Литература и журналистика

[НатэллаСорэ]

ЗМЕИНАЯ НОРА

Проглянет луч - и в полудреме тяжкой,
По-старчески тоскуя о тепле,
В углу между собакой и бродяжкой
Как равный я улягусь на земле.

Две трети жизни растеряв по свету,
В надежде жить, успел я постареть
И, как игрок последнюю монету,
Кладу на кон оставшуюся треть.

Ни я не мил, ни мне ничто не мило;
Моей душе со мной не по пути;
Во мне самом готова мне могила -
И я мертвей умерших во плоти.

Едва лишь тень потянется к руинам,
Я припаду к остывшему песку
И, холодом пронизанный змеиным,
Скользну в мою беззвучную тоску.


(Перевод Анатолия Гелескула)


ПАНТЕИСТИЧЕСКИЙ МАДРИГАЛ

Давно две мраморных громады,
Из них воздвигнут был фронтон,
Под небом пламенным Эллады
Лелеяли свой бедный сон;

Мечтая меж подводных лилий,
Что Афродита всё жива,
Два перла в бездне говорили
Друг другу странные слова.

Среди садов Генералифы,
Где бьют фонтаны с высоты,
Две розы при дворе калифа
Сплели между собой цветы.

В Венеции над куполами,
С ногами красными, как кровь,
Два голубя спустились сами,
Чтоб вечной стала их любовь.

Голубка, мрамор, перл и розы —
Все погибают в свой черед.
Перл тает, губят цвет морозы,
Смерть птицам, мрамор упадет.

И, расставаясь, каждый атом
Ложится в бездну вещества
Посевом царственно богатым
Для форм творений божества.

Но в превращеньях незаметных
Прекрасной плотью белый прах,
А роза красных губ приветных
В иных становятся телах.

Голубки снова бьют крылами
В сердцах, познавших мир утех,
И перлы, ставшие зубами,
Веселый освещают смех.

Здесь зарожденье тех симпатий,
Чей пыл и нежен и остер,
Чтоб души, чутки к благодати,
Друг в друге встретили сестер.

Покорный сладким ароматам,
Зовущим краскам иль лучам,
Все к атому стремится атом
Как жадная пчела к цветам.

И вспоминаются мечтанья
Там, на фронтоне иль в волнах,
Давно увядшие признанья
Перед фонтанами в садах,

Над куполами белой птицы
И взмахи крыльев и любовь,
И вот покорные частицы
Друг друга ищут, любят вновь.

Любовь как прежде стала бурной,
В тумане прошлое встает,
И на губах цветок пурпурный
Себя, как прежде, узнает.

В зубах отлива перламутра
Сияют перлы вечно те ж;
И, кожа девушек в час утра,
Старинный мрамор юн и свеж.

Голубка вновь находит голос,
Страданья эхо своего,
И как бы сердце не боролось,
Пришелец победит его.

Вы, странных полная предвестий,
Какой фронтон, какой поток,
Сад иль собор нас знали вместе,
Голубку, мрамор, перл, цветок.


ИМПЕРИЯ

Однажды отлитой из гипса
Залюбовался я рукой
Аспазии или Калипсо,
Как украшеньем мастерской.
Оцепенев под лаской снежной,
Как утром лилия чиста,
И как строфа поэмы нежной
Её открылась красота.
Легли на бархат темно-синий
При бледно матовых лучах
Изящество точеных линий
И пальцы тонкие в перстнях.
И флорентийским оборотом
Змеиный выдержав извив,
Оставлен легким поворотом
Мизинец, царственно красив.
Она ласкала дон Жуану
Отливы смоляных кудрей,
Чесала ль бороду султану
В шелках, карбункула красней,
Владычица ли, жрица страсти,
Хватала в пальчики свои
Надменный скипетр, символ власти,
Иль скипетр чувственной любви.
И опиралась, легче птицы,
На шею, гнутую дугой,
Или на круп покорной львицы,
Своей химеры огневой.
Фантазий царственных бездонность
И вера в золото, в шелка,
Как злая чувственность, влюбленность,
По невозможному тоска.
Поэмы странные, романсы
Гашиша или рейнских вин,
Езда на лошади цыганской,
На дикой лошади равнин;
Все на ладони этой скрыто
Средь тонких линий чертежа,
Где ставит знаки Афродита,
Чтоб их любовь прочла, дрожа.


