Литература и журналистика

ГАВАНЬ ЧЕРЕМИНГО


«Счастливы люди,
в чьи города по утрам залетают чайки…»


За канализацией добросовестно следили и его отец, и дед.
Это нехитрое дело позволило им ровно прожить в разное время и в разных городах свои одинаково долгие, пустые жизни, и умереть не только без пышных похорон, но и без долгой памяти о себе.
Многим незначительным людям, среди которых последние годы вынужденно существовала его небольшая семья, приходилось, конечно, сетовать на различные жизненные обстоятельства, но именно его судьба огорчила вдвойне: ужасной чёрной повязкой на пустой глазнице он был похож на пирата, а вот морским разбойником никогда не был, о чём тяжко и бесполезно сожалел.


…К рабочим кварталам трёх гигантских текстильных мануфактур с запада плотно примыкали ряды многоэтажных доходных домов, под угрюмыми крышами тёмных зданий тесно и голодно жили десятки тысяч людей, а он вот уже который год привычно и честно выполнял всё ему порученное, ответственно наблюдая, чтобы внутренности этих чудовищных, по сути и по внешнему облику, человеческих муравейников никогда не пересыхали бы без питьевой воды и вовремя, в нужном порядке, с соблюдением всех законов, могли изрыгать эту использованную воду наружу.
Никому не было интересно, откуда он здесь когда-то появился и как достался ему, такому безобразному, в сыновья чудесный четырехлетний мальчишка Кит.
Чугун канализации и холодные, почти всегда ржавые водопроводные трубы кормили его и сына.
За годы такой работы он привык точно знать, какую квартиру и в каком доме должны вскоре покидать жильцы. Люди в его районе часто умирали от преждевременной старости, несчастно погибали в цехах мануфактур, разорялись, а он всегда опытно чувствовал, какая жалкая мебель и нищенская утварь может остаться в их жилищах после вынужденного бегства несчастных. Его часто звали грузить скудное имущество отъезжающих, и благодарностью за такой труд бывало неизменное предложение какого-нибудь ненужного людям в пути сломанного стула или искалеченной временем детской игрушки.
В подвалах и на чердаках доходных домов всегда можно было найти пыльные книги, связки жёлтых газет, старые одеяла и он часто пользовался каждым удачным случаем, чтобы принести домой что-нибудь полезное.
Он много и тщательно трудился, сознательно отказываясь от странно незанятых делами выходных дней, стремился всегда и в каждом сложном случае быть необходимым, понимая, что о такой выгодной работе мечтают многие из хмурых мужчин, живущих в тёмных домах по соседству, и что в случае любого своего промаха или проявления безответственности он может быстро потерять в жизни всё.
Управляющий, однажды поначалу отметив его добросовестность и честность, иногда рекомендовал его для работы в богатых домах по соседству, за рекой, и, если уж вдруг так случалось, снисходительно позволял ему сделать что-нибудь личное по хозяйству в счёт задержки в оплате арендуемого им подвальчика.
Какие-то денежные крохи он всё равно откладывал, опасаясь не успеть….


