ЭКИПАЖ (рассказ, 37200)
Добавлено: Ср апр 10, 2013 3:34 pmЭКИПАЖ
Пулю, летящую в назначенную цель, никогда не остановят запоздалые сомнения.
На низком столике - стайка белых кофейных чашек. Маленьких, пустых. Время размышлять точно и в последний раз истекло.
За высокими окнами аэропорта – дрожащие серые лужи.
Он брезгливо поморщился, вытер пальцы бумажной салфеткой, с решимостью встал. Улыбнулся для себя. Случайному взгляду его улыбка показалась бы скверной.
Смуглый, худой, вышел под дождь.
И хотя обычная одежда прилетевшего пассажира говорила скорее о неуспешности, чем о лишних деньгах, такси на взмах его уверенной руки остановилось с почтением.
Эта история началась давно и в таком возрасте, когда в записных книжках некоторых сверстников стали появляться тайные номера телефонов и строгие инициалы. Другие ребята, попроще, из рабочих семей, с азартом кололи свои пальцы гитарной струной, черной тушью и единственными, как им тогда казалось, именами.
А он, волнуясь непознанным еще гулким сердцем и стараясь не сбить дыханием тонкий пульс латунных механизмов, поддел ножом крышку наручных часов и выцарапал на ее внутренней поверхности слова: «Яхта «Легенда». Поставил год. Простенькие часы были дорогим подарком, первыми в его жизни, и казалось, что они навсегда сохранят суть данного им только себе обета.
Он тогда много, очень много читал. Чтение не было обезображено какой-то навязанной системой, а имело случайный, страстный характер.
Набор из индейцев, приключений и погонь, внезапно возникший из обычного мальчишеского общения, скоро сменился подробными рассказами о диких животных, тщательными историями про дальние путешествия. С книгами он был смелым и ловким; наедине с ними гораздо легче чувствовал себя обязательно честным и сильным.
В настоящей жизни было хуже. Почему-то всё чаще и чаще хотелось внезапно оказаться в другом мире, в таком, где нет уличных драк, пьяно облеванного соседа на общей коммунальной кухне, обидных плевков одноклассников в спину старенького, заботливо заштопанного мамой, школьного пиджака.
Ему грезилась большая красивая яхта.
На самых лучших листах бумаги рисовал он ее подробности, знал каждую складку тугих парусов и многочисленные, таинственно звенящие названия всех ее снастей.
Был выбран маршрут. Естественно, вокруг света. Кажется, он учился тогда в пятом классе. О том, что и такой безумно длинный путь должен когда-то закончиться, он не думал. Жизнь его яхты должна была продолжаться всегда.
Толстые, часто трудные в прочтении книги помогли ему определить правильность верных ветров, а кроме них - самые дружественные течения. Путевые записки людей-буревестников изучались им упорно и жадно. Он точно знал, что нужно запоминать. Название.… Почему «Легенда»? Объяснить не пытался, скорее всего, это был какой-то минутный порыв, случайная мысль или строка сильных внешкольных стихов.
В тишине домашних ночей он продумал всё. Кроме одного. Его яхте нужен был экипаж. Паруса «Легенды» требовали множества рук, справиться самостоятельно со сложным такелажем он и не рассчитывал, даже и не думал, что будет ТАМ один…
Через год или два появились первые имена.
Он неожиданно открыл для себя возможность оценивать окружающих людей по строгой и ответственной шкале. Каждое слово, каждый шаг и поступок выбранного человека должны были оправдывать его будущее присутствие на яхте «Легенда».
Вначале, ослепленный внезапным шансом хотя бы тайно стоять выше кого-то; решать, пусть и без огласки, чьи-то судьбы, он с осознанной долей благодеяния попытался зачислить в свой будущий экипаж нескольких одноклассников и даже далекого двоюродного брата.
Но скоро научился видеть и понимать ошибки своих поспешных решений.
Из той школьной поры в списке остался только Сандро.
…Жила в соседнем подъезде семья. Мать, высокая, желто-худая женщина, и три ее сына, приблизительно одинаковых возрастами подростка. Мальчишки и дома, и на улице выделялись странными разноцветными одеждами, обносками с чужих детских плеч, подаренных им по бедности сердобольными людьми. Сандро был совсем не намного старше братьев. И хотя жили они шумно и весело, их мать, казалось, на глазах высыхала от папиросного дыма, постоянно прятала красивое лицо в темный, грубой ткани, головной платок. Пацаны-погодки проказничали, что-то беспрестанно выдумывали, дрались, не только между собой, но и частенько схватываясь с соседскими дворовыми компаниями.
Обычно верх в справедливых семейных битвах одерживал Сандро, потом братья вместе играли на гитаре и уносились на реку купаться.
Иногда приходил их отец. От уверенного мужского голоса даже случайным гостям становилось ещё веселей, воздух в бедной квартире в это время почему-то пах кислым, учебники летели в угол, обычный шум вытеснялся громким застольным гамом, допоздна играла гармошка…
Когда болезнь в очередной раз серьезно одолевала маму, мальчишки на время согласно затихали. Сандро выскакивал навстречу каждому и делал свирепое лицо, если кто-то с улицы бухал валенком в хилую фанерную дверь. Магазин, готовка и присмотр за младшими братьями оставались тогда заботой только Сандро.
Летом они всем двором ходили на далекие заводские свалки. Город был рабочим, очень умелым, в некоторых своих кварталах военным и даже секретным. На свалках тогда можно было найти все. Сандро нацеливал их на нужные вещи, смотрел и по-житейски мудро оценивал трофеи. Он разбирался как бог в радиодеталях, причем дошел до сути каждой из них своим умом и при помощи журналов «Радио», собранных в сарае со школьной макулатурой. Шаги от познания простейшего детекторного приемника до эффекта туннельных транзисторов он сделал быстро, на их глазах, сам постиг все сложности и пользовался по части радио заслуженным дворовым авторитетом.
Потом или почти одновременно наступил в их мальчишеской жизни опасный период увлечения оружием. Сандро имел самое большое и лучшее собрание гильз и патронов, свободно определял принадлежность боеприпасов и разрешал любой спор, мастерски делал бомбочки из магния и марганцовки, мудрил с составами, изобретал электрозапалы и дистанционные взрыватели. Все это продолжалось до тех пор, пока один несовершеннолетний умелец с соседней улицы не заполучил в бедро раскаленную костром и взрывом охотничью гильзу шестнадцатого калибра. Взрослые ругались и в школе, и дома, чья-то мамаша даже закатила истерику прямо у них во дворе. Сандро устроил среди своих единомышленников собрание и, решительно утопив в глубоких нечистотах уличной помойки все свои патроны, враз прекратил оружейную тему.
Когда младшие братья случайно украли где-то старенький фотоаппарат, Сандро тут же принес из библиотеки домой охапку справочников и в углах их неумытой квартиры зашуршали траурно жесткие ленты сохнущей фотопленки и заблестели бутылки с гипосульфитом.
Таинство завораживало. Огромным праздником оказывался тот день, когда Сандро объявлял друзьям, что вечером будет печатать фотографии. Ожидание вызывало даже дрожь в животе - ведь впереди было полночи стояния плечом к плечу в тесной клетушке ванной под опасно красным светом фонаря, радостное узнавание давно забытых событий, равное участие в ответственной работе!
Увеличительный прибор скоро накалялся. Дышать становилось труднее, они все согласно оставались в трусах и майках; сначала возбужденно, а потом устало спорили о выдержке, диафрагмах и о неудавшемся кому-то из них кадре.… Ночью расходились по домам почти ненавидящие фотографию, но, поостыв в других заботах неделю, иногда две, снова жадно стремились к желанному делу.
К концу последнего лета Сандро показал им звезды. Все началось с половинки бинокля, найденного на очередной свалке, и школьного учебника астрономии. Некоторое время они еще только удивлялись, а Сандро уже знал кучу созвездий, горячо спорил с взрослыми мужиками во дворе о красных и белых карликах, наизусть помнил десятки звездных величин.
Темными вечерами пробирались они через чердак на невозможно высокую крышу их пятиэтажки. Та же тайна, что и в душной маленькой ванной, дышала на них вольными осенними ветрами. Устраивались на гулком железе в тесный круг и, подсвечивая себе фонариками, изучали листочек с верным расположением светил, выдранный кем-то без спросу из домашнего настенного календаря. Радостно узнавали на небе планеты и звезды, грустили, подсчитав вместе с Сандро число парсеков и человеческих лет, отделяющие их родную крышу от тех самых звезд….
Когда бдительные пенсионеры перекрыли висячими замками все чердачные входы-выходы, Сандро первым освоил прелести пожарной лестницы, до тех пор бездельно прилегавшей к дальнему торцу их дома.
Именно там, на лестнице, и пришлось ему увидеть очень близко, и запомнить навсегда глаза Сандро.
…Карабкаться по пожарке решались не все члены их астрономического сообщества. Ближний уличный фонарь, чтобы не предавал, они разбили заранее, поэтому лестница страшно и гулко уходила вверх, прямо в темное небо. Сандро бодро лез первым, предварительно накачав на земле их, младших, презрительными словами и кличками.
Он взялся за ступени сразу же за Сандро. Голые пальцы немели на предзимнем металле, но всем телом он ощущал, что на высокой полосе лестницы не один, и упрямо и настойчиво цеплялся за перекладины. Прошла целая вечность, внизу, под ним, сопел какой-то другой мальчишка, дунул в лицо через невидимую кромку крыши пронзительно ровный ветер и в то же мгновение рваные кеды скользнули по граням стылой железяки. Руки уже были непослушны, и вмиг закостенели на верхней перекладине, почти разжавшись. Он потихоньку взвизгнул от ужаса предстоящего падения.
Наверху загрохотали башмаки по железу, потом зашуршали пуговицы по настилу площадки, высунулась над краем крыши лохматая голова Сандро.
Вцепившись в слабый воротник его вельветовой курточки, Сандро пытался разжимать его пальцы, говорил что-то ласковое, доброе….
Уже потом, на широком просторе крыши, далеко от страшного края, посадил рядом с собой, прикрыл, колотящегося, полой своего странного фиолетового пальто. Спорили, как и всегда, остальные пацаны о чем-то космическом, важном, негромко рассуждал Сандро, а он молчал.
Потом Сандро приказал им, мелкоте, сидеть на месте, не шевелиться, слез по предательской лестнице вниз и выпустил всех с крыши через чердак, предварительно выдрав арматуриной один из угрюмых амбарных замков на пыльной двери.
Он не помнил, как Сандро уходил в армию. Расстались просто, словно на несколько школьных часов, уверенные в том, что обязательно и скоро увидятся. Жизнь развела их в стороны не напрягаясь, без драм. Он понимал эту естественность, но очень часто, услышав название далекого города, где после службы остался жить друг, думал: «Ничего, ничего, когда все получится и будет нужно, я обязательно отыщу его там!». И был уверен, что прежний Сандро с улыбкой откроет ему дверь…
Никто не знал про «Легенду». Даже в редкие минуты искреннего мальчишеского сближения он никому не выдавал свою тайну. По-прежнему много читал, чертил, занимался давно начатыми самоделками, а весной, неожиданно для всех, сбежал из дома.
…Стучали колеса длинного холодного вагона, уносящего его на север, к льдистому морю, всё дальше и дальше от врагов и от преданной им мамы, хохотали в дальнем углу беззубые стриженые мужики в одинаково черных одеждах, сурово не спал возле них розовощекий милиционер. Цыгане угощали соленой треской, но он благодарил и ел неохотно. Запекся в груди ком грусти и обиды.
«Зачем…!?»