НА УЛИЦЕ

Есть ария одна в народе,
Её на скрипке пилит всяк,
Шарманки все её выводят,
Терзая воющих собак.
И табакерке музыкальной
Она известна, как своя,
Её щебечет чиж нахальный,
И помнит бабушка моя.
Лишь ею флейты и пистоны
В беседках пыльных на балу
Зовут гризеток в вальс влюбленных
И беспокоит птиц в углу.
О захудалые харчевни,
Где вьется жимолость и хмель,
О дни воскресные в деревне,
Когда горланит ритурнель!
Слепой, что ноет на фаготе
И ставит пальцы не туда,
Собака, что стоит в заботе
С тарелкой лая иногда.
И маленькие гитаристы,
Что, робко кутаясь в тряпье,
В кафешантанах голосисто
У всех столов визжат её.
Но Паганини фантастичный
Однажды ночью, как крючком,
Поддел искусно ритм обычный
Своим божественным крочком.
И, восхищенный прежним блеском,
Он воскресил его опять,
Дав золотистым арабескам,
По старой фразе пробежать.


СИМФОНИЯ ЯРКО-БЕЛОГО

С изгибом белых шей влекущих,
В сказаньях северных ночей,
У Рейна старого поющих
Видали женщин-лебедей.
Они роняли на аллее
Свои одежды, и была
Их кожа мягче и белее,
Чем лебединые крыла.
Из этих женщин между нами
Порой является одна,
Бела, как там, над ледниками,
В холодном воздухе луна;
Зовя смутившиеся взоры,
Что свежестью опьянены,
К соблазнам северной Авроры
И к исступленьям белизны!
Трепещет грудь, цветок метелей,
И смело с шелка белизной
И с белизной своих камелий
Вступает в дерзновенный бой.
Но в белой битве пораженье
И ткани терпят, и цветы,
Они, не думая о мщеньи,
От жгучей ревности желты.
Как белы плечи, лучезарный
Паросский мрамор, полный нег,
На них, как бы во мгле полярной,
Спускается незримый снег.
Какой слюды кусок, какие
Из воска свечи дал Господь,
Что за цветы береговые
Превращены в живую плоть?
Собрались ль в небесах лучистых
Росу, что молока белей;
Иль пестик лилий серебристых,
Иль пену белую морей;
Иль мрамор белый и усталый,
Где обитают божества;
Иль серебро, или опалы,
В которых свет дрожит едва;
Иль кость слоновую, чтоб руки,
Крылаты, словно мотыльки,
На клавиши, рождая звуки,
Роняли поцелуй тоски;
Иль снегового горностая,
Что бережет от злой судьбы,
Пушистым мехом одевая
Девичьи плечи и гербы;
Иль странные на окнах дома
Цветы; иль холод белых льдин,
Что замерли у водоема,
Как слезы скованных ундин;
Боярышник, что гнется в поле
Под белым инеем цветов;
Иль алебастр, что меланхолий
Напоминает слабый зов;
Голубки нежной и покорной
Над кровлями летящий пух;
Иль сталактит, в пещере черной
Повисший словно белый дух?
Она пришла ли с Серафимой
С полей гренландских, полных тьмой?
Мадонна бездны ледовитой,
Иль сфинкс, изваянный зимой,
Сфинкс, погребенный под лавиной,
Хранитель пестрых ледников,
В груди сокрывший лебединой
Святую тайну белых снов?
Он тих во льдах покоем статуй,
О, кто снесёт ему весну!
Кто может сделать розоватой
Безжалостную белизну!