В далёком спокойном детстве он часто расстилал на полу географическую карту и мечтал обязательно написать там маршрутами своих будущих путешествий и приключений собственное имя. Сейчас же, часто пробираясь по замусоренным улицам в свой тёплый и затхлый подвальчик, он упрямо думал о том, что неведомый ему самому сияющий океан когда-нибудь непременно должен увидать его сын.
Маленький Кит рос в каменном сумраке бледным и тихим, любил читать в одиночестве те самые книги без обложек, которые он приносил с чердаков, и которые они сначала непременно прочитывали вслух вместе; сын привык не скучать и не плакать, пока он подолгу бывал на работе. Иногда, правда очень редко, когда им выпадала возможность немного погулять, они уходили за дальний забор фабрики, в царство грязно-зелёной травы и тощих низких кустов.
Кит часто понемногу болел, но денег даже на простые лекарства никак не могло хватать, хоть он и готов был ради сына в каждую минуту взяться за любую предложенную работу.
Однажды по весне дошло до серьёзного, Кит вот уже два дня метался под потным одеялом и он, умоляя и обещая обязательно рассчитаться позже, привёл в свой подвальчик фабричного доктора.
- В таких условиях ребёнку осталось…. - толстяк, вытирая руки после умывальника, оглянулся через плечо и продолжил тише. – Осталось ему не больше года. Лук и кислая капуста – не те в таком положении овощи, да солнце ему нужно настоящее, без пыли…
Крохотное тельце содрогалось тяжёлым кашлем, а он, давно уже за ненадобностью позабывший даже самые простые молитвы, поднимал взгляд вверх, пронзая требовательным желанием низкий закопчённый потолок.
- Кит, ты слышишь меня!?
Он шептал, вытирая чистой тряпицей детский лоб, часто и бесполезно поднося к стиснутым губам мальчика кружку с водой.
- Кит, Кит!? Мой славный Китсон! Выздоравливай быстрей, пожалуйста! Мы обязательно скоро поедем с тобой на море, мне обещали за рекой хорошую работу, я непременно с ней справлюсь, и ты тогда обязательно увидишь там белых чаек…
Тогда всё обошлось с болезнью, но не получилось с выгодной оплатой, и он опять изредка приносил домой только подмокший чеснок, который отдавал ему по знакомству добрый зеленщик.
Несмотря на постоянные заботы, они с сыном много смеялись, шутили над своими огорчениями, если уж вдруг у них не было непрочитанных книг, обходились вечерами удивительными рассказами, которые он выдумывал охотно и тщательно. При всяком удобном случае он запоминал самое лучшее из пьяных воплей старых матросов в соседнем бордингаузе и ловко пересказывал эти истории Киту, постоянно с уверенностью поддерживая в сыне свою никак не заслуженную славу бывалого моряка.


- Смотри, папа, огонь хохочет…
С улыбкой Кит отворачивался от оранжевого света, опустившись на корточки у маленькой кирпичной печки и наблюдая за отличной тягой, с какой взялись в топке дрова, только что принесённые отцом с улицы.
В те первые дни управляющий разрешил им немного пожить в этом подвальчике, кем-то давно устроенном под мастерскую. Иных возможностей так и не появилось, да и они привыкли к такому своему несуетливому и нетребовательному существованию. Он часто плавил в печке старый свинец, отжигал невозможно трудные в работе, взаимно прикипевшие друг к другу куски ржавых труб и фасонных креплений. Сладкий цинковый дымок неспешно уходил тогда в крохотное раскрытое окошко, а Кит, заботливо укутанный им в ватное одеяло, внимательно слушал его морские рассказы.
Для того чтобы постучать молотком или же без опаски поскрежетать по железу напильником, он выбирал моменты, когда сын не спал или в увлечении занимался в своём уголке игрой в самодельные деревянные кораблики.
Всю дальнюю часть мастерской он приспособил для хранения печных дров, в которые превращал всю ненужную, попутно найденную им по старым домам и чердакам мебельную утварь. Очень скоро он научился расправляться даже с дубовыми ножками продавленных стульев без пилы, а просто с грохотом переламывая их ударами своего двухфунтового молотка.
Привычно хрюкнула под потолком каморки длинная, давно не чищенная канализационная труба. Занятый наблюдением за искрами и грея руки у открытой дверцы печурки, Кит задумчиво молчал.
- Папа, а почему солдаты всегда в зелёном?
Пока он готовился к подробному ответу, сын догадался сам.
- А-а, это чтобы их не видно было на поле боя!? Как огурцы!
Он улыбнулся, радуясь крохотной мальчишеской улыбке.
- Хочешь послушать ту страшную историю, которая однажды случилась с нашим фрегатом около берегов Мавритании?
- Когда ты ещё спас там красавицу принцессу? Нет, лучше расскажи мне сегодня про гигантского кальмара, погубившего в индонезийском проливе почтовый пароход со всеми грузами и многочисленными благородными пассажирами!
- Это про нашу смертельную битву с этим страшным чудовищем? Хорошо, слушай…


