

Увидишь то, что скрыто было
За бытом и завесой дней,
Что так влекло и так манило
Взглянуть получше в глубь вещей.

Чуть оттепель, морóсит дождик.
С утра вдруг крепенький мороз,
Одев стеклярусными гвоздиками,
Играет космами берез.

Звучит от ветра ксилофоном
Мелодия моей любви.
Похоже, как церковным звоном
Церквушки, что не сберегли.

Снег сыплется небесной манной.
В нем, вроде, почти красок нет.
Не верь поверхностным обманам,
Поглубже мысли, человек!



Боденская ночь

Немецкая рука на кнопки жмёт и жмёт.
Глаза от пота режут нестерпимо.
„Спаси, mein Gott, спаси тот самолет.
Сближается с другим! Дай Бог, чтоб мимо!“

Секунды медленно в минуты перешли,
Сползая липко с циферблата жизни.
„Так что ж там Schweiz? Не видят, не нашли?
Мне их так хорошо отсюда видно!“

На чёрном, траурном небесном крепе,
В пустой заоблачной и нескончаемой выси
Не слышен и не услышан был сердец их трепет
Ни до, ни после и никем... Мой Бог, прости!

Потрескивал эфир..., молчал диспетчер,
Лишённый связи, совести, мужских начал.
Вдруг встало время в этот страшный вечер -
Гром взрыва, огненный клубок...
и кто-то прокричал:

„Маманя, пап, я ухожу от Вас,
Нам было хорошо всем вместе в нашем крае.
Мы юные совсем..., за что, за что же нас?
Молчит земля... и вдруг опять: „Я улетаю...“

Вода до горизонта, мятые холмы,
Цветы возле могилок, рассыпавшихся в поле.
Не знаем, что сказать... Стоим – они и мы.
Они – потупив взор, мы – Бога молим.

Вся совесть их, как сыр – в дырáх.
Сочуствия – на грамм, а хамства – на ведро,
Монблан высокомерия, морали - крах,
А нам с России нужно помнить лишь одно.

Мы не угодны в ихнем тесном мире.
Чем шире вилла там, тем меньше совести обьем.
Не видят разницы меж тетивой и струной лиры,
А денежные знаки различают чётко в мире том.

Пришёл на берег ночью, сел на скамью...
И из глубин бездонных звёздочки глазами
Смотрели на меня, а я стихом пою
Им память вечную: „Мы помним,
любим Вас сердцами!“

Вздохнуло небо глубоко и тяжко
И нежно звуком арф дало ответ.
И прочертил метеорит шипящий
Кривую жизни нашей
и их след...


Босиком

Было время - бегу по жнивью
Босиком, как по мягкой траве-
Из ручья воду запросто пью,
Иль привиделось это мне?

Хлеба запах в печи мне родной,
Солнце мёда в лучах на просвет-
И лампада под верою той,
Что дарила в потёмках нам свет.

Яблок шарики в тёмном саду,
Грозди синие слив вдоль плетня.
Вижу – к сажалкам быстро бегу.
Свист друзей подзывает меня.

В воду синюю детства нырнул
И поплыл бы я вспять, если б мог,
Но звонок меня к жизни вернул -
На работу пора, за порог.



В долгий поход

Тихо дождь за окном,
Чуть касаясь стекла,
Омывает мой дом.
На душе боль и мгла.

Тучи серые вниз
Давят массой своей,
Но вот легкий, как бриз,
Ветерок посильней!

Облака заострились,
С места сдвинулись стаей.
Лучи солнца пробились,
Грусть моя улетает.

Посветлело вдали,
Там, где солнца восход.
Снялась лодка с мели
В новый, долгий поход...



Вальс дождей...

Полудождь, почти полуснег
Кружит медленно в нашем дворе,
Тормозя и весны ранней бег
И мешая играть детворе.

То завертятся капли дождя
В вихре ветра холодного вдруг,
То снежинки внезапно скользят,
Взявшись за руки в вальсовый круг,

Изумленно глядят из углов
Цветы редкие этой порой.
Превратились почти в мерзляков,
Прикрываясь пожухлой травой.

На тепле распустились они.
Невдомек, что весне пару дней.
Ждать придется другие деньки,
Когда станет намного светлей.

Так и мне ждать придется опять
Окончания вальса дождей.
Как бы эту завесу прогнать
Из души беспокойной моей?