АЛМАЗ СЕРДЦА

Хранит подарок милой каждый
Влюбленный в сердце ли, в столе,
Его лаская с острой жаждой
В часы надежд иль в горькой мгле.
Один — ах, всё влюбленный смеет, —
Улыбкой светлой ободрён,
Взял прядь волос, что голубеет
Чернее, чем крыла ворон.
Другой отрезал нежный локон,
На шее, что сумел склонить,
Волнистый, мягкий, словно кокон,
Прядущий шелковую нить.
И третий вспоминает сладко
Про ящик, гроб своей тоски,
Где скрыта белая перчатка,
Для всякой узкая руки.
Тот прячет Пармские фиалки
В благоуханное саше,
Подарок свежий, ныне жалкий,
Чтоб нежность сохранить в душе.
А этот милой Сандрильоной
Потерянную туфлю чтит,
А тот ещё, как встарь влюбленный,
Вздох в маске кружевной хранит.
Нет у меня блестящей пряди,
Цветов, перчатки, башмачка,
Но есть зато в моей тетради
Слеза средь одного листка.
То капелька росы мгновенной,
Как небо голубых очей,
То драгоценность, жемчуг пенный,
Растаявший в любви моей.
И, как сокровища Офира,
Мне блещет темное пятно,
Алмазом светлым из сапфира
С бумаги синей взнесено.
Я помню, как упала эта
Слеза, хранительница нег,
На строчку моего сонета
Из глаз, не плакавших вовек.


ПЕРВАЯ УЛЫБКА ВЕСНЫ

Тогда как льётся все случайней
Людской толпы ненужный гам,
Весну приготовляя втайне,
Смеётся Март назло дождям.
Для вербы, горестно склонённой,
Когда и целый мир поник,
Он нежно золотит бутоны,
Разглаживает второпях.
Идет, как парикмахер ловкий,
В оцепенелые поля
Своею белою пуховкой
Напудрив ветви миндаля.
Природа тихо отдыхает,
А он спустился в голый сад,
Бутоны роз он одевает
В зелено-бархатный наряд.
Придумывая ряд сольфеджий,
Насвистывая их дроздам,
Сажает в поле он подснежник,
Фиалки сеет там и сям.
И у струи оледенелой,
Где боязливый пьет олень,
Он ландыша бубенчик белый
Заботливо скрывает в тень.
В траве, чтоб ты её сбирала,
Припрятал землянику он
И ветви сплел, чтоб тень скрывала
От глаз палящий небосклон.
Когда ж пройдут его недели
И вся работа свершена,
Он повернет лицо к Апрелю
И скажет: «Приходи, весна!»


СВЕТ ЖЕСТОК

Как свет жесток, моя малютка:
Как утверждать всегда он рад —
В твоей груди — о злая шутка! —
Не сердце, а часы стучат.
Но грудь твоя встает высоко
И падает, как гладь морей,
В кипенье пурпурного сока
Под кожей юною твоей.
Как свет жесток, моя малютка:
Он уверяет, что глаза
Твои мертвы, вращаясь жутко,
Как от пружин, раз в полчаса.
Но почему же, покрывало
Мерцающее, капли слез
В твоих глазах горят устало,
Как просиявший жемчуг рос.
Как свет жесток, моя малютка:
Подумай лишь, он говорит,
Подумай лишь, он говорит,
Что ты стихам внимаешь чутко,
А для тебя они санскрит.
Но губы у тебя как сладкий
Цветок, хранилище утех,
И там трепещет в каждой складке
Понятливою пчелкой смех.
Поверь, за то тебя бесславят,
Что ненавидишь ты их шум,
Оставь меня, и все объявят:
— Какое сердце, что за ум!


АНАКРЕОТИЧЕСКАЯ ПЕСЕНКА

Ты хочешь, чтоб была я смелой,
Так не пугай, поэт, тогда
Моей любви, голубки белой,
На небе розовом стыда.

Идет голубка по аллее,
И в каждом чудится ей враг,
Моя любовь ещё нежнее —
Бежит, коль к ней направить шаг.

Немой, как статуя Гермеса,
Остановись, и вздрогнет бук,
Смотри, к тебе из чащи леса
Уже летит крылатый друг.

И ты почувствуешь дыханье
Какой-то ласковой волны
И лёгких, лёгких крыл плесканье
В сверканьи сладком белизны.

И прирученная голубка
Слетит к тебе, уже твоя,
Чтобы из клюва, как из кубка,
Ты выпил слабость бытия.


СЛЕПОЙ

Как днём сова, такой же чуткий,
На берегу ручья слепой
Играет медленно на дудке
И ошибается дырой.

Играет водевиль, в котором,
Увы, фальшивит он всегда,
И этот призрак с мёртвым взором
Собака водит в города.