Ведь деревянные заготовки для школьной мастерской они волокли тогда через весь снежный город вместе, всем было одинаково трудно, а они… Веревки санок резали руки, он поделился с одним из пацанов своей новенькой перчаткой, маминым подарком на мужской февральский праздник, потом нечаянно вырвался из общей колонны и счастливо усталый - «Первый!» - поджидал остальных на школьном дворе. Те задержались, потом толпой вышли из-за угла и корявый губастый одноклассник с улыбкой, застегивая толстые зимние штаны, возвратил ему мокрую, воняющую мочой перчатку.
Обступив его, смеялись тогда все: спортсмены и отличники, сосед по парте, сквозь окна второго этажа школы таращились знакомые глазастые девчонки….
Уже через два дня побега он сильно, до беспомощных слез, захотел домой. Сам сдался дежурному на далеком конечном вокзале, был выкупан в вонючей и щербатой ванне милицейского приемника-распределителя, там же удивительно быстро научился играть в настольный теннис.
Начальники известили маму, а через день от нее пришла телеграмма. Воспитательница приемника повела его на вокзал, дотащила рюкзак с государственными продуктами, официально положенными ему для проезда домой, до вагона, произнесла по-бабьи слезное напутствие.
Он сел у окна.
Места рядом с ним заняли три одинаково высоких парня. Со смехом, очень легко побросали свои небольшие чемоданы и сумки на верхние полки, остались на перроне покурить. Он забился в угол и, понимая, что возвращается снова туда, к тем, от кого недавно убежал и отрекся, заплакал. Шумели и зачем-то громко кричали вокруг люди, свистел белый пар на соседних путях, а он вспоминал маму, соседей, школу… и опять маму, кожаные перчатки, ее подарок. Деньги, взятые ночью из маминой шкатулки, на которые потом купил билет…. Тупая тоска замыкала всё в какой-то ненужный круг, становилось зябко и темно.
Поезд тронулся, почти одновременно вошли в купе его крепкие попутчики, забалагурили, засмеялись, начался дорожный разговор. Они заметили его грусть не сразу, потом все вместе навалились с прибаутками, растормошили, ободрили, оттаяли его до полной исповеди.
Добрые, сильные, уверенные – он с радостью потянулся к ним. Долгие сутки пути и постепенное оживание среди людей были просто необходимы, и парни поняли это раньше и лучше его.
Один, тот, кого приятели называли уважительно Дэном, светловолосый, в свитере с оленями, сел по-теплому рядом с ним, приобнял за плечи.
«Обидел кто? А ты что…?»
Он старался честно и подробно рассказывать, торопясь, захлебывался в счастливой возможности быть собой – Дэн внимательно, без ерничества слушал; он спрашивал – Дэн подробно и ответственно, да так, чтобы нечаянно ничем не расстроить, не спугнуть, подбирал ответы. По-настоящему удивлялся его знаниям, спокойно советовал, как вести себя дома.
Из-за соседних вагонных перегородок вскоре потянуло вкусным запахом вареных куриц.
Парни тоже заговорили про еду. Со студенческой прямотой Дэн достал с полки чемоданчик и положил на стол три бутерброда с колбасой. «Это всё из общественных запасов, что мне от вас удалось сберечь, братцы. Как делить-то будем?»
Погладил его по голове.
«Хорошему человечку тоже вот нужно подкрепиться…»
Только тогда и очнулся он по-настоящему.
Вытащил из-под ног свой пионерский рюкзачок, шваркнул его на почти пустой стол, с горящими глазами стал дергать завязанную на горловине веревочку. Торопясь, вываливал на газету продукты, хлеб, какие-то консервные банки прокатились, со стуком попадали на пол.
«Вот, у меня есть! Давайте вместе! Это же мне всё дали…! Ну, пожалуйста!»
Был горд, был рад своей нужностью и уже считал себя равным.
Потом парни пели. Дэн играл на гитаре и вел остальных сильным голосом. Слова знали все и, если кто-то внезапно замолкал, то было видно, что это только для того, чтобы повторить простую суровую песню пока для себя.
Очарованный и убежденный неожиданными впечатлениями он притих. Всё прошлое, с чем, казалось, навсегда и с усилием он покончил несколько дней назад, постепенно возвращалось к нему. Вот этих бы людей на его «Легенду»! Они бы не подвели, не струсили, помогли в трудные мгновения, обязательно подсказали бы! С ними не страшны были бы дикие шторма, тяжелые льды и злые губастые пираты….
Достали карты, бескорыстное тогдашнее развлечение.
Дэн сам взял его себе в пару. Им вдвоем почему-то много везло, они почти всегда выигрывали, азартный Дэн часто хвалил напарника, удивлялся, какой же он умелый и удачливый.
Вагонная жизнь постепенно затихла. Он настолько устал, что, опустив голову на подушку, закрыл в темноте глаза только один раз и никак не мог знать, что уже спит улыбаясь.
Парни вышли на своей остановке в начале ночи, оставив для него смешную бодрую записку. Не захотели будить, прощай, будь…, и еще несколько хороших слов. Что под его подушкой деньги, он сунулся – сколько взял дома из шкатулки. «Обязательно верни и извинись перед мамой!»
Спросонья он обиделся, что не пожали руки, закутался с головой в одеяло, но добрый сон уже никак не возвращался.
Включил маленький свет, достал из куртки потрепанный блокнот и карандаш, начал записывать всё, что успел узнать о них в разговоре: город Вольск, институт…, одного зовут Батя, другого Николай, третьего.… Расплылся в улыбке. Дэ-эн!
Важно было ничего не упустить, не забыть. Ведь ему просто необходимо отыскать Дэна и все-все ему подробно объяснить! Рассказать о волшебной яхте «Легенда», попросить его согласиться, убедить. Дэн должен знать его план, должен всё понять, а в необходимое время обязательно должен быть рядом.
А потом он опять жил, читал, смеялся.
Наступило время, принял решение, неожиданно для своего характера и для всех окружающих его людей выбрал профессию. С замирающим сердцем предугадывал впереди незнакомые трудности. Мама плакала, провожая, он держался.
Книжным мальчиком, слабаком, отличником, колючим зверьком, готовым к яростному моментальному отпору, он вступил в широкие ворота мореходки. На первых порах эта взъерошенность помогла, а потом, когда уже не нужно было маскироваться, оказалось, что там в цене и то, что он действительно знал и умел.
Большую практику отбарабанил вместе с ребятами из группы на плавбазе. По колено в рыбьих потрохах, на палубе – под тоннами соленых брызг, а потом и в морозном трюме правил себя на крутом изгибе настоящей жизни.
Остававшийся до начала учебного года месяц ему выпало практиковаться на небольшом посыльном суденышке, которое уныло стояло в порту у причала и лишь изредка выбегало с грузовыми поручениями в ближние балтийские страны.
Стал служить, прибирать кают-компанию, нести вахты, оставалось время и на то, чтобы подробно читать учебники.
Кораблик был славный.
Второй помощник капитана, выпускник той же мореходки, в которой учился и он, солидный парень, лет на пять-шесть старше, уже счастливо обремененный женой и тещей, взялся помочь ему подготовить отчет о практике. Ближе к вечеру пароходик затихал, все начальники уезжали по домам, оставалась только вахта: матрос, он, Второй и механик. Болтали на палубе, потом пили чай, пожилой механик, кряхтя, уходил в свою каюту. Второй шутливо, с учетом собственного практического опыта, «гонял» его по звездам, заставлял вспоминать кое-то из навигации и морского дела. Подсказывал, называл шляпой и только после этого толково и обстоятельно объяснял задание.
Совсем скоро стало ясно, что без Второго он скучает. Их вахты часто не совпадали, он с нетерпением ждал встреч. Опять вспоминали училище, преподавателей, знакомые места и смешные курсантские уловки. Если не назначали его стоять ночь у трапа, они со Вторым в тишине камбуза жарили вкусное мясо и заваривали какой-то почти сказочный густой чай.
К концу месяца суденышко, не отходя от причала, словно вошло в полосу шторма. Люди суетились, кричали друг на друга, шептались по углам, ругались. Выпал шанс короткого десятидневного рейса, нужно было отвезти в один из европейских портов оборудование для ремонта застрявшего там отечественного траулера. Выгодная ходка, заграница, валюта…
Прошел гадкий слушок, что его хотят списать на берег, временно внести матросом в судовую роль какого-то чиновника из их конторы.
Было до слез обидно, но Второй, поднявшись на борт, внимательно его выслушал, вышел через полчаса из капитанской каюты красный, а не просто розовый, как обычно, и с твердо поднятой головой. Улыбнулся, подмигнул.
Первый раз в «загранку»! Пусть всего на неделю, пусть близко, но ведь это было в первый раз!
Уже по приходу в чудесный незнакомый город Второй взял его в свою группу, помог правильно посчитать иностранные деньги. Для путешествия на берег дал пиджак, помог даже немного перешить пуговицы.
Шагнув с трапа на асфальт чистенькой улочки, они вдвоем отстали от всех, не бросились по магазинам.
Второй был в этом порту уже не раз и поэтому уверенно начал их экскурсию с большого мудрого парка. Значение надменных памятников и аккуратных белых табличек Второй объяснял легко и подробно, весело «шпрехал» возле мороженщицы, угощал его разноцветными холодными шариками, потом предложил сходить в кино.
Он задумчиво отказался – практиканту валюты положено крохи. Старался больше глядеть по сторонам и не огорчаться.
Со своими встретились у магазина дешевой одежды. Мужики уже топорщились разноцветными коробками и свертками, только некоторые всё ещё тщательно приценивались, разгуливая по торговым рядам. Ради интереса зашли и они со Вторым.
Джинсовая куртка! Красивая…. Главное, что и цена-то по его первоначальным деньгам, только вот он уже купил себе немного жевательной резинки, да для мамы фотографию забавных лохматых обезьянок.
Примерил курточку, снял, ещё раз потрогал плотную уверенную ткань…
Второй подошел с усмешкой, пришлось оправдываться, объяснять, что не очень-то и хочется. Не дослушав до конца про деньги, Второй потащил его вместе с курткой к кассе. Стоял за спиной Второго, краснел от стыда, ожидая неприятностей. Второй не спеша расплатился за него, подмигнул, смешно оттопырив богатый ус…
Практика окончилась. Он собрался, однажды уже почти уехал на вокзал, вернулся, все никак не мог дождаться Второго. Но всё, пора. Присел на трюмные доски перед дальней дорогой. «Вот с этим бы человеком.… На яхте. Я обязательно ему напишу».
Не написал. Прошли годы. Он сам уже стал помощником капитана, одинаково уверенно чувствовал себя в лавчонках Кальяо, на тропических базарах Дакара и супермаркетах Гетеборга. Промышлял рыбу, выполнял план, приходил, уходил, был и на севере, и на юге, может быть, даже немного и позабыл…
В один из дней, когда океан распахнулся с рассвета солнечным штилем, их транспорту приказано было подойти к плавбазе. Почему-то просто так, без перегруза рыбы, безо всякого интереса. Он отдыхал на верхнем мостике, играл с электриком в шахматы.
На палубе чем-то занимались, визжали тросы на турачках, громыхал командами боцман. В привычный шум неожиданно врезался высокий и тревожный женский голос.
Женщина-врач кричала с борта плавбазы, пытаясь командовать своими матросами, один из которых даже закусил губу, по миллиметрам отпуская из рук трос. Над мокрой палубой, над кучей брезентов на носовом трюме беспомощно качались носилки, криво спеленатые грязными веревками.
Лебедчик на плавбазе ловил каждый жест человека, который командовал спуском, плавно двигал рычаги, смотрел на их боцмана.
Подскочили мужики, приняли носилки на брезенты, что-то в последний раз прокричала женщина, махнул рукой лебедчик. Их транспорт быстро отошел от базы. В рубке собралось неожиданно много людей, капитан объяснял всем положение, почему-то часто пощипывая рейсовую бородку.