Вялік ці воўк?

Выйшла ў поле наша цяляці
З літаратурнага ружжа пастраляці,
А яму насустрач ўсемагутны воўк.
Схапіў за шкіру,
зубамі шчоўк!

Апала цяляці і
цялячая воля.
І стрэльба ягоная бразнула доле.
Не трэба цялятам з той стрэльбы страляці,
А зубры і зграю ваўкоў змогуць узяці!

Воўк,
то ён сярод цялят воўк,
А калі прыдзе вялізны мядзведзь,
То воўк і ў штаны накладзець!



Где Veritas?

Шесть десятков прошло,
но не кануло в Лету.
Много виденного отменил бы
сейчас,
Но сил открутить колесо
уже нету,
А описать – мысль пришла как раз.

С чего бы начать,
с рождения что-ли?
Колыску не помню,
а портрет усатый, да!
И грохотом сапог
переулок наполненный.
То были сороковые,
вернее, конец их, года.

Отгремели грохоты
гроз кровавых,
Когда жизнь была ценой
за копейку.
Радоваться всем бы,
да радовались мало.
Только слухи тихо:
„Вчера забрали Андрейку!“

А тот виновен ли,
долг сына исполнив.
Послал за отца растерзанного
власть на...,
Но „те” затаились,
злобой наполненные.
Надо же вампирам кровь, а он:
„Нате мою! Пейте до дна!“

А как нажретесь
мясца народного,
Не забудьте руки ополоснуть
в тазу,
Но помните, спать ложась
сыто-голодные -
Грядет, грядет отмщение вам
в грозу.

Пронзятся молнией мозги
потные,
Запотевшие от очередных
чекистских идей,
И высветит Свет страх ваш
животный.
Ответите за всех
замученных вами людей!

Подох грузин,
нашкодивший много,
Пытавшийся оскопить
славянскую страну.
Казалось, наконец-то,
только туда ему дорога,
Но уже протягивают сверху нам
мыслишку одну.

Де, времена „те“ были,
да и жизнь тяжела,
Что только наганом нужно было
вбивать гвозди-пули,
Уничтожив все гордости наций
любых дотла,
Оставили только тех,
кто бы в ж... дули.

Другого, мол, метода нет,
чтобы „скрепить“ народ,
„Заходящийся“ в оре
вождям пролетариата.
Многие тоже сейчас смотрят в усатый рот,
Мимикрируя в стукачей
или в блюдолиза-собрата.

Душно совсем.
Вдруг форточка открылась -
Пару лиц
в президиумах нормальные.
Сердца людей
от свободы забились...
Эх вы,
опти-мистики ненормальные!

То, что вы
за ветер свежий приняли,
Было сквозняком,
им и осталось.
Это кость нувориши
со стола скинули,
Чтобы мы ею
подкормились малость.

Седьмой шлепает
пó полу босо,
Покалывая в ногу
острием копья.
Буду писать дальше,
не смотрите косо.
Но in vina veritas
буду искать я!



Голос – стих

Как я голос потерял – не пойму.
Оттого не слышно песни моей.
Растранжирил все таланты в дыму
Безалаберных юных дней.

Думал вечно вам песню петь
О калитке, что в сад тот вела.
Заскрипела калитка, ведь
Привела бы меня не туда.

Затворил я её, как букварь
Первых чувственных нот и любви.
Поманила судьба, как фонарь
Меня светом в кромешной ночи.

Шел по лучику, словно тропе,
Обходя темноту подлых ям,
А слова повторялись все те –
Будь же, Боженька, милостив к нам!

Ночей чернь не коснется нас,
Пусть здоровеньки будут все.
Буду петь я стихами про вас
И про то, как капель по весне

Звонко динькает с крыш на ледок,
Отражая алмазом лучи.
Смотришь – вылез и первый цветок
Из холодной и темной ночи.

Вот зажгли на лугу мы костер.
Дети с внуками пляшут вокруг.
И раскрылся над нами шатер,
Звездный танец нàчался вдруг.

Вот и вертится круг бытия.
Чуть помедленней бы теперь!
Но не слышит никто, а я
Стих прочту и закрою дверь.



Городок
/о моем Червене/

Ох, душа вся болит, когда вижу его -
Городок покосился, скукожился,
Серым стал он совсем, в землю хатками врос,
Меньшим стал, потускнел, как бы сьежился.