Он улыбнулся, коротко отдыхая, так и не выпустив из руки молоток.
В прозрачном воздухе за стеклом чердачного окна недвижно висел крохотный, размером с ноготь, кусочек черепицы, недавно упавший с крыши. Теплый ветерок, поднимавшийся вверх, плавно раскачивал глиняную чешуйку, и она невозможно самостоятельно парила в пространстве.
Он поначалу сильно удивился, но скоро заметил, что черепичка всё-таки летает за окном не сама по себе, а держится на незаметной, прозрачной осенней паутинке.
Ставшие короткими дни уже несли людям первые холода и ожидание неминуемых зимних забот.
Он вздохнул, почувствовав, что слишком уж отвлёкся от работы, и вновь принялся короткими и точными ударами молотка чеканить тонкой полоской свинца стык грубой канализационной трубы.
Через час ему потребовалось спуститься в подвал этого дальнего, почти не знакомого по работе дома, он, чертыхаясь, пробрался в дальний угол, отодвинул там какой-то вконец разломанный дощатый ящик, ударился при этом плечом о выступ тёмной и пыльной кирпичной стены и в сердцах пнул ветхую ивовую корзину, тоже мешавшуюся под ногами.
Прутья корзины сухо пискнули, и она кротко развалилась на части, оставив на полу подвала кучу тряпья, две растрёпанные книги, ворох ржавых от времени бумаг и небольшую, грязную, без рамы, картину.
Чтобы досыта натопить их печку в такой прохладный вечер, барахла из корзины было явно маловато, и он даже не стал бы нагибаться, что поднять всё это старьё, но мельком заметил сквозь мрачные и ржавые потёки на тусклом холсте какие-то нарисованные мачты, тут же вспомнил недавние расспросы сына об устройстве старинных парусников и решил захватить рукописную картинку с собой.


Уже стемнело, когда он снял с огня плиты кастрюльку с только что сварившейся картошкой.
- Давай-ка поедим, сынок!
- Давай!
Кит с готовностью вскочил с пола, отодвинув в сторону кучу смешных корабликов с бумажными парусами.
- А что ещё было интересного сегодня у тебя на работе?
- В доме на углу молочник с женой бидонами дрались. Полицейский приходил их разнимать. Ещё старый священник вчера умер, а с утра в их доме как раз лопнула труба, пришлось мне отключать всем ненадолго воду. Забот у близких этого священника и так случилось много, а тут ещё одна добавилась, бестолковая, - таскать ведрами воду из соседней кочегарки. Я потом им немного помог…. На, вот, держи, это тебе.
Он достал из своей рабочей сумки маленькую картину.
- Здесь какое-то судёнышко нарисовано, правда, его плохо видно, грязноватая картинка-то, но ничего, мы с тобой сейчас её тряпочкой с олифой протрём, заблестит она у нас, как новенькая… Ты, малыш, сам с этим справишься?
- Конечно, приятель, клянусь диким буйволом!
Кит ловко щёлкнул пальцами.
С улыбкой отвернувшись, чтобы аккуратно снять в углу свою грубую куртку, он потёр под чёрной повязкой искалеченную глазницу, слишком долго вынимая случайно попавшую туда пыльную соринку.


Последние предзимние дни отметились первым снегом.
Выходя по утрам из подвала, он внимательно замечал за собой чёрные следы своих башмаков на тёплой пока ещё, но уже покрытой белым голой земле.
Как-то ему передали, что его ищет управляющий.
Он радостно вздохнул, ожидая только хорошей работы, и не ошибся: в одном из особняков за рекой нужно было срочно исправить отопление.
Дело было привычное, нужных инструментов хватило, да и приоделся он по этому случаю чище, чем в обычные дни.
Всё время, пока он крепил на место тщательно отремонтированный участок трубы, молчаливая экономка стояла за его спиной, а потом, когда он собрал свою сумку и принялся вытирать руки, она так же без слов протянула ему деньги.
- Спасибо.
- Что ещё?
Строгая женщина нахмурилась, заметив, что он медлит.
- Извините, но ваши картины…
- Нет, нет! Нельзя! Эти картины очень дорогие, уходите!
Он пожал плечами, застегнул куртку.
- Что такое, Эльза? Почему такой шум?
Из дальней комнаты к ним неслышными шагами вышел высокий седой господин в красивом халате с кистями.
- Он…
- Я просто хотел посмотреть ваши картины. Вот эти, с морем.
- Вы что, бывший моряк?
- Нет…
Он смутился, не желая привычного ответа.
- Так считает мой сын, но я ни разу не видел ни моря, ни океанов.
Старик остро посмотрел на него, кашлянул в сухой кулак.
- Ну что ж, смотрите…
Аккуратно ступая по паркету, он прошёл вдоль стен, с грустью рассматривая шторма и тугие белоснежные паруса. Около одного полотна он остановился, изучая картину дольше остальных, и хозяин посчитал необходимым приблизиться к нему с вынужденно вежливым вопросом.
- Интересно?
- Да. У меня есть такая же, похожая, только маленькая и грязная. Без рамки, не как все ваши…. И корабль такой же, как здесь, и скалы как эти, и солнце.
- Бросьте, этого не может быть!
Старик взволнованно задышал, выпятив враз затвердевшую губу.
- Вы лжёте, милейший! Таких картин больше нет ни у кого! Я точно знаю, я посвятил творчеству этого художника всю мою жизнь! В вашей каморке наверняка висит какая-нибудь дешёвая бумажная картинка, и вы напрасно гордитесь ей, как настоящей!
- Конечно, конечно, я же не спорю!
Он, сожалея о том, что так значительно расстроил старика, несколько раз поклонился, пятясь к дверям. Но вспомнил кое-что и остановился.
- Да, она старая и грязная, но на обороте у неё есть вот такой знак…
В растерянности он обернулся в поисках карандаша, понял, что ему сейчас откажут во всём, твёрдо взял у горничной, стоявшей рядом с ним в прихожей, провожая, маленький блестящий поднос из полированного серебра, коротко выдохнул на него и одним движением нарисовал пальцем на получившемся ровном тумане простой вензель из двух букв.
- Вот…
Охнув, старик схватился за сердце и, ощупывая дрожащей рукой стену за собой, присел в кресло.
- Если вам это так важно, то я могу эту картинку сейчас принести...
- Стой! Ни в коем случае! Её нельзя просто так носить по улицам! Мы немедленно едем к вам! Где вы живёте!? Эльза, быстрее несите моё пальто!