…На плавбазе в трюме с рыбной мукой обнаружили течь. Вода уже подбиралась к нижним мешкам, их береговому управлению грозила большая финансовая неприятность; командный состав посоветовался, прикинули свои возможности, назначили ответственного, возглавившего работы. Разобрали узкий колодец в тугих мешках. К самому днищу трюма спустилась аварийная команда. Пришлось попотеть, а причина оказалась пустяковая. Последним подняли из темноты технолога, он счастливо разогнулся, мотая припудренной желтой мукой башкой, и доложил о готовности. Гора с плеч, но ответственный, тот самый, которого назначили, все-таки решил убедиться сам. Спустился на веревке в глубокую мешочную дыру, тщательно начал светить фонариком. Случайный и, может быть, почти неотличимый от остальных, гребень медленной зыби сделал свою работу, качнул не так огромную тушу плавбазы…
Мешки глухо шлепались на дно колодца с многометровой высоты, мягкими сухими пудами калеча и плюща невысокого человека.
Молча, в спешке ужаса вытащили тело из-под завала, судовой врач немного поколдовал, беспомощно пожал плечами, начальник экспедиции принял решение передать больного на другое судно, в этот же день уходящее на острова.
…Черный человек лежал в двух десятках метров от них, укутанный в темные одеяла и туго привязанный к новеньким носилкам.
Шли полным. Назначенное судно вызывало их на связь, до встречи оставалось полтора часа хода. В опустевшей рубке, кроме вахтенных, оставался только он. Всматривался в океан по курсу, старался думать о солнце и птицах, отводил взгляд от брезентов. И все-таки не выдержал, посмотрел.
Далёкие глаза просили: «Подойди!», черные запекшиеся губы шептали что-то. Он не понимал, неуверенно переспросил тоже взглядом, ткнув себя пальцем в грудь. Грязные веки устало опустились. Он бросился из рубки по трапу вниз, преодолевая брезгливый страх и волнение. Замедлил у трюма шаги, подошел, взглянул…
Смятое лицо, рваные губы, слипшиеся от крови усы… «Узнал меня, мясоед?» - прохрипел раздавленный человек. «Подойди ближе.… Ну, как?» Он охнул, ответил, и начал говорить бодрые, вроде бы удобные в такой ситуации слова. Второй сипло оборвал его: «Слушай, врачи сказали, что у меня….» и трудно начал перечислять. Он смотрел на Второго с неловкой жалостью, ощущал недоуменные взгляды своих матросов и всем существом молил, двигал и себя, и его к возможно близкому спасению.
Снова зазвенела, запела грузовая лебедка. Последний раз он тронул Второго за твердые пальцы, сморгнул и, дотерпев до усталых прощальных слов, бросился в свою каюту.
Стемнело. Окрепли плечи ветра.
Люди делятся на тех, кто жил, кто живет и тех, кто ходит в море.
Он очень хотел жить, был умен, и всё у него в жизни получалось.
Незаметно и вовремя, как дыхание нужного ветра, встала с ним рядом та, чьи глаза без слов заставляли его быть ещё сильнее, еще удачливее.
Она писала стихи, рисовала на больших картонах странные фигуры, любила пушистые оранжевые полотенца и почему-то огорчалась, когда им вместе предстояло лететь в самолете.
Через несколько лет в их богатом доме долгожданно появился и начал радостно расти маленький гениальный фантазер, добрый мальчуган с таким же удивительно пронзительным, как и у мамы, взглядом.
Правильно устроенная жизнь оставляла время мечтать. Прерывая иногда напряжение своих широких коммерческих дел, он всё-таки умел находить письмами тех, которые когда-то поразили открытостью души или необъяснимым поступком. За десятилетия его экипаж был укомплектован полностью.
Долгие годы тайну прекрасной яхты, рожденной когда-то чистой мальчишеской наивностью, он носил в себе.
Жизнь била его по лицу, ласкала, рычала, обдавая пеной глухой ненависти, страстно любила, предавала, опрокидывала, а он, в ожидании неизбежно чудесного плавания, только уверенно улыбался ей спокойными глазами.
Но вот когда свет их милого оранжевого абажура стал для него важнее, чем весь остальной мир, правильно, по взаимному согласию, оставленный за тихими домашними окнами, случилось то, к чему он не был готов.
Удар. Огонь. В одно мгновение жизнь потеряли и жена, и сын.
Не хотелось ни видеть, ни говорить, ни знать, что для кого-то другого есть солнце и теплое небо.
Он постоянно был пьян, поэтому не заметил, как две следующие весны зелеными волнами прошли мимо дорогих ему могил.
Отгоревав до тёмной крови, до прокушенных губ, до страшных щетинистых щек, очнулся однажды на берегу тихой речушки.
«Это я. А зачем всё остальное? Зачем мне быть здесь? И вообще…»
Через некоторое время пустоты оказалось, что холодная речная вода имеет вкус. Знакомый, давний, детский…
Купил новую рубашку, съездил с цветами на кладбище, весь вечер и ночь смотрел в звёздное окно.
Научился снова дышать, но ни один ежедневный человек не мог дать ему то, что требовалось в первые минуты новой жизни. Конечно, случались рядом и горячие телами, и щедрые умом; были и внимательные, добрые, забавные, но никто – ни-кто! - не смог убедить его в том, что он не виноват.
Он опять стоял на берегу той тихой реки. Рассеянно кусал ногти.
"Экипаж?"
Далекие, разбросанные по временам люди.
С каждым из них ему когда-то было удивительно хорошо.
Кто они ему сейчас? А он – им? Может пора всё рассказать? И что тогда?
Размышлял долго, решился – в миг. С ясным целеустремлением смог всего за месяц подготовиться к важному.
Он отпустил жесткую тетиву и начал метаться по разным городам, страстно ожидая увидеть внимательные и умные лица, услышать те самые прекрасные голоса. Заставлял себя верить, что именно там, в дальних краях, найдет своё простое спасение. Он пытался каждый раз много говорить, но очень скоро понял, что длинные взволнованные речи – это напрасно.
Поэтому и умирал сердцем в чужих городах почти каждую неделю.
Начало не задалось.
По деловой жизненной привычке был осторожен, не спешил сразу упоминать о главном, - и его разочаровал первый же долгожданно встреченный. Он, конечно, радостно бросился к тому славному человеку, но, изумившись через краткое время, никак не мог понять причину безразличного тона до самого конца, до странных прощальных объятий,
И второй, и третий.… Но почему!?
Опечаленный, размышлял.
Они изменились - он остался прежним.
Ожегшись таким открытием, он и через тысячу километров, и через другие, следующие, расстояния продолжал играть внезапно, по наитию, выбранную для начала первого разговора жалкую роль. Он уже не решался тем людям ничего предлагать, ни объяснять, поэтому, стремясь проверить, насколько же каждый из них изменился, стал просить. Просил небольших возможных денег, вымаливал посильное участие, предлагал им опять помочь ему - как когда-то очень давно.
Ясно понимал, что нельзя так лгать, даже если очень желаешь в чем-то убедиться, но никак не получалось переломить себя.
Он-то ведь только хотел честно смотреть им в глаза, находить там обязательно то, во что так долго верил….
Судя по одинаково растерянным взглядам, никто из назначенных в экипаж не мог поочередно понять, зачем он приехал так издалека, неприятно и резко разорвав своими проблемами привычно теплую негу их обыденности.
А он уже сознательно говорил неправду – потому что не мог убедить себя отдать в руки таких людей свою мечту.
Еще в начале пути он знал, что будут трудности, практично учитывал в предварительных расчетах неизбежные потери, но всё равно, в ожидании каждой следующей встречи у него взволнованно замирало сердце, а после разговора он обязательно мрачнел и страшно ругал себя за пустые надежды.
Уже не хотелось иметь то, чего не жалко терять.
Два раза он всё-таки переламывал своё упрямство и возвращался домой. Исчезал смысл, но, отдохнув без людей от силы полдня, он опять, обязуя себя добиться чуда, довести всё до конца, мчался в аэропорт.
- Дай ты мне денег! Прошу тебя, дай! И я сразу же уберусь, не буду больше своим нытьем твое величество беспокоить!
- Не дам. Выпей вот лучше. Закуси.
Смуглый человек всё ещё хотел с безнадежной усталостью устроиться поудобнее на скрипучем стуле, то протягивал длинные ноги, то поджимал их под себя, но слова его уже были ровными, словно бы он и не пытался убеждать. Его собеседник, хозяин большой и неуютной квартиры, сидел напротив, раскинувшись всем телом за неопрятным обеденным столом.
Гость поднял к лицу стакан. Остро сверкая над краем незаметным взглядом, усмехнулся. Он не был пьян, но хотел, чтобы именно так считал тот, с кем он вот уже второй час говорил о деньгах.
- Да пойми ты, мне ведь немного надо, я же объяснял тебе! И не для себя. Человеку нужно срочно, а я, пока сижу тут, в вашем замечательном городе, ему ничем помочь не могу. Пока прилечу домой, пока разберусь с банком.… Это два дня. Есть же у тебя деньги, знаю. Прямо здесь. Возможно, в твоем правом кармане или в желудке этого чудовища.
Настойчивый незнакомец трудно повернулся на стуле и кивнул на громадный комод, стоявший в простенке.
- Правильно, деньги у меня есть. И там, и там. Но не дам. Ты улетишь, а потом и человечек твой исчезнет. Будто и не было его вовсе, ищи потом такого должника с собаками. Да и ты сам-то в последнее время, знаешь, не очень то…
- Что!?
Хозяин вздрогнул щеками, пряча лицо от пронизывающе гневного взгляда.
Спасительно скрипнула дверь.
- Даниил Маркович, - сухощавая женщина сунула ладошку в узкую щель - там самосвалы с птицефабрики подошли, это самое привезли, ну это…. Их бригадир на меня ругается, что я вам про них не говорю, говорит, что если вы немедленно не подойдете к ним и не скажете, куда…. И обед уже скоро. Щи простынут.
Смуглый собеседник легко встал со стула, выпрямился, меряя большими шагами диагонали скрипучего паркета, в три шага пересек комнату.
- Не печальтесь, дорогая хозяйка и закройте, пожалуйста, дверь. Через минуту ваш муж будет свободен и обязательно укажет сердитому бригадиру, куда ему лучше всего направиться.
Обернулся.
- Ладно, Дэн, замяли тему. Пока, будь счастлив.
- А как ты? Как справишься-то? Покушаем давай, а?
- Я… Что я? Со мной почти всё в порядке. Извини за нескромное поведение. Всё. Руководи. Прощай.
Старая дверь плотно закрылась.
И снова шум самолетных двигателей, белые облака, распахнутое над ними огромное небо. Снова надежда.
В скрещении больших шлюпочных весел, пристроенных на стене, уместился громадный портрет какого-то знатного флотоводца. Резная рама картины блестела вековым золотом.
Под портретом сверкал шитыми галунами парадный китель, сияли ордена и почетные знаки.
Лицо человека в кресле тоже было похоже на чудовищно согнутую наградную медаль. Шрамы, вывернутые губы, красный полуприкрытый глаз.
Начальник мореходного училища встал, бодро вышел из-за стола на плотный ковер посреди кабинета.
- О-о, кто к нам приехал! Рад, рад, проходи, дорогой…. Когда последний-то раз мы с тобой виделись? Лет, небось, десять прошло?
- Примерно.
Пожали руки, звякнули внушительно на груди ордена.
Соблюдая ритуал неспешного разговора, хозяин по телефону заказал коньяк, лимон, чай.
- Ты тоже чайку или кофеями по-прежнему балуешься?
Приятно было сидеть в глубоком кожаном кресле, чувствовать плечами тепло широкого солнца, проникающего через высокие чистые окна, рассматривать модели красивых парусников в стеклянных шкафах.