А ведь помню, тогда, в парке старом твоем,
Тополиный пух вальсом кружился.
Не дыша на скамейке сидели вдвоем,
Наблюдая, как вечер ложился

На верхушки деревьев и крыши домов,
На черемухи ветви кустистые.
Сбрось-ка, теплая ночь, с нас условность оков,
Соловьи пусть поют голосистые!

Небо кружится в звездах, бесшумно дыша,
Посылая нам искры алмазные.
Время кончилось - губы и руки спешат,
Открывая страницы прекрасные!

Да, прошли те года. Парк почти весь исчез,
Танцверанду снесли вместе с музыкой,
Белый цвет моей школы темней стал, облез
И скамейка без спинки, кургузая.

Но стоят тополя, сединой покрывая
И беседку в саду и дорогу обратно.
Всё почти, как тогда, но картина другая -
Одиноко шаги эхом множатся кратным.

Не пойму отчего меня тянет туда.
Там почти никого ж не осталось.
Дом продали, где бедная юность моя
С своим будущим терпким венчалась.

И друзья большинством из соседских домов
В мир иной, в мир теней поспешили,
Но весной вновь горит в сердце родины зов.
И опять я туда, где мы жили...

Где росли на лугу, среди трав и цветов,
Познавая палитру вселенной.
Много доброго было, но тяжесть годов
Придавила восторг неизменный.

Когда клямку знакомую трогаешь ты,
Холодок ощущая чуть кожею.
Понимаешь - потери острей, чем мечты.
Все, что было – намного дороже!

Минут сорок езды, невелик этот путь.
Очень мал по сравнению с веком.
Это было начало! И его не вернуть.
Нужно помнить о нём человеку!

Две чашки кофе...

Все жизни наши виснут на тебе,
Детей болезни, дённые заботы.
Что говорить - привыкли мы в семье
К такой твоей „обыденной” работе.

И я, признаюсь, обленился,
Сидя за пенистым стаканом.
Пивка глоток: „Неплохо я женился!“
Второй... и третий... Из тумана

Из прошлого виднеется картина –
Стол, маленькая кухня, чашки две,
Парок кофейный вьётся дымно.
Вместо тирад любовных – каша в голове.

Ещё на „Вы“: „Простите, не расслышал“.
- Даа, нет, я так..., немножко голова...
- Кофе прекрасный, мне бы ещё..., повыше.
- Ой, куда лью? Та чашечка моя.

Руки навстречу сами поспешили,
Как будто к чашечкам своим.
Нечаянно столкнулись... и пролили
Свет в полутьме нам обоим.

Увидели мы сердцем, не глазами
Обычно, что не видят никогда,
То тайное, что навсегда осталось с нами,
Неглядя на прожитые года.

Свеча затихла понемножечку, стыдясь
Своих колеблющихся, слабых светосил.
Луна сквозь тучи с любопытством пробралась,
А над столом кофейный дух парил.

Очнулся, подошел: „Давай, я помогу.
Мне комнаты помыть..., ты знаешь, не впервой“.
„Спасибо, Время есть, две чашечки налью...
Ты помнишь – столик тот, луна и я с тобой?“


Деревянный тротуар

Деревянная доска.
Ты идёшь – она поскрипывает.
По асфальту же – тоска.
Подошва в жару прилипывает.

От калитки до калитки
Тротуар соединяет
Тех, кто в доме, как улитки,
За стеклом окна скучает.

Вот опять раздался звук -
Дяди Кости* идут боты.
Рядом с ними – перестук -
Его жёнушка с работы.

Катит мальчик самокат
С грохотом по тротуару.
Видно по лицу, как рад.
Пыль за ним клубится паром.

Тук! – колёсико на стыках,
Словно взрослый паровоз.
Мчится детство наше лихо.
Ему рано под откос!



* дядя Костя – Константин Фёдоров, шофёр огненных лет войны, отец моего друга Григория. Симпатия нашей улицы.



Дигитальный стук

Стукнул кто-то мне в окошко.
Думал, ягодка от милой.
Оказалась – это мошка
Спьяну врезалась в могилу.

Вот повеяло „зефиром“...
Ввысь на нем бы полететь.
Не „зефир“, а в стенах дыры!
Их залатать, не коптеть

Сутками над текстом тайным.
Эх, как пишется роман!
Почитаешь – дигитальный*.
Нет глубин, самообман!