Проходят дни его без блеска, —
И тёмный мир его жесток,
Ему незримой жизни плески
Как позади стены поток!

О, что за чёрные кошмары
В мозг забираются ночной!
Что за ночные гримуары
Написаны в пещере той!

В Венеции, на дне колодца
Так умник сумасшедший ждёт,
Гвоздём рисуя, как придется…
А день вовеки не придёт.

Но в час, когда при плаче громком
Легко задует факел смерть,
Душа, привыкшая к потёмкам,
Увидит озарённой твердь.


КЛЮЧ

Близ озера источник плещет,
Меж двух камней ему легко;
Вода смеющаяся блещет,
Как бы собравшись далеко.

Она лепечет: Я довольна,
Так жутко было под землёй,
Теперь мой берег — луг привольный,
Играет солнце надо мной.

Мне незабудки голубые
Стыдливо шепчут: не забудь!
Стрекозьи крылья золотые
Меня царапают чуть-чуть.

Из кубка моего пьёт птица…
Кто знает? — может быть, потом
И я могу рекой разлиться,
Что моет холм, утёс и дом.

О, как оденут пеной воды
Мосты гранитные в туман,
Неся большие пароходы
Во всё берущий океан.

Так созидает сотни планов
На будущее юный ключ,
Как кипяток горячих чанов,
Бежит поток его, кипуч.

Но колыбель близка к могиле,
Гигант наш умирает мал,
Он падает, едва лишь в силе,
В лежащий около провал.


КАРМЕН

Кармен худа — коричневатый
Глаза ей сумрак окружил,
Зловещи кос её агаты,
И дьявол кожу ей дубил.

Урод — звучит о ней беседа,
Но все мужчины взяты в плен.
Архиепископ из Толедо
Пел мессу у её колен.

Над тёмно-золотым затылком
Шиньон огромен и блестящ,
Распушенный движеньем пылким,
Он прячет тело ей, как в плащ.

Средь бледности сверкает пьяный,
Смеющийся победно рот,
Он красный перец, цвет багряный,
Из сердца пурпур он берёт.

Она, смуглянка, побеждает
Надменнейших красавиц рой,
Сиянье, глаз её вселяет
В пресыщенность огонь былой.

В её уродстве скрыта злая
Крупица соли тех морей,
Где вызывающе нагая
Венера вышла из зыбей.


КАМЕЛИЯ И МАРГАРИТКА

Всем нравятся цветки в теплице,
Те, что от родины вдали
В кристальной сказочной темнице
Великолепно расцвели.

И ветерки теперь не станут
Дарить им поцелуй живой,
Они рождаются и вянут
Пред любопытною толпой.

За бриллиантовой стеною,
Как куртизанок молодых,
Лишь непомерною ценою
Купить возможно прелесть их.

Фарфор китайский чередою
Соединил их нежный сон,
На бал изящною рукою
Букет их свежий принесён.

Но часто между трав зелёных,
Вдали от взглядов и от рук,
В тени ветвей переплетенных
Цвет украшает светлый луг.

Лишь взгляд, опущенный случайно,
Лишь пролетевший мотылёк
Пред вами раскрывает тайну,
Которой жив простой цветок.

Пускай украшен он немного,
Цвести под синим небом рад,
Для одиночества и Бога
Струит он скромный аромат.

Склонясь над чашечкою чистой
И не касаясь ничего,
Вы наслаждаетесь душистой
Мечтою лёгкою его.

И чужеземные тюльпаны,
Камелии большой цены,
На миг оденутся в туманы.
Простым цветком превзойдены.


* * *

На тихом берегу зеленого канала,
Где зыбь под барками спокойно задремала, -
Ушедший в небо шпиль и окна чердаков,
И аспид старых крыш, где аист пляшет танец,
И грохот кабаков, приюта буйных пьяниц, --
Фламандский городок Теньера вам готов.
Его узнали вы? Вы видите: вон ива,
Как девушка в воде, склоняется лениво,
Рассыпав волосы, вон церкви острие,
Вон утки на краю дождем размытой ямы...
Картине солнечной не достает лишь рамы,
Гвоздя, чтоб прикрепить ее.


(Перевод Николая Гумилева)