- …Почку вырезали мне не сразу, через полгода. Позвоночник тоже, особенно ближе к осени, поскрипывает – там ведь почти половина из нержавейки.
Посмотрел красным глазом, между делом перекинул листок настольного календаря, что-то там зачеркнул.
- Я слышал, у тебя какие-то неприятности были?
- Погибли жена и сын.
- Ну, извини, старик, не знал. Извини. Ладно, ты что-то про свои дела начал вроде говорить? Как у тебя с бизнесом-то?
- Трудно. Почти никак.
Вздохнул, понимающе поджал губы.
- У всех так в последнее время. Да-а, уж…
Поднялся, покряхтывая, подошел к темному книжному шкафу, достал большой картонный альбом.
- У тебя такие фотографии есть? Это из последнего рейса, перед самым списанием, ходили в Швецию. Не помню, ты был с нами в Швеции-то? Ну, конечно, вот я, еще с усами… Ты тоже, с прической… Кого из наших-то ещё видал в последнее время?
По сравнению с невысоким и плотным начальником училища его посетитель казался чересчур худощавым, темнел тонким лицом. Нетерпеливо тронул ладонью золото важного погона.
- Ладно, будет ещё время вспомнить, давай-ка мы лучше по коньячку...
Помолчал, вздохнул, не решаясь.
- У меня просьба… Я в ваших краях проездом. Предложили интересную работу, добираться приходится с двумя пересадками. Вчера с ребятами, ну, познакомились в самолете, немного посидели тут у вас в заведении, на набережной… Короче, остался я без денег, пустой как барабан, билет есть, утром уезжать, а я…
Красный глаз смотрел не моргая.
- Послушай, правда, мне бы на первое время, немного…! Я, как только устроюсь, как только наладится, подъемные там потребую, вышлю обязательно.… А? Выручишь?
В ожидании ответа рассматривал награды на груди. Боевых нет, почти все юбилейные.
- Во сколько у тебя поезд отправляется, в полпятого? Да-а, уж…
Почесал карандашом лысину.
- Ко мне, понимаешь, никак нельзя. Теща гостей не приветствует, принципиальная она у меня. Ничего страшного, посидишь на вокзале, времени-то всего ничего осталось. А по деньгам.… Вот, держи. Чем, как говорится, богаты.… Перекусишь вечерком там, в буфете, да и в поезде чего-нибудь съешь. Держи.
Протянул бумажку.
Точно, боевых нет. И не может быть. Подошел, встал лицом к лицу, с высоты роста улыбнулся.
- Ты, наверно, меня неправильно понял, мне же столько денег нужно, чтобы на месяц, на два хватило, чтобы как следует там устроиться.
И снова парадный золотошитый китель переместился за стол, в высокое кресло, под портрет своего древнего коллеги.
- Извини, ведомость подпишут только через неделю. Вот возьми хотя бы эти.… Да бери ты, бери! Перекусишь чего-нибудь, пока паровоз ждешь. Сам посуди, откуда у меня большие-то деньги. От зарплаты до зарплаты держусь, нам же нерегулярно бюджетные выплачивают.… Куда ты!? Вот же чудак-человек.… Ну и не надо.
Начальник мореходного училища аккуратно положил деньги в бумажник, с надежностью застегнул его в кармане, похлопал ладонями по груди гладкого кителя, поправляя собственную стать, и прочно сел под скрещение весел.
Конечно же, никакого поезда, только лететь! И быстрее отсюда, быстрее!
Родные города, огромные в детстве, почему-то всегда, по истечению многих лет, обязательно кажутся до обидного маленькими.
Заказывал Сандро, размахивая рукой, бросая тяжелым сияющим перстнем блики по стенам ресторана.
- И чтобы клюквенный морс обязательно был холодный! Ты понял!?
Официант покорно удалился.
И хоть сплошь седина, но глаза, голос, мальчишеская улыбка…
Сандро!
Встретил гостя, как вихрь, обнял, потащил кататься по городу, заставил прямо так, в костюмах, влезть на крышу по той самой пожарной лестнице!
Неужели!?
- Мне говорили, что ты сильно пьешь. Правда?
- Пил.
- Слыхал про твоих.
Сандро поднял к лицу рыжик, уколотый вилкой.
- Да уж старик, бывает, когда масть никак не прёт.… Извини, у самого сын балбес, под два метра вырос, на будущее лето в институт пристраивать надо, он у меня за границу учиться просится. Опять же проблемы…. Ну, давай, махнем, чтобы не было в жизни плохого.
От холодной водки Сандро ничуть не поморщился, опять аккуратно поднял с тарелки очередной соленый грибок.
- Чего нужно-то тебе? Не на меня ведь любоваться прилетел? Кто-нибудь из родных в городе жив остался?
- Никого.
- Ну, тогда выкладывай.
Говорить было легко, уже не сбивалось, как в начале, дыхание, не рвались посередине фразы, удавалось не краснеть на чудовищной лжи.
Мол, пока последний год делами не занимался, заместитель подвел. Верил парню, но тот почти все деньги из бизнеса хитро выгреб, делал так, чтобы дела долго оставались в тайне, виделись через пьяные глаза.… Многого из-за него лишился.
- А от меня-то чего ты хочешь? Чтобы я разобрался, деньги тебе твои вернул?
Дым сигары поплыл меж мраморных колонн. Сандро прикусил губу, хмыкнул с улыбкой.
- Старик, кидок не предъявляется. Таковы правила, сам виноват, слишком доверился гнилому человечку.
Порезал с удовольствием горячее мясо.
- Помню, когда ты с морями-то своими завязал, ерундой ведь всё занимался, выдумывал, предлагал мне вкладывать деньги в твои проекты. А я не захотел…
Сандро сочно прожевал.
- И где сейчас ты, и где я. Кто у кого просит денег?
Смотрел на него по-прежнему озорно, только зрачки были стальные, как гвозди.
- Это по молодости я в лихие-то дела влезал, голову под пули подставлял, а сейчас всё, умнее стал, ни во что не ввязываюсь.
- Осторожничаешь?
- Да, научили в свое время добрые люди, спасибо им за науку, за то, что жить оставили.
- Ладно, Сандро, хорош рассуждать, вижу, что проповеди ты читать умеешь. Помоги подняться, а? Восстановлю бизнес, хорошую долю тебе отдам, подписаться готов хоть сейчас. Ну, Сандро, мне много не надо, просто выручи, как тогда, на крыше. Ты ведь можешь, да и деньги у тебя, уверен, есть. Я ведь только оступился, мне немного времени надо…
Затрепетала сильными листьями ресторанная пальма, выглянули из своего угла встревоженные громким хохотом официанты.
Сандро вытер салфеткой глаза.
- Рассмешил.
Поправил галстук.
- Денег!? Тебе? Ну, старик, у тебя и правда что-то с головой!
Облокотился низко над столом, прищурился хищно, глаза в глаза.
- Кто ты такой, чтобы я из-за тебя деньгами рисковал? Чем гарантируешь? Что у тебя за душой-то осталось?
За душой? Ещё немного души.
Вот и всё. По всем строчкам прочерки. Имен больше нет, только сухая пыль по асфальту полузабытых улиц.
Город стал совсем новым, одетый в серый кирпич неуместно высоких домов. Прохожие любопытны глазами, особенно те, кто постарше; провинциальная мода, что-то яркое на рекламных щитах.
Прошел вдоль реки, поднялся к главному городскому памятнику, снова, без спешки, - по центральному проспекту.
- Валюта, золото, обменять не желаете?
Женщина. Близко. Быстрый взгляд, по вечерней прохладе плотно одета.
На других людей смотреть было неохота, с ней – внезапно внимателен.
Уже морщины, тяжелые небрежные ресницы, обветренная кожа возле капризных губ. По-прежнему голубые глаза.
- А мне много хорошего о тебе говорили, Гала. Ты же училась на врача? Угадал?
Заметно, что ей хочется узнать. Думает о возможной опасности, но не может понять кто и зачем.
- Откуда знаешь-то?
- Из детства.
Улыбнулась.
- Пионерами, что ли, вместе были?
- И пионерами тоже. И портфель тебе носил.
Оба одинаково неуверенно помолчали. Внимание двух крепких парней из её компании его ничуть не взволновало.
Мгновенно и бешено придумалась финальная сцена. Вот, именно так!
- Может, купишь у меня часы? В деньгах нуждаюсь.
Легко снял с запястья старенькие потертые часы.
- Это моё самое большое богатство. Сколько дашь?
Голубоглазая женщина фыркнула.
- Дерьмо это, а не богатство. Копейки. На сигареты тебе не хватит.
- Я не курю…
- Вот если бы машину в залог, или квартиру. Есть квартира-то хоть у тебя? Или компьютер? Есть?
- Да я проездом в родных краях. Давненько тут не бывал. Никого из друзей нет. Туговато, прижало…
- Кто же ты тогда такой? Никак не узнаю…
Поморщилась, разглядывая с любопытством.
- Ты на класс младше училась.
Не ноет, не матерится…. И красив не местным загаром, и уверен сильно в себе, часы сразу же застегнул на руке, не настаивает. Решилась.
- Пошли, покормлю тебя, бедолагу.
Взял её бережно за пальцы.
- Полетели со мной, а? Далеко, далеко! Я покажу тебе розовый песок тропических островов, ты будешь трогать ладонью удивительных рыб, услышишь песни простых и очень загадочных людей…
- С тобой?
Захохотала.
- Нет, не могу я сегодня в дальние страны, у меня всего полчаса пересменка. И часы у тебя не куплю, чудак, даже не уговаривай!
Уже объявили посадку.
Опять выпито много кофе.
Телефонная связь подводила, говорить ему приходилось с напряжением и громко, поэтому многие люди в зале ожидания аэропорта оглядывались на странно стремительного смуглого человека, который с непривычной для них уверенностью говорил по-английски.
И улыбался при этом, вслушиваясь в музыку слов своей мечты.
- Продавай! Выставляй на торги и срочно ищи другую!
- Но, сэр…! Вы теряете на такой неразумной сделке большие деньги! И почему? Зачем так срочно? Что, в конце концов, с вами так внезапно произошло!? Что случилось?
- Стенли, будь сейчас предельно внимателен, не перебивай меня, постарайся понять только главное. Детали объясню в Лондоне. Во-первых, необходимо срочно отказаться от той большой шхуны, о которой шла речь в начале года. Пока без объяснений. Во-вторых, закажи во всех судовых агентствах другую яхту…
- Но почему, сэр!? Почему вас уже не устраивает большая шхуна!? Ведь мы же всё согласовали! Я сделал что-то не так? Ведь неустойка же.… Неужели всё отменяется!? О, боже праведный!
- Стенли! Заткнись!
Вздохнул полной грудью. Прыгали около ног воробьи.
- На гафельной шхуне сложные паруса. Для управления нужны люди. У меня больше нет прежнего экипажа, а один я с таким парусным вооружением и такелажем не справлюсь. Поэтому шхуну нужно продать. О потерях не думай. Понял?
- Да. А что с вашими русскими людьми?
- Их больше нет.
- Ужас…
- Сколько лет ты считаешь мои деньги, Стенли? Восемь? Или десять?
- Одиннадцать, сэр.
- И все эти годы пытаешься меня перебивать в самые ответственные минуты. Поэтому…. Мне срочно нужна другая яхта, примерно тех же размеров, только одномачтовая и обязательно с косыми парусами. Желательно с автоматикой. Завтра прилечу, всё расскажу. Сроки выхода в плавание – те же, без изменений.
- Ясно, сэр. Только…
- Что ещё?
- А экипаж? Кто же будет в вашем экипаже…?
- Экипаж – это я.
Выключил телефон, опустил в карман куртки. Улыбнулся маленькой белобрысой девчонке, вскинул сумку на плечо.
