Литература и журналистика

Дом

Паники не было.
Я знал, что произошло. Это конец. Все кончено.
Паники не было. Была тоска.
Я чувствовал, как разрушается мой разум. Словно мозаика, он дробился на кусочки, рассыпался, опадал дождем в пустоту. Я безуспешно пытался собрать его воедино, борясь с наступающим безразличием, но чувствовал, что распадаюсь быстрее, чем собираюсь. В этот момент я понял, что жизнь была лишь превосходством собирающей силы над силой разрушающей, постоянная борьба со смертью. Но теперь разрушающая сила медленно побеждала меня, и я уже почти не мог ей сопротивляться.
Я хотел жить. Я цеплялся за эту мысль, пытался низать на нее все остальные. Пускай мое тело умерло. Я заставлю свое сердце биться снова, я наполню мозг нервными импульсами, я сделаю все, чтобы только жить.
Кусочек к кусочку. Мысль к мысли. Стоит поймать одну, как теряешь десять. Я чувствовал, как с каждой секундой вместе с жизнью меня покидают силы.
Я пытался вызвать какие-то воспоминания, надеясь, что смогу уцепиться за свое прошлое, но от моей памяти уже почти ничего не осталось. Только какие-то слабые вспышки: чьи-то глаза, медицинские шприцы, надорванный женский голос, мокрый блестящий асфальт… Я силился вспомнить, чьи это глаза… чей это голос… не мог… я хотел жить…
Жить. Если бы я знал тогда, при жизни, что значит это слово. Если бы кто-нибудь из живущих сейчас знал… чем они обладают… просто жить… как это важно – просто жить… живут и не знают… и я не знал… а теперь, когда мне это открылось, я не могу удержать эту жизнь в своих руках…
Кусочек к кусочку. Терпеливо. Нельзя останавливаться. Если остановишься – все потеряно. Не сдаваться. Не засыпать. Не важно, что мне уже не выкарабкаться… Главное – не останавливаться.
Я знал, что уже никогда не вырвусь отсюда. Но это было неважно, и я с бессмысленным упрямством пытался вернуть себя в состояние человека, пока в мозгу у меня еще звучало это слово, как последняя надежда, как тусклый солнечный свет среди ледяного забвения: жизнь.
Если бы только… Неужели нет надежды?... я так устал…
Я собирал последние силы и снова пытался объединить в целое кусочки мозаики. Потом перестал. Равнодушие обняло меня. Смерть не так уж страшна.
Я все еще был собой; но сознание уже начинало покидать меня. Я уходил спокойно. Тихим листопадом облетали вниз мои мысли, и я уже не старался их удержать. Я думал о листопаде. Сквозь туман потухающего сознания я представлял себе большие желтые листья, медленно слетающие на землю… плавно танцующие в воздухе... устилающие асфальт... мокрый асфальт… асфальт у моего дома. Я вспомнил этот асфальт, переливающийся черными искорками в солнечных лучах. Я вспомнил дом, улицу, где я жил, а потом я вспомнил…
Яркая вспышка, по-настоящему яркая. Это воспоминание смерть еще не успела у меня отнять. Мое погибающее сознание на миг прояснилось, и этого мига было достаточно. Какое-то странное упрямство, а может быть, просто проснувшийся инстинкт самосохранения, заставил меня сбросить с себя этот сон, похожий на тяжелое, давящее к земле одеяло. Нахлынувший было туман рассеялся, и мне каким-то чудом хватило сил не погрузиться в него снова. Ко мне опять вернулось желание оказаться там, на земле, чувствовать под ногами твердый асфальт, чувствовать солнечный свет на коже и волосах, дышать, видеть, слышать и не потерять свое самое дорогое воспоминание…
Я крепко взял в руки эту мысль и поставил ее в центре белого поля. Потом вынул из нее новую мысль, еще одно воспоминание, и поставил его рядом. Снова и снова я вынимал старые воспоминания, вынимал и ставил в ряд, потом стал выстраивать новые ряды, ставить кирпичики-мысли друг на друга. Я возводил колонны и арки, портики и перекрытия, передо мной рос огромный дом с бесконечным числом этажей, с крутыми витыми лестницами, коридорами, анфиладами, просторными залами, высокими стрельчатыми окнами. Я возносился все выше и выше, вкладывая в стены новые кирпичи, и с каждым этажом все больше становился собой, обретал форму, душу и тело.
Наконец у меня в руках остался последний кирпич, последняя мысль, последнее и самое страшное воспоминание. Я долго думал, взвешивая его в ладони, чувствуя, как его огромная тяжесть гнетет ее к земле, но в конце концов все же поднял его и водрузил на вершину моей конструкции, где было его место.
Все готово. Я оглядел свое творение. Дом поднялся до небес и воткнулся своими острыми шпилями в облака. Центральную башню я не достроил – на нее не хватило воспоминаний. У меня еще будет на это время.
Я вошел в дом.