Дождь на озере

По крыше
машины нашей
капли стучат,
От жары обещая
вовремя охлаждение.
Чайки пропали,
перестав громко кричать.
Перед грозой наступили
тишь
и успокоение.

Шары железные
грома
грохочут,
Сталкиваются,
выбивая
огненную искру.
Эхо,
оттолкнувшись от гор,
хохочет.
Время ход замедлило,
не летит так быстро.

Свежесть!
Вот что на ум приходит
При перестуке капель жемчужных.
Пыльное
и второстепенное в жизни
отходит,
Смываясь с нас
и исчезая
в лужах.

Уют ощущаешь
при летнем дожде
внутри.
Как-то по-особому чувствуешь
весь мир.
И тут же
капельками
буквы
сами
в слова
легли,
Наполняя вином
словесных бокалов
пир.

Горизонта горы тают
в сите
дождя.
Очертания зданий
и людей размыты.
Капают
по крыше капельки,
а я
Пишу о том,
что по моей душе
разлито.


Другие на скамейке

Одинокая скамейка
В уголке густого парка
Шепчет им: „Ну, посмелей-ка!
Будем вам вдвоем здесь жарко!

Я тут не для престарелых.
Гляньте, как кругом темно.
Ну-ка, парочка, за дело!
Знаю, дело то одно!“

Сирень ветки опустила
В солидарность с седоками.
Их, скамейку так прикрыла...
Жаль с другими, а не с нами.



З дзяцьмі гаворыць Бог

Калісьці лёд тут быў,
А мо, гавораць, мора.
Той час дайно праплыў,
А засталося гора.

Не ў сэнсы ежы, браце.
Яда была і ёсць.
Душа ў мовы-маці
Баліць скрозь нашы лёс.

Як скарб вялікі, цела
Радзімы раздзіралі.
Тапталі нас усе смела,
Бо разам не бывалі.

Усё па-асобку, кожны
Зарыецца ў балотах,
Мо так высèдзіць можна,
Бо біцца не ахвота.

То мы на бок палякаў,
То, можа, лепш у літаў.
Там бач – з хахлом калякаем.
За хабар – да маскавітаў.

А ні адзін вяльможа
Нічога не зрабіў
Дзеля сваіх, бо кожны
Машну добра набіў.

Калі былі б мы разам
Ад Дзвіны да Палесся,
Прыйшла б да нас павага,
Не згінула б у лесе.

Але ж чаму, як бусел
На даху застракоча,
То сэрца ўсім наўмысел
Так высказацца хоча

На ёй, на мове роднай,
Што мяккая, як мох.
На ёй жа так лагодна
З дзяцьмі гаворыць Бог!



Туннель, как жизнь

Колесико катится, постукивая на стыках,
А на нем вагон с веселыми людьми,
Но никто из них уже не сшит советским лыком.
Многое понимают многие, чуть и мы.

Скорость чувствуют, видят направление.
В лицо знают тех, кто машину ведет,
Но не могут изменить движение –
Вагон заперт и перекрыт переход.

Чаще стучит – рельсы наши короче,
Подташнивает, так как поезд качается.
Едем в туннеле – темно здесь очень,
Но туннель этот бл...ий, никак не кончается!


Туман над краем

Осень, туман, дали закрытые.
В окошке ступеньками в никуда
Родных домов крыши, людьми позабытые...
Вот бы вернуться туда сквозь года.

Сквозь миражи идеалов потерянных,
Сквозь паутину событий, дорог,
Через утраты, ошибки немеренные,
Через иллюзий дымящийся смог.

Строили крепости мы из бумаги,
Дыры латали своею судьбой,
Красно-кровавые шили зигзаги
Поверх истории нашей с тобой.

Гром не раздался, земля не разверзлась
Под палачами бедной земли.
Вновь расползается пятнами мерзость
И безнаказанность...
Где же все Вы?

Где тот, кто пòтом взрастил поколения?
Где тот, что кровью добыл „им” добро?
Если погибнет мой край, то от лени
И от тех слов: „Вайны б не былò!“

Снова туман растекается волнами,
Перекрывая свет солнца лучей.
Так и не смог рассказать я Вам полно
Об этой стране и о жизни моей.