А название всё равно – «Легенда».
2010
Пулю, летящую в назначенную цель, никогда не остановят запоздалые сомнения.
На низком столике - стайка белых кофейных чашек. Маленьких, пустых. Время размышлять точно и в последний раз истекло.
За высокими окнами аэропорта – дрожащие серые лужи.
Он брезгливо поморщился, вытер пальцы бумажной салфеткой, с решимостью встал. Улыбнулся для себя. Случайному взгляду его улыбка показалась бы скверной.
Смуглый, худой, вышел под дождь.
И хотя обычная одежда прилетевшего пассажира говорила скорее о неуспешности, чем о лишних деньгах, такси на взмах его уверенной руки остановилось с почтением.
Эта история началась давно и в таком возрасте, когда в записных книжках некоторых сверстников стали появляться тайные номера телефонов и строгие инициалы. Другие ребята, попроще, из рабочих семей, с азартом кололи свои пальцы гитарной струной, черной тушью и единственными, как им тогда казалось, именами.
А он, волнуясь непознанным еще гулким сердцем и стараясь не сбить дыханием тонкий пульс латунных механизмов, поддел ножом крышку наручных часов и выцарапал на ее внутренней поверхности слова: «Яхта «Легенда». Поставил год. Простенькие часы были дорогим подарком, первыми в его жизни, и казалось, что они навсегда сохранят суть данного им только себе обета.
Он тогда много, очень много читал. Чтение не было обезображено какой-то навязанной системой, а имело случайный, страстный характер.
Набор из индейцев, приключений и погонь, внезапно возникший из обычного мальчишеского общения, скоро сменился подробными рассказами о диких животных, тщательными историями про дальние путешествия. С книгами он был смелым и ловким; наедине с ними гораздо легче чувствовал себя обязательно честным и сильным.
В настоящей жизни было хуже. Почему-то всё чаще и чаще хотелось внезапно оказаться в другом мире, в таком, где нет уличных драк, пьяно облеванного соседа на общей коммунальной кухне, обидных плевков одноклассников в спину старенького, заботливо заштопанного мамой, школьного пиджака.
Ему грезилась большая красивая яхта.
На самых лучших листах бумаги рисовал он ее подробности, знал каждую складку тугих парусов и многочисленные, таинственно звенящие названия всех ее снастей.
Был выбран маршрут. Естественно, вокруг света. Кажется, он учился тогда в пятом классе. О том, что и такой безумно длинный путь должен когда-то закончиться, он не думал. Жизнь его яхты должна была продолжаться всегда.
Толстые, часто трудные в прочтении книги помогли ему определить правильность верных ветров, а кроме них - самые дружественные течения. Путевые записки людей-буревестников изучались им упорно и жадно. Он точно знал, что нужно запоминать. Название.… Почему «Легенда»? Объяснить не пытался, скорее всего, это был какой-то минутный порыв, случайная мысль или строка сильных внешкольных стихов.
В тишине домашних ночей он продумал всё. Кроме одного. Его яхте нужен был экипаж. Паруса «Легенды» требовали множества рук, справиться самостоятельно со сложным такелажем он и не рассчитывал, даже и не думал, что будет ТАМ один…
Через год или два появились первые имена.
Он неожиданно открыл для себя возможность оценивать окружающих людей по строгой и ответственной шкале. Каждое слово, каждый шаг и поступок выбранного человека должны были оправдывать его будущее присутствие на яхте «Легенда».
Вначале, ослепленный внезапным шансом хотя бы тайно стоять выше кого-то; решать, пусть и без огласки, чьи-то судьбы, он с осознанной долей благодеяния попытался зачислить в свой будущий экипаж нескольких одноклассников и даже далекого двоюродного брата.
Но скоро научился видеть и понимать ошибки своих поспешных решений.
Из той школьной поры в списке остался только Сандро.
…Жила в соседнем подъезде семья. Мать, высокая, желто-худая женщина, и три ее сына, приблизительно одинаковых возрастами подростка. Мальчишки и дома, и на улице выделялись странными разноцветными одеждами, обносками с чужих детских плеч, подаренных им по бедности сердобольными людьми. Сандро был совсем не намного старше братьев. И хотя жили они шумно и весело, их мать, казалось, на глазах высыхала от папиросного дыма, постоянно прятала красивое лицо в темный, грубой ткани, головной платок. Пацаны-погодки проказничали, что-то беспрестанно выдумывали, дрались, не только между собой, но и частенько схватываясь с соседскими дворовыми компаниями.
Обычно верх в справедливых семейных битвах одерживал Сандро, потом братья вместе играли на гитаре и уносились на реку купаться.
Иногда приходил их отец. От уверенного мужского голоса даже случайным гостям становилось ещё веселей, воздух в бедной квартире в это время почему-то пах кислым, учебники летели в угол, обычный шум вытеснялся громким застольным гамом, допоздна играла гармошка…
Когда болезнь в очередной раз серьезно одолевала маму, мальчишки на время согласно затихали. Сандро выскакивал навстречу каждому и делал свирепое лицо, если кто-то с улицы бухал валенком в хилую фанерную дверь. Магазин, готовка и присмотр за младшими братьями оставались тогда заботой только Сандро.
Летом они всем двором ходили на далекие заводские свалки. Город был рабочим, очень умелым, в некоторых своих кварталах военным и даже секретным. На свалках тогда можно было найти все. Сандро нацеливал их на нужные вещи, смотрел и по-житейски мудро оценивал трофеи. Он разбирался как бог в радиодеталях, причем дошел до сути каждой из них своим умом и при помощи журналов «Радио», собранных в сарае со школьной макулатурой. Шаги от познания простейшего детекторного приемника до эффекта туннельных транзисторов он сделал быстро, на их глазах, сам постиг все сложности и пользовался по части радио заслуженным дворовым авторитетом.
Потом или почти одновременно наступил в их мальчишеской жизни опасный период увлечения оружием. Сандро имел самое большое и лучшее собрание гильз и патронов, свободно определял принадлежность боеприпасов и разрешал любой спор, мастерски делал бомбочки из магния и марганцовки, мудрил с составами, изобретал электрозапалы и дистанционные взрыватели. Все это продолжалось до тех пор, пока один несовершеннолетний умелец с соседней улицы не заполучил в бедро раскаленную костром и взрывом охотничью гильзу шестнадцатого калибра. Взрослые ругались и в школе, и дома, чья-то мамаша даже закатила истерику прямо у них во дворе. Сандро устроил среди своих единомышленников собрание и, решительно утопив в глубоких нечистотах уличной помойки все свои патроны, враз прекратил оружейную тему.
Когда младшие братья случайно украли где-то старенький фотоаппарат, Сандро тут же принес из библиотеки домой охапку справочников и в углах их неумытой квартиры зашуршали траурно жесткие ленты сохнущей фотопленки и заблестели бутылки с гипосульфитом.
Таинство завораживало. Огромным праздником оказывался тот день, когда Сандро объявлял друзьям, что вечером будет печатать фотографии. Ожидание вызывало даже дрожь в животе - ведь впереди было полночи стояния плечом к плечу в тесной клетушке ванной под опасно красным светом фонаря, радостное узнавание давно забытых событий, равное участие в ответственной работе!
Увеличительный прибор скоро накалялся. Дышать становилось труднее, они все согласно оставались в трусах и майках; сначала возбужденно, а потом устало спорили о выдержке, диафрагмах и о неудавшемся кому-то из них кадре.… Ночью расходились по домам почти ненавидящие фотографию, но, поостыв в других заботах неделю, иногда две, снова жадно стремились к желанному делу.
К концу последнего лета Сандро показал им звезды. Все началось с половинки бинокля, найденного на очередной свалке, и школьного учебника астрономии. Некоторое время они еще только удивлялись, а Сандро уже знал кучу созвездий, горячо спорил с взрослыми мужиками во дворе о красных и белых карликах, наизусть помнил десятки звездных величин.
Темными вечерами пробирались они через чердак на невозможно высокую крышу их пятиэтажки. Та же тайна, что и в душной маленькой ванной, дышала на них вольными осенними ветрами. Устраивались на гулком железе в тесный круг и, подсвечивая себе фонариками, изучали листочек с верным расположением светил, выдранный кем-то без спросу из домашнего настенного календаря. Радостно узнавали на небе планеты и звезды, грустили, подсчитав вместе с Сандро число парсеков и человеческих лет, отделяющие их родную крышу от тех самых звезд….
Когда бдительные пенсионеры перекрыли висячими замками все чердачные входы-выходы, Сандро первым освоил прелести пожарной лестницы, до тех пор бездельно прилегавшей к дальнему торцу их дома.
Именно там, на лестнице, и пришлось ему увидеть очень близко, и запомнить навсегда глаза Сандро.
…Карабкаться по пожарке решались не все члены их астрономического сообщества. Ближний уличный фонарь, чтобы не предавал, они разбили заранее, поэтому лестница страшно и гулко уходила вверх, прямо в темное небо. Сандро бодро лез первым, предварительно накачав на земле их, младших, презрительными словами и кличками.
Он взялся за ступени сразу же за Сандро. Голые пальцы немели на предзимнем металле, но всем телом он ощущал, что на высокой полосе лестницы не один, и упрямо и настойчиво цеплялся за перекладины. Прошла целая вечность, внизу, под ним, сопел какой-то другой мальчишка, дунул в лицо через невидимую кромку крыши пронзительно ровный ветер и в то же мгновение рваные кеды скользнули по граням стылой железяки. Руки уже были непослушны, и вмиг закостенели на верхней перекладине, почти разжавшись. Он потихоньку взвизгнул от ужаса предстоящего падения.
Наверху загрохотали башмаки по железу, потом зашуршали пуговицы по настилу площадки, высунулась над краем крыши лохматая голова Сандро.
Вцепившись в слабый воротник его вельветовой курточки, Сандро пытался разжимать его пальцы, говорил что-то ласковое, доброе….
Уже потом, на широком просторе крыши, далеко от страшного края, посадил рядом с собой, прикрыл, колотящегося, полой своего странного фиолетового пальто. Спорили, как и всегда, остальные пацаны о чем-то космическом, важном, негромко рассуждал Сандро, а он молчал.
Потом Сандро приказал им, мелкоте, сидеть на месте, не шевелиться, слез по предательской лестнице вниз и выпустил всех с крыши через чердак, предварительно выдрав арматуриной один из угрюмых амбарных замков на пыльной двери.
Он не помнил, как Сандро уходил в армию. Расстались просто, словно на несколько школьных часов, уверенные в том, что обязательно и скоро увидятся. Жизнь развела их в стороны не напрягаясь, без драм. Он понимал эту естественность, но очень часто, услышав название далекого города, где после службы остался жить друг, думал: «Ничего, ничего, когда все получится и будет нужно, я обязательно отыщу его там!». И был уверен, что прежний Сандро с улыбкой откроет ему дверь…
Никто не знал про «Легенду». Даже в редкие минуты искреннего мальчишеского сближения он никому не выдавал свою тайну. По-прежнему много читал, чертил, занимался давно начатыми самоделками, а весной, неожиданно для всех, сбежал из дома.
…Стучали колеса длинного холодного вагона, уносящего его на север, к льдистому морю, всё дальше и дальше от врагов и от преданной им мамы, хохотали в дальнем углу беззубые стриженые мужики в одинаково черных одеждах, сурово не спал возле них розовощекий милиционер. Цыгане угощали соленой треской, но он благодарил и ел неохотно. Запекся в груди ком грусти и обиды.
«Зачем…!?»