С утра, взволнованный предстоящей хорошей работой, он и не заметил, как сильно за ночь подморозило.
Они быстро перешли городской мост, старик позабыл надеть шляпу и шёл, подпрыгивая, рядом с ним широкими шагами, размахивая тростью.
На краю пустынной рабочей дороги ровной цепочкой сидели десятка два ворон, склёвывая пунктир замёрзших жирных клякс, оставленных проехавшей на рассвете ранней помойной машиной.
- Милейший, вы просто не знаете…. Это же безумие! Такой пейзаж! На моей картине - гавань Череминго! Все этюды и наброски этой картины считаются утраченными! Невозможная новость, невозможная…
- Они дорогие, ну, наброски-то эти?
Старик остановился, задохнувшись в возмущении морозным воздухом.
- Да за такую картину, какую нашли вы, если она вдруг окажется настоящей, вам могут заплатить столько денег, что хватит вылечить от безумия половину нашего глупого мира!


Он мог бы стать хорошим морским штурманом: правильно вычислил и падающие в нужный час лучи южного солнца, и высокий мыс, и большую рощу на дальней скале.
По карте он определил ближайшую к чужому городу небольшую остановку, и они с сыном вышли из поезда заранее.
Между станционными рельсами по жаркой угольной крошке метался заблудившийся черный лягушонок. Он поправил на плече поскрипывающую новенькими ремнями кожаную походную сумку, опустился на колено и, бережно подхватив лягушонка в большую ладонь, выпустил того в низкую траву на обочине.
Сухая степь ослепила их двоих ровным простором и непривычным запахом трав.
Растерянно улыбаясь, Кит часто вытирал слабой ладошкой потный лоб и оглядывался.
- Выдержишь? Если что – говори, не стесняйся, возьму на плечо.
Он сам шёл коротко, примеряясь к маленьким шагам Кита, молчаливо бушевал кричащей душой, и скрипел зубами, стараясь не разрыдаться до срока.
С обрыва открылась широкая синяя ткань моря. Внизу, чуть вдалеке, раскинулся белый город.
От внезапности увиденного прочно захватило дух, но молчать долго у них никак не получилось.
Изо всех сил закричал маленький Кит.
- Папа, папа! Смотри, это же наша картина!
Да, действительно, он рассчитал всё правильно и точно: и высокий мыс, и большую рощу на дальней скале…
Кит с жадным восторгом смотрел на блестящее море.
Влажный лоб, сияющие глаза, потная ладошка ослабела в сильной руке отца.
- Папа, а ты здесь снова будешь работать пиратом?
Он усмехнулся, пожал плечами.
Примерно через час молчаливого изумлённого пути он остановил смуглого чабана, первого встреченного ими на прибрежной тропе местного человека.
- Скажи-ка, приятель, - он лукаво взглянул на притихшего сына, - а где тут у вас, в Череминго, самая лучшая гостиница?


2013