Литература и журналистика

Я жизнь представляю просто,
И видится мне в простоте,
Что разные люди, как звезды,
На разной горят высоте.
И каждый по своему светит,
Свершая нелёгкий свой путь.
В миры одинокие эти
Так хочется мне заглянуть.

Среди миров, в мерцании светил
Одной звезды я повторяю имя.
Не потому, чтоб я её любил,
А потому, что я томлюсь с другими.

И если мне сомененье тяжело,
Я у неё одной ищу ответа.
Не потому, что от неё светло,
А потому, что с ней не надо света.

Нас сомненья грызут. Я сомнениям этим не рад.
Эта мерзкая тяжесть в груди разбивает любовь.
А пока мы сидим и страдаем, скулим у захлопнутых врат,
Нас колотит уже чем попало, да в глаз или в бровь.

Прискакали - гляжу: пред глазами не райское что-то,
Неродящий пустырь, и сплошное ничто, беспредел.
Посреди ничего возвышались литые ворота,
И огромный этап, тысяч пять, на коленях сидел.

***
А измученный люд не издал ни единого стона,
Лишь на корточки вдруг с онемевших колен пересел.
Здесь малина, братва! Нас встречают малиновым звоном,
Всё вернулось на круг, и Распятый над кругом висел.

Когда я вижу сломанные крылья –
Нет жалости во мне, и неспроста.
Я не люблю насилья и бессилья,
Вот только жаль распятого Христа.

В миг расставания, в час платежа,
в день увяданья недели
чем это стала ты нехороша?
Что они все, одурели?!
И утонченные как соловьи,
гордые, как гренадеры,
что же надежные руки свои
прячут твои кавалеры?

Нет бы собраться им - время унять,
нет бы им всем - расстараться...
Но начинают колеса стучать:
как тяжело расставаться!
Но начинается вновь суета.
Время по-своему судит.
И в суете тебя сняли с креста,
и воскресенья не будет.

Ель моя, Ель - уходящий олень,
зря ты, наверно, старалась:
женщины той осторожная тень
в хвое твоей затерялась!
Ель моя, Ель , словно Спас-на-крови,
твой силуэт отдалённый,
будто бы след удивленной любви,
вспыхнувшей, неутолённой.

Дождя золотые полоски,
И снега серебряный ком,
И ты на одном отголоске
Пустыни, а я - на другом.

Как доски, прохладны и жестки
Порывы и речи кругом,
И ты – на одном отголоске
Пустыни, а я - на другом.

Житейские зрелища плоски,
От елки разит пирогом,
И ты – на одном отголоске
Пустыни, а я – на другом.

И ты – на одном отголоске
Пустыни, а я - на другом,
Но искра трепещет на воске
Об этом, а я - о другом.

Соблазны сегодня – в наброске,
Счастливость наступит потом,
Что ты – на одном отголоске
Пустыни, а я – на другом.

Сиротство стирается в носке,
Не мне ли воскреснуть в другом,
Чтоб ты – на одном отголоске
Пустыни, а я – на другом!

Намек – на рождественской блестке:
Талант обогрет очагом,
Чтоб ты – на одном отголоске
Пустыни, а я – на другом.

Каникулы! Светоч! Подмостки!
И праздник во всем дорогом,
Чтоб ты – на одном отголоске
Пустыни, а я – на другом.

Чтоб ты – на одном отголоске
Пустыни, а я – на другом!
Так нежность отважна в подростке,
Так братство прекрасно в повозке.
Об этом, я только об этом,
И только душа – о другом!

Вьюга листья на крыльцо намела,
Глупый ворон прилетел под окно
И выкаркивает мне номера
Телефонов , что умолкли давно.

Словно сдвинулись во мгле полюса,
Словно сшиблись над огнем топоры -
Оживают в тишине голоса
Телефонов довоенной поры .

И внезапно обретая черты,
Шепелявит озорной шепоток:
- Пять-тринадцать-сорок три, это ты ?
Ровно в восемь приходи на каток!

Пляшут галочьи следы на снегу,
Ветер ставнею стучит на бегу.
Ровно в восемь я прийти не могу...
Да и в девять я прийти не могу!

Ты напрасно в телефон не дыши,
На заброшенном катке не души,
И давно уже свои "бегаши"
Я старьёвщику отдал за гроши.

И совсем я говорю не с тобой,
А с надменной телефонной судьбой.
Я приказываю:
- Дайте отбой!
Умоляю:
- Поскорее, отбой!

Но печально из ночной темноты,
Как надежда,
И упрек,
И итог:
- Пять-тринадцать-сорок три, это ты?
Ровно в восемь приходи на каток!

Надежда - мой компас земной,
А удача - награда за смелость.
А песни... довольно одной,
Чтоб только о доме в ней пелось.

Я вновь повстречался с Надеждой - приятная встреча .
Она проживает все там же, - то я был далече.
Все то же на ней из поплина счастливое платье,
все так же горящ ее взор, устремленный в века...
Ты наша сестра, мы твои молчаливые братья,
и трудно поверить, что жизнь коротка.

А разве ты нам обещала чертоги златые?
Мы сами себе их рисуем, пока молодые,
мы сами себе выбираем и песни, и судьбы,
и горе тому, кто одёрнет не вовремя нас...
Ты наша сестра, мы твои торопливые судьи,
нам выпало счастье, да скрылось из глаз.

Когда бы любовь и надежду связать воедино,
какая бы, трудно представить, возникла картина!
Какие бы нас миновали напрасные муки,
и только прекрасные муки глядели б с чела...
Ты наша сестра. Что ж так долго мы были в разлуке?
Нас юность сводила, да старость свела.

Мы говорим о розах и стихах,
Мы о любви и доблести хлопочем,
Но мы спешим, мы вечно впопыхах,
Все на бегу, в дороге, между прочим.

Мы целый день проводим на виду,
Вся наша жизнь на холостом ходу,
На вернисаже, бале и за чаем.

И жизнь идет. И мы не замечаем.

Раскошелиться б сыну недолгого века,
да пусты кошельки упадают с руки...
Не грусти, не печалуйся, о моя Вера, -
остаются еще у тебя должники!

И еще я скажу и бессильно и нежно,
две руки виновато губами ловя:
- Не грусти, не печалуйся, матерь Надежда,
есть еще на земле у тебя сыновья!

Протяну я Любови ладони пустые,
покаянный услышу я голос ее:
- Не грусти, не печалуйся, память не стынет,
я себя раздарила во имя твое.

Надежда, я вернусь тогда ,
когда трубач отбой сыграет,
когда трубу к губам приблизит
и острый локоть отведёт.
Надежда, я останусь цел:
не для меня земля сырая,
а для меня - твои тревоги
и добрый мир твоих забот.

Чистоту, простоту мы у древних берем,
Саги, сказки — из прошлого тащим, —
Потому что добро остается добром —
В прошлом, будущем и настоящем!

Но Добро, как известно, на то и Добро,
Чтоб уметь притвориться - и добрым, и смелым,
И назначить, при случае, - чёрное - белым,
И весёлую ртуть превращать в серебро.

Всё причастно Добру.
Всё подвластно Добру.
Только с этим Добрынею взятки не гладки.
И готов я бежать от него без оглядки
И забиться, зарыться в любую нору!