Ведь деревянные заготовки для школьной мастерской они волокли тогда через весь снежный город вместе, всем было одинаково трудно, а они… Веревки санок резали руки, он поделился с одним из пацанов своей новенькой перчаткой, маминым подарком на мужской февральский праздник, потом нечаянно вырвался из общей колонны и счастливо усталый - «Первый!» - поджидал остальных на школьном дворе. Те задержались, потом толпой вышли из-за угла и корявый губастый одноклассник с улыбкой, застегивая толстые зимние штаны, возвратил ему мокрую, воняющую мочой перчатку.
Обступив его, смеялись тогда все: спортсмены и отличники, сосед по парте, сквозь окна второго этажа школы таращились знакомые глазастые девчонки….
Уже через два дня побега он сильно, до беспомощных слез, захотел домой. Сам сдался дежурному на далеком конечном вокзале, был выкупан в вонючей и щербатой ванне милицейского приемника-распределителя, там же удивительно быстро научился играть в настольный теннис.
Начальники известили маму, а через день от нее пришла телеграмма. Воспитательница приемника повела его на вокзал, дотащила рюкзак с государственными продуктами, официально положенными ему для проезда домой, до вагона, произнесла по-бабьи слезное напутствие.
Он сел у окна.
Места рядом с ним заняли три одинаково высоких парня. Со смехом, очень легко побросали свои небольшие чемоданы и сумки на верхние полки, остались на перроне покурить. Он забился в угол и, понимая, что возвращается снова туда, к тем, от кого недавно убежал и отрекся, заплакал. Шумели и зачем-то громко кричали вокруг люди, свистел белый пар на соседних путях, а он вспоминал маму, соседей, школу… и опять маму, кожаные перчатки, ее подарок. Деньги, взятые ночью из маминой шкатулки, на которые потом купил билет…. Тупая тоска замыкала всё в какой-то ненужный круг, становилось зябко и темно.
Поезд тронулся, почти одновременно вошли в купе его крепкие попутчики, забалагурили, засмеялись, начался дорожный разговор. Они заметили его грусть не сразу, потом все вместе навалились с прибаутками, растормошили, ободрили, оттаяли его до полной исповеди.
Добрые, сильные, уверенные – он с радостью потянулся к ним. Долгие сутки пути и постепенное оживание среди людей были просто необходимы, и парни поняли это раньше и лучше его.
Один, тот, кого приятели называли уважительно Дэном, светловолосый, в свитере с оленями, сел по-теплому рядом с ним, приобнял за плечи.
«Обидел кто? А ты что…?»
Он старался честно и подробно рассказывать, торопясь, захлебывался в счастливой возможности быть собой – Дэн внимательно, без ерничества слушал; он спрашивал – Дэн подробно и ответственно, да так, чтобы нечаянно ничем не расстроить, не спугнуть, подбирал ответы. По-настоящему удивлялся его знаниям, спокойно советовал, как вести себя дома.
Из-за соседних вагонных перегородок вскоре потянуло вкусным запахом вареных куриц.
Парни тоже заговорили про еду. Со студенческой прямотой Дэн достал с полки чемоданчик и положил на стол три бутерброда с колбасой. «Это всё из общественных запасов, что мне от вас удалось сберечь, братцы. Как делить-то будем?»
Погладил его по голове.
«Хорошему человечку тоже вот нужно подкрепиться…»
Только тогда и очнулся он по-настоящему.
Вытащил из-под ног свой пионерский рюкзачок, шваркнул его на почти пустой стол, с горящими глазами стал дергать завязанную на горловине веревочку. Торопясь, вываливал на газету продукты, хлеб, какие-то консервные банки прокатились, со стуком попадали на пол.
«Вот, у меня есть! Давайте вместе! Это же мне всё дали…! Ну, пожалуйста!»
Был горд, был рад своей нужностью и уже считал себя равным.
Потом парни пели. Дэн играл на гитаре и вел остальных сильным голосом. Слова знали все и, если кто-то внезапно замолкал, то было видно, что это только для того, чтобы повторить простую суровую песню пока для себя.
Очарованный и убежденный неожиданными впечатлениями он притих. Всё прошлое, с чем, казалось, навсегда и с усилием он покончил несколько дней назад, постепенно возвращалось к нему. Вот этих бы людей на его «Легенду»! Они бы не подвели, не струсили, помогли в трудные мгновения, обязательно подсказали бы! С ними не страшны были бы дикие шторма, тяжелые льды и злые губастые пираты….
Достали карты, бескорыстное тогдашнее развлечение.
Дэн сам взял его себе в пару. Им вдвоем почему-то много везло, они почти всегда выигрывали, азартный Дэн часто хвалил напарника, удивлялся, какой же он умелый и удачливый.
Вагонная жизнь постепенно затихла. Он настолько устал, что, опустив голову на подушку, закрыл в темноте глаза только один раз и никак не мог знать, что уже спит улыбаясь.
Парни вышли на своей остановке в начале ночи, оставив для него смешную бодрую записку. Не захотели будить, прощай, будь…, и еще несколько хороших слов. Что под его подушкой деньги, он сунулся – сколько взял дома из шкатулки. «Обязательно верни и извинись перед мамой!»
Спросонья он обиделся, что не пожали руки, закутался с головой в одеяло, но добрый сон уже никак не возвращался.
Включил маленький свет, достал из куртки потрепанный блокнот и карандаш, начал записывать всё, что успел узнать о них в разговоре: город Вольск, институт…, одного зовут Батя, другого Николай, третьего.… Расплылся в улыбке. Дэ-эн!
Важно было ничего не упустить, не забыть. Ведь ему просто необходимо отыскать Дэна и все-все ему подробно объяснить! Рассказать о волшебной яхте «Легенда», попросить его согласиться, убедить. Дэн должен знать его план, должен всё понять, а в необходимое время обязательно должен быть рядом.
А потом он опять жил, читал, смеялся.
Наступило время, принял решение, неожиданно для своего характера и для всех окружающих его людей выбрал профессию. С замирающим сердцем предугадывал впереди незнакомые трудности. Мама плакала, провожая, он держался.
Книжным мальчиком, слабаком, отличником, колючим зверьком, готовым к яростному моментальному отпору, он вступил в широкие ворота мореходки. На первых порах эта взъерошенность помогла, а потом, когда уже не нужно было маскироваться, оказалось, что там в цене и то, что он действительно знал и умел.
Большую практику отбарабанил вместе с ребятами из группы на плавбазе. По колено в рыбьих потрохах, на палубе – под тоннами соленых брызг, а потом и в морозном трюме правил себя на крутом изгибе настоящей жизни.
Остававшийся до начала учебного года месяц ему выпало практиковаться на небольшом посыльном суденышке, которое уныло стояло в порту у причала и лишь изредка выбегало с грузовыми поручениями в ближние балтийские страны.
Стал служить, прибирать кают-компанию, нести вахты, оставалось время и на то, чтобы подробно читать учебники.
Кораблик был славный.
Второй помощник капитана, выпускник той же мореходки, в которой учился и он, солидный парень, лет на пять-шесть старше, уже счастливо обремененный женой и тещей, взялся помочь ему подготовить отчет о практике. Ближе к вечеру пароходик затихал, все начальники уезжали по домам, оставалась только вахта: матрос, он, Второй и механик. Болтали на палубе, потом пили чай, пожилой механик, кряхтя, уходил в свою каюту. Второй шутливо, с учетом собственного практического опыта, «гонял» его по звездам, заставлял вспоминать кое-то из навигации и морского дела. Подсказывал, называл шляпой и только после этого толково и обстоятельно объяснял задание.
Совсем скоро стало ясно, что без Второго он скучает. Их вахты часто не совпадали, он с нетерпением ждал встреч. Опять вспоминали училище, преподавателей, знакомые места и смешные курсантские уловки. Если не назначали его стоять ночь у трапа, они со Вторым в тишине камбуза жарили вкусное мясо и заваривали какой-то почти сказочный густой чай.
К концу месяца суденышко, не отходя от причала, словно вошло в полосу шторма. Люди суетились, кричали друг на друга, шептались по углам, ругались. Выпал шанс короткого десятидневного рейса, нужно было отвезти в один из европейских портов оборудование для ремонта застрявшего там отечественного траулера. Выгодная ходка, заграница, валюта…
Прошел гадкий слушок, что его хотят списать на берег, временно внести матросом в судовую роль какого-то чиновника из их конторы.
Было до слез обидно, но Второй, поднявшись на борт, внимательно его выслушал, вышел через полчаса из капитанской каюты красный, а не просто розовый, как обычно, и с твердо поднятой головой. Улыбнулся, подмигнул.
Первый раз в «загранку»! Пусть всего на неделю, пусть близко, но ведь это было в первый раз!
Уже по приходу в чудесный незнакомый город Второй взял его в свою группу, помог правильно посчитать иностранные деньги. Для путешествия на берег дал пиджак, помог даже немного перешить пуговицы.
Шагнув с трапа на асфальт чистенькой улочки, они вдвоем отстали от всех, не бросились по магазинам.
Второй был в этом порту уже не раз и поэтому уверенно начал их экскурсию с большого мудрого парка. Значение надменных памятников и аккуратных белых табличек Второй объяснял легко и подробно, весело «шпрехал» возле мороженщицы, угощал его разноцветными холодными шариками, потом предложил сходить в кино.
Он задумчиво отказался – практиканту валюты положено крохи. Старался больше глядеть по сторонам и не огорчаться.
Со своими встретились у магазина дешевой одежды. Мужики уже топорщились разноцветными коробками и свертками, только некоторые всё ещё тщательно приценивались, разгуливая по торговым рядам. Ради интереса зашли и они со Вторым.
Джинсовая куртка! Красивая…. Главное, что и цена-то по его первоначальным деньгам, только вот он уже купил себе немного жевательной резинки, да для мамы фотографию забавных лохматых обезьянок.
Примерил курточку, снял, ещё раз потрогал плотную уверенную ткань…
Второй подошел с усмешкой, пришлось оправдываться, объяснять, что не очень-то и хочется. Не дослушав до конца про деньги, Второй потащил его вместе с курткой к кассе. Стоял за спиной Второго, краснел от стыда, ожидая неприятностей. Второй не спеша расплатился за него, подмигнул, смешно оттопырив богатый ус…
Практика окончилась. Он собрался, однажды уже почти уехал на вокзал, вернулся, все никак не мог дождаться Второго. Но всё, пора. Присел на трюмные доски перед дальней дорогой. «Вот с этим бы человеком.… На яхте. Я обязательно ему напишу».
Не написал. Прошли годы. Он сам уже стал помощником капитана, одинаково уверенно чувствовал себя в лавчонках Кальяо, на тропических базарах Дакара и супермаркетах Гетеборга. Промышлял рыбу, выполнял план, приходил, уходил, был и на севере, и на юге, может быть, даже немного и позабыл…
В один из дней, когда океан распахнулся с рассвета солнечным штилем, их транспорту приказано было подойти к плавбазе. Почему-то просто так, без перегруза рыбы, безо всякого интереса. Он отдыхал на верхнем мостике, играл с электриком в шахматы.
На палубе чем-то занимались, визжали тросы на турачках, громыхал командами боцман. В привычный шум неожиданно врезался высокий и тревожный женский голос.
Женщина-врач кричала с борта плавбазы, пытаясь командовать своими матросами, один из которых даже закусил губу, по миллиметрам отпуская из рук трос. Над мокрой палубой, над кучей брезентов на носовом трюме беспомощно качались носилки, криво спеленатые грязными веревками.
Лебедчик на плавбазе ловил каждый жест человека, который командовал спуском, плавно двигал рычаги, смотрел на их боцмана.
Подскочили мужики, приняли носилки на брезенты, что-то в последний раз прокричала женщина, махнул рукой лебедчик. Их транспорт быстро отошел от базы. В рубке собралось неожиданно много людей, капитан объяснял всем положение, почему-то часто пощипывая рейсовую бородку.
…На плавбазе в трюме с рыбной мукой обнаружили течь. Вода уже подбиралась к нижним мешкам, их береговому управлению грозила большая финансовая неприятность; командный состав посоветовался, прикинули свои возможности, назначили ответственного, возглавившего работы. Разобрали узкий колодец в тугих мешках. К самому днищу трюма спустилась аварийная команда. Пришлось попотеть, а причина оказалась пустяковая. Последним подняли из темноты технолога, он счастливо разогнулся, мотая припудренной желтой мукой башкой, и доложил о готовности. Гора с плеч, но ответственный, тот самый, которого назначили, все-таки решил убедиться сам. Спустился на веревке в глубокую мешочную дыру, тщательно начал светить фонариком. Случайный и, может быть, почти неотличимый от остальных, гребень медленной зыби сделал свою работу, качнул не так огромную тушу плавбазы…
Мешки глухо шлепались на дно колодца с многометровой высоты, мягкими сухими пудами калеча и плюща невысокого человека.
Молча, в спешке ужаса вытащили тело из-под завала, судовой врач немного поколдовал, беспомощно пожал плечами, начальник экспедиции принял решение передать больного на другое судно, в этот же день уходящее на острова.
…Черный человек лежал в двух десятках метров от них, укутанный в темные одеяла и туго привязанный к новеньким носилкам.
Шли полным. Назначенное судно вызывало их на связь, до встречи оставалось полтора часа хода. В опустевшей рубке, кроме вахтенных, оставался только он. Всматривался в океан по курсу, старался думать о солнце и птицах, отводил взгляд от брезентов. И все-таки не выдержал, посмотрел.
Далёкие глаза просили: «Подойди!», черные запекшиеся губы шептали что-то. Он не понимал, неуверенно переспросил тоже взглядом, ткнув себя пальцем в грудь. Грязные веки устало опустились. Он бросился из рубки по трапу вниз, преодолевая брезгливый страх и волнение. Замедлил у трюма шаги, подошел, взглянул…
Смятое лицо, рваные губы, слипшиеся от крови усы… «Узнал меня, мясоед?» - прохрипел раздавленный человек. «Подойди ближе.… Ну, как?» Он охнул, ответил, и начал говорить бодрые, вроде бы удобные в такой ситуации слова. Второй сипло оборвал его: «Слушай, врачи сказали, что у меня….» и трудно начал перечислять. Он смотрел на Второго с неловкой жалостью, ощущал недоуменные взгляды своих матросов и всем существом молил, двигал и себя, и его к возможно близкому спасению.
Снова зазвенела, запела грузовая лебедка. Последний раз он тронул Второго за твердые пальцы, сморгнул и, дотерпев до усталых прощальных слов, бросился в свою каюту.
Стемнело. Окрепли плечи ветра.
Люди делятся на тех, кто жил, кто живет и тех, кто ходит в море.
Он очень хотел жить, был умен, и всё у него в жизни получалось.
Незаметно и вовремя, как дыхание нужного ветра, встала с ним рядом та, чьи глаза без слов заставляли его быть ещё сильнее, еще удачливее.
Она писала стихи, рисовала на больших картонах странные фигуры, любила пушистые оранжевые полотенца и почему-то огорчалась, когда им вместе предстояло лететь в самолете.
Через несколько лет в их богатом доме долгожданно появился и начал радостно расти маленький гениальный фантазер, добрый мальчуган с таким же удивительно пронзительным, как и у мамы, взглядом.
Правильно устроенная жизнь оставляла время мечтать. Прерывая иногда напряжение своих широких коммерческих дел, он всё-таки умел находить письмами тех, которые когда-то поразили открытостью души или необъяснимым поступком. За десятилетия его экипаж был укомплектован полностью.
Долгие годы тайну прекрасной яхты, рожденной когда-то чистой мальчишеской наивностью, он носил в себе.
Жизнь била его по лицу, ласкала, рычала, обдавая пеной глухой ненависти, страстно любила, предавала, опрокидывала, а он, в ожидании неизбежно чудесного плавания, только уверенно улыбался ей спокойными глазами.
Но вот когда свет их милого оранжевого абажура стал для него важнее, чем весь остальной мир, правильно, по взаимному согласию, оставленный за тихими домашними окнами, случилось то, к чему он не был готов.
Удар. Огонь. В одно мгновение жизнь потеряли и жена, и сын.
Не хотелось ни видеть, ни говорить, ни знать, что для кого-то другого есть солнце и теплое небо.
Он постоянно был пьян, поэтому не заметил, как две следующие весны зелеными волнами прошли мимо дорогих ему могил.
Отгоревав до тёмной крови, до прокушенных губ, до страшных щетинистых щек, очнулся однажды на берегу тихой речушки.
«Это я. А зачем всё остальное? Зачем мне быть здесь? И вообще…»
Через некоторое время пустоты оказалось, что холодная речная вода имеет вкус. Знакомый, давний, детский…
Купил новую рубашку, съездил с цветами на кладбище, весь вечер и ночь смотрел в звёздное окно.
Научился снова дышать, но ни один ежедневный человек не мог дать ему то, что требовалось в первые минуты новой жизни. Конечно, случались рядом и горячие телами, и щедрые умом; были и внимательные, добрые, забавные, но никто – ни-кто! - не смог убедить его в том, что он не виноват.
Он опять стоял на берегу той тихой реки. Рассеянно кусал ногти.
"Экипаж?"
Далекие, разбросанные по временам люди.
С каждым из них ему когда-то было удивительно хорошо.
Кто они ему сейчас? А он – им? Может пора всё рассказать? И что тогда?
Размышлял долго, решился – в миг. С ясным целеустремлением смог всего за месяц подготовиться к важному.
Он отпустил жесткую тетиву и начал метаться по разным городам, страстно ожидая увидеть внимательные и умные лица, услышать те самые прекрасные голоса. Заставлял себя верить, что именно там, в дальних краях, найдет своё простое спасение. Он пытался каждый раз много говорить, но очень скоро понял, что длинные взволнованные речи – это напрасно.
Поэтому и умирал сердцем в чужих городах почти каждую неделю.
Начало не задалось.
По деловой жизненной привычке был осторожен, не спешил сразу упоминать о главном, - и его разочаровал первый же долгожданно встреченный. Он, конечно, радостно бросился к тому славному человеку, но, изумившись через краткое время, никак не мог понять причину безразличного тона до самого конца, до странных прощальных объятий,
И второй, и третий.… Но почему!?
Опечаленный, размышлял.
Они изменились - он остался прежним.
Ожегшись таким открытием, он и через тысячу километров, и через другие, следующие, расстояния продолжал играть внезапно, по наитию, выбранную для начала первого разговора жалкую роль. Он уже не решался тем людям ничего предлагать, ни объяснять, поэтому, стремясь проверить, насколько же каждый из них изменился, стал просить. Просил небольших возможных денег, вымаливал посильное участие, предлагал им опять помочь ему - как когда-то очень давно.
Ясно понимал, что нельзя так лгать, даже если очень желаешь в чем-то убедиться, но никак не получалось переломить себя.
Он-то ведь только хотел честно смотреть им в глаза, находить там обязательно то, во что так долго верил….
Судя по одинаково растерянным взглядам, никто из назначенных в экипаж не мог поочередно понять, зачем он приехал так издалека, неприятно и резко разорвав своими проблемами привычно теплую негу их обыденности.
А он уже сознательно говорил неправду – потому что не мог убедить себя отдать в руки таких людей свою мечту.
Еще в начале пути он знал, что будут трудности, практично учитывал в предварительных расчетах неизбежные потери, но всё равно, в ожидании каждой следующей встречи у него взволнованно замирало сердце, а после разговора он обязательно мрачнел и страшно ругал себя за пустые надежды.
Уже не хотелось иметь то, чего не жалко терять.
Два раза он всё-таки переламывал своё упрямство и возвращался домой. Исчезал смысл, но, отдохнув без людей от силы полдня, он опять, обязуя себя добиться чуда, довести всё до конца, мчался в аэропорт.
- Дай ты мне денег! Прошу тебя, дай! И я сразу же уберусь, не буду больше своим нытьем твое величество беспокоить!
- Не дам. Выпей вот лучше. Закуси.
Смуглый человек всё ещё хотел с безнадежной усталостью устроиться поудобнее на скрипучем стуле, то протягивал длинные ноги, то поджимал их под себя, но слова его уже были ровными, словно бы он и не пытался убеждать. Его собеседник, хозяин большой и неуютной квартиры, сидел напротив, раскинувшись всем телом за неопрятным обеденным столом.
Гость поднял к лицу стакан. Остро сверкая над краем незаметным взглядом, усмехнулся. Он не был пьян, но хотел, чтобы именно так считал тот, с кем он вот уже второй час говорил о деньгах.
- Да пойми ты, мне ведь немного надо, я же объяснял тебе! И не для себя. Человеку нужно срочно, а я, пока сижу тут, в вашем замечательном городе, ему ничем помочь не могу. Пока прилечу домой, пока разберусь с банком.… Это два дня. Есть же у тебя деньги, знаю. Прямо здесь. Возможно, в твоем правом кармане или в желудке этого чудовища.
Настойчивый незнакомец трудно повернулся на стуле и кивнул на громадный комод, стоявший в простенке.
- Правильно, деньги у меня есть. И там, и там. Но не дам. Ты улетишь, а потом и человечек твой исчезнет. Будто и не было его вовсе, ищи потом такого должника с собаками. Да и ты сам-то в последнее время, знаешь, не очень то…
- Что!?
Хозяин вздрогнул щеками, пряча лицо от пронизывающе гневного взгляда.
Спасительно скрипнула дверь.
- Даниил Маркович, - сухощавая женщина сунула ладошку в узкую щель - там самосвалы с птицефабрики подошли, это самое привезли, ну это…. Их бригадир на меня ругается, что я вам про них не говорю, говорит, что если вы немедленно не подойдете к ним и не скажете, куда…. И обед уже скоро. Щи простынут.
Смуглый собеседник легко встал со стула, выпрямился, меряя большими шагами диагонали скрипучего паркета, в три шага пересек комнату.
- Не печальтесь, дорогая хозяйка и закройте, пожалуйста, дверь. Через минуту ваш муж будет свободен и обязательно укажет сердитому бригадиру, куда ему лучше всего направиться.
Обернулся.
- Ладно, Дэн, замяли тему. Пока, будь счастлив.
- А как ты? Как справишься-то? Покушаем давай, а?
- Я… Что я? Со мной почти всё в порядке. Извини за нескромное поведение. Всё. Руководи. Прощай.
Старая дверь плотно закрылась.
И снова шум самолетных двигателей, белые облака, распахнутое над ними огромное небо. Снова надежда.
В скрещении больших шлюпочных весел, пристроенных на стене, уместился громадный портрет какого-то знатного флотоводца. Резная рама картины блестела вековым золотом.
Под портретом сверкал шитыми галунами парадный китель, сияли ордена и почетные знаки.
Лицо человека в кресле тоже было похоже на чудовищно согнутую наградную медаль. Шрамы, вывернутые губы, красный полуприкрытый глаз.
Начальник мореходного училища встал, бодро вышел из-за стола на плотный ковер посреди кабинета.
- О-о, кто к нам приехал! Рад, рад, проходи, дорогой…. Когда последний-то раз мы с тобой виделись? Лет, небось, десять прошло?
- Примерно.
Пожали руки, звякнули внушительно на груди ордена.
Соблюдая ритуал неспешного разговора, хозяин по телефону заказал коньяк, лимон, чай.
- Ты тоже чайку или кофеями по-прежнему балуешься?
Приятно было сидеть в глубоком кожаном кресле, чувствовать плечами тепло широкого солнца, проникающего через высокие чистые окна, рассматривать модели красивых парусников в стеклянных шкафах.
- …Почку вырезали мне не сразу, через полгода. Позвоночник тоже, особенно ближе к осени, поскрипывает – там ведь почти половина из нержавейки.
Посмотрел красным глазом, между делом перекинул листок настольного календаря, что-то там зачеркнул.
- Я слышал, у тебя какие-то неприятности были?
- Погибли жена и сын.
- Ну, извини, старик, не знал. Извини. Ладно, ты что-то про свои дела начал вроде говорить? Как у тебя с бизнесом-то?
- Трудно. Почти никак.
Вздохнул, понимающе поджал губы.
- У всех так в последнее время. Да-а, уж…
Поднялся, покряхтывая, подошел к темному книжному шкафу, достал большой картонный альбом.
- У тебя такие фотографии есть? Это из последнего рейса, перед самым списанием, ходили в Швецию. Не помню, ты был с нами в Швеции-то? Ну, конечно, вот я, еще с усами… Ты тоже, с прической… Кого из наших-то ещё видал в последнее время?
По сравнению с невысоким и плотным начальником училища его посетитель казался чересчур худощавым, темнел тонким лицом. Нетерпеливо тронул ладонью золото важного погона.
- Ладно, будет ещё время вспомнить, давай-ка мы лучше по коньячку...
Помолчал, вздохнул, не решаясь.
- У меня просьба… Я в ваших краях проездом. Предложили интересную работу, добираться приходится с двумя пересадками. Вчера с ребятами, ну, познакомились в самолете, немного посидели тут у вас в заведении, на набережной… Короче, остался я без денег, пустой как барабан, билет есть, утром уезжать, а я…
Красный глаз смотрел не моргая.
- Послушай, правда, мне бы на первое время, немного…! Я, как только устроюсь, как только наладится, подъемные там потребую, вышлю обязательно.… А? Выручишь?
В ожидании ответа рассматривал награды на груди. Боевых нет, почти все юбилейные.
- Во сколько у тебя поезд отправляется, в полпятого? Да-а, уж…
Почесал карандашом лысину.
- Ко мне, понимаешь, никак нельзя. Теща гостей не приветствует, принципиальная она у меня. Ничего страшного, посидишь на вокзале, времени-то всего ничего осталось. А по деньгам.… Вот, держи. Чем, как говорится, богаты.… Перекусишь вечерком там, в буфете, да и в поезде чего-нибудь съешь. Держи.
Протянул бумажку.
Точно, боевых нет. И не может быть. Подошел, встал лицом к лицу, с высоты роста улыбнулся.
- Ты, наверно, меня неправильно понял, мне же столько денег нужно, чтобы на месяц, на два хватило, чтобы как следует там устроиться.
И снова парадный золотошитый китель переместился за стол, в высокое кресло, под портрет своего древнего коллеги.
- Извини, ведомость подпишут только через неделю. Вот возьми хотя бы эти.… Да бери ты, бери! Перекусишь чего-нибудь, пока паровоз ждешь. Сам посуди, откуда у меня большие-то деньги. От зарплаты до зарплаты держусь, нам же нерегулярно бюджетные выплачивают.… Куда ты!? Вот же чудак-человек.… Ну и не надо.
Начальник мореходного училища аккуратно положил деньги в бумажник, с надежностью застегнул его в кармане, похлопал ладонями по груди гладкого кителя, поправляя собственную стать, и прочно сел под скрещение весел.
Конечно же, никакого поезда, только лететь! И быстрее отсюда, быстрее!
Родные города, огромные в детстве, почему-то всегда, по истечению многих лет, обязательно кажутся до обидного маленькими.
Заказывал Сандро, размахивая рукой, бросая тяжелым сияющим перстнем блики по стенам ресторана.
- И чтобы клюквенный морс обязательно был холодный! Ты понял!?
Официант покорно удалился.
И хоть сплошь седина, но глаза, голос, мальчишеская улыбка…
Сандро!
Встретил гостя, как вихрь, обнял, потащил кататься по городу, заставил прямо так, в костюмах, влезть на крышу по той самой пожарной лестнице!
Неужели!?
- Мне говорили, что ты сильно пьешь. Правда?
- Пил.
- Слыхал про твоих.
Сандро поднял к лицу рыжик, уколотый вилкой.
- Да уж старик, бывает, когда масть никак не прёт.… Извини, у самого сын балбес, под два метра вырос, на будущее лето в институт пристраивать надо, он у меня за границу учиться просится. Опять же проблемы…. Ну, давай, махнем, чтобы не было в жизни плохого.
От холодной водки Сандро ничуть не поморщился, опять аккуратно поднял с тарелки очередной соленый грибок.
- Чего нужно-то тебе? Не на меня ведь любоваться прилетел? Кто-нибудь из родных в городе жив остался?
- Никого.
- Ну, тогда выкладывай.
Говорить было легко, уже не сбивалось, как в начале, дыхание, не рвались посередине фразы, удавалось не краснеть на чудовищной лжи.
Мол, пока последний год делами не занимался, заместитель подвел. Верил парню, но тот почти все деньги из бизнеса хитро выгреб, делал так, чтобы дела долго оставались в тайне, виделись через пьяные глаза.… Многого из-за него лишился.
- А от меня-то чего ты хочешь? Чтобы я разобрался, деньги тебе твои вернул?
Дым сигары поплыл меж мраморных колонн. Сандро прикусил губу, хмыкнул с улыбкой.
- Старик, кидок не предъявляется. Таковы правила, сам виноват, слишком доверился гнилому человечку.
Порезал с удовольствием горячее мясо.
- Помню, когда ты с морями-то своими завязал, ерундой ведь всё занимался, выдумывал, предлагал мне вкладывать деньги в твои проекты. А я не захотел…
Сандро сочно прожевал.
- И где сейчас ты, и где я. Кто у кого просит денег?
Смотрел на него по-прежнему озорно, только зрачки были стальные, как гвозди.
- Это по молодости я в лихие-то дела влезал, голову под пули подставлял, а сейчас всё, умнее стал, ни во что не ввязываюсь.
- Осторожничаешь?
- Да, научили в свое время добрые люди, спасибо им за науку, за то, что жить оставили.
- Ладно, Сандро, хорош рассуждать, вижу, что проповеди ты читать умеешь. Помоги подняться, а? Восстановлю бизнес, хорошую долю тебе отдам, подписаться готов хоть сейчас. Ну, Сандро, мне много не надо, просто выручи, как тогда, на крыше. Ты ведь можешь, да и деньги у тебя, уверен, есть. Я ведь только оступился, мне немного времени надо…
Затрепетала сильными листьями ресторанная пальма, выглянули из своего угла встревоженные громким хохотом официанты.
Сандро вытер салфеткой глаза.
- Рассмешил.
Поправил галстук.
- Денег!? Тебе? Ну, старик, у тебя и правда что-то с головой!
Облокотился низко над столом, прищурился хищно, глаза в глаза.
- Кто ты такой, чтобы я из-за тебя деньгами рисковал? Чем гарантируешь? Что у тебя за душой-то осталось?
За душой? Ещё немного души.
Вот и всё. По всем строчкам прочерки. Имен больше нет, только сухая пыль по асфальту полузабытых улиц.
Город стал совсем новым, одетый в серый кирпич неуместно высоких домов. Прохожие любопытны глазами, особенно те, кто постарше; провинциальная мода, что-то яркое на рекламных щитах.
Прошел вдоль реки, поднялся к главному городскому памятнику, снова, без спешки, - по центральному проспекту.
- Валюта, золото, обменять не желаете?
Женщина. Близко. Быстрый взгляд, по вечерней прохладе плотно одета.
На других людей смотреть было неохота, с ней – внезапно внимателен.
Уже морщины, тяжелые небрежные ресницы, обветренная кожа возле капризных губ. По-прежнему голубые глаза.
- А мне много хорошего о тебе говорили, Гала. Ты же училась на врача? Угадал?
Заметно, что ей хочется узнать. Думает о возможной опасности, но не может понять кто и зачем.
- Откуда знаешь-то?
- Из детства.
Улыбнулась.
- Пионерами, что ли, вместе были?
- И пионерами тоже. И портфель тебе носил.
Оба одинаково неуверенно помолчали. Внимание двух крепких парней из её компании его ничуть не взволновало.
Мгновенно и бешено придумалась финальная сцена. Вот, именно так!
- Может, купишь у меня часы? В деньгах нуждаюсь.
Легко снял с запястья старенькие потертые часы.
- Это моё самое большое богатство. Сколько дашь?
Голубоглазая женщина фыркнула.
- Дерьмо это, а не богатство. Копейки. На сигареты тебе не хватит.
- Я не курю…
- Вот если бы машину в залог, или квартиру. Есть квартира-то хоть у тебя? Или компьютер? Есть?
- Да я проездом в родных краях. Давненько тут не бывал. Никого из друзей нет. Туговато, прижало…
- Кто же ты тогда такой? Никак не узнаю…
Поморщилась, разглядывая с любопытством.
- Ты на класс младше училась.
Не ноет, не матерится…. И красив не местным загаром, и уверен сильно в себе, часы сразу же застегнул на руке, не настаивает. Решилась.
- Пошли, покормлю тебя, бедолагу.
Взял её бережно за пальцы.
- Полетели со мной, а? Далеко, далеко! Я покажу тебе розовый песок тропических островов, ты будешь трогать ладонью удивительных рыб, услышишь песни простых и очень загадочных людей…
- С тобой?
Захохотала.
- Нет, не могу я сегодня в дальние страны, у меня всего полчаса пересменка. И часы у тебя не куплю, чудак, даже не уговаривай!
Уже объявили посадку.
Опять выпито много кофе.
Телефонная связь подводила, говорить ему приходилось с напряжением и громко, поэтому многие люди в зале ожидания аэропорта оглядывались на странно стремительного смуглого человека, который с непривычной для них уверенностью говорил по-английски.
И улыбался при этом, вслушиваясь в музыку слов своей мечты.
- Продавай! Выставляй на торги и срочно ищи другую!
- Но, сэр…! Вы теряете на такой неразумной сделке большие деньги! И почему? Зачем так срочно? Что, в конце концов, с вами так внезапно произошло!? Что случилось?
- Стенли, будь сейчас предельно внимателен, не перебивай меня, постарайся понять только главное. Детали объясню в Лондоне. Во-первых, необходимо срочно отказаться от той большой шхуны, о которой шла речь в начале года. Пока без объяснений. Во-вторых, закажи во всех судовых агентствах другую яхту…
- Но почему, сэр!? Почему вас уже не устраивает большая шхуна!? Ведь мы же всё согласовали! Я сделал что-то не так? Ведь неустойка же.… Неужели всё отменяется!? О, боже праведный!
- Стенли! Заткнись!
Вздохнул полной грудью. Прыгали около ног воробьи.
- На гафельной шхуне сложные паруса. Для управления нужны люди. У меня больше нет прежнего экипажа, а один я с таким парусным вооружением и такелажем не справлюсь. Поэтому шхуну нужно продать. О потерях не думай. Понял?
- Да. А что с вашими русскими людьми?
- Их больше нет.
- Ужас…
- Сколько лет ты считаешь мои деньги, Стенли? Восемь? Или десять?
- Одиннадцать, сэр.
- И все эти годы пытаешься меня перебивать в самые ответственные минуты. Поэтому…. Мне срочно нужна другая яхта, примерно тех же размеров, только одномачтовая и обязательно с косыми парусами. Желательно с автоматикой. Завтра прилечу, всё расскажу. Сроки выхода в плавание – те же, без изменений.
- Ясно, сэр. Только…
- Что ещё?
- А экипаж? Кто же будет в вашем экипаже…?
- Экипаж – это я.
Выключил телефон, опустил в карман куртки. Улыбнулся маленькой белобрысой девчонке, вскинул сумку на плечо.
А название всё равно – «Легенда».
2010