В безбожной стране ( рассказ )
Добавлено: Пн окт 25, 2010 8:26 pmВ БЕЗБОЖНОЙ СТРАНЕ
Семен Александрович Победоносцев вышел ранним росистым утром на крыльцо избы, несколько раз перекрестился на родную полуразрушенную церковь - сруб у церкви рассохся, окна перекосило, на куполе видны были уже проплешины ржавчины; храм никто и не собирался ремонтировать: ни епархия, ни местные власти, ни уехавшие отсюда в город, так приход, в сущности, стал мертвым. Народ из окрестных сел в церкви появлялся только на Пасху, да и то немногие.
Давно прошли те времена, когда в городе не было храма, и все горожане ездили молиться сюда. Теперь же церковь медленно и верно умирала, как и старушки, любившие молиться в ней. Семен Александрович поставил чемодан и, радужно улыбаясь, попрощался с женой и детишками: «Авось, вам гостинец с Москвы привезу».
На древнем молоковозе Семен Александрович два часа добирался до города по плохой гравийке, на вокзале взял билет и, проспав ночь, утром уже видел за окном не родные угрюмые еловые и хвойные леса, а все поля, поля, редкие деревья.
Села здесь были гораздо богаче, чем на Урале, кирпичные дома преобладали, даже заборы в некоторых домах белели кирпичом, но это богатство казалось: все это было построено еще при Брежневе, когда стройматериалы стоили страшно дешево.
Попутчики, садившиеся в пассажирский на малых станциях, все жаловались друг другу на нищету, на произвол и издевательства своих начальников, на низкие зарплаты, на то, что сами начальники получают миллионы, а рабочим платят по три тысячи: « Короче, бери веревку, и вешайся!»Все говорили, что страной правят теперь одни бандиты и горлопаны, а на простых людей, на их зарплаты всем сытым в Москве совершенно плевать.
С одной из этих женщин, Вероникой, одетой в яркую японскую старую куртку, ехал уже Семен Александрович до самой Москвы.
- А что у вас в сумке? Небось, грибы да соленья в Москву родне?- просто спросила она, лузгая семечки, глядя на сумку Семена Александровича.
- Это мои произведения. Я их везу в Москву, - пояснил Семен Александрович, поглаживая редкую и некрасивую бороденку.
- Ай! – всплеснула руками Вероника. – Как интересно! Впервые вижу вживую поэта!
- Я не поэт. Это, скорее, жизнеописание. Я пишу прозу.
- Жизнеописание? Чье?
- Одного моего хорошего друга.
- Как интересно! А … интересно?
- Еще бы! Мой друг не простой человек. Он иеромонах. Служит в нашей церкви много лет. Никогда не ездит ни в город, ни в райцентр. Всегда посылает кого-то. Домик у него и то за селом. Приезжают к нему многие церковные люди отовсюду. Пустынник. Отшельник.
- Пустынник…Отшельник…- Задумавшись, повторила Вероника так, что было видно, что она ничего не поняла.
Через минуту Вероника читала рукописи, напечатанные на древней машинке. Семен Александрович, чтобы ей не мешать, вышел в тамбур и закурил «Беломор», глядя сквозь запотевшие стекла на те же пустые поля, смотрел на грозные серые драконы облаков, на мокрые деревни, которых грызли и грызли, ярясь, эти серые драконы.
Все и вся тонуло в серой грязи. Грязь лежала повсюду: на асфальте, на замызганных легковушках, на коровах, мычащих у переезда под дождем, грязно было у двухэтажных кирпичных домов в поселках, у колонки, где утопая в воде и жиже, бабы набирали в ведра воду. И тогда Семену Александровичу казалось, что и в жизни этих грязных, забытых мест все вот так же грязно, сыро и неуютно – и лица, и, очевидно, усталые души вон тех мужиков у самосвала. Грязными и жуткими были и споры двух лоточниц, ругавшихся на станции за пассажира.
В Москве у вокзала тоже казалось грязно от луж и дождя. Но, выйдя на площадь, Семен Александрович увидел, как высоко и чисто стало от нездешнего солнечного луча на куполе далекой церковки, чисты и высоки засияли там стекла многоэтажек, и почему-то вдруг показалось, что все будет хорошо, как много лет кричат по радио.
Тем не менее внизу в соляровой густой серой мути, чадили и чадили всюду по Москве страшные машины-грузовичищи, никогда не виданные вьявь Семеном Александровичем, и виденные только по телевизору какие-то странные молодые люди стояли тут рядом толпой, плевались, пили пиво, курили какие-то необычные длинные черные сигареты, чадили и дико кричали на новом модном языке: « Клевая пруха! Конкретно оттопыримся!»
После долгой безвыездной жизни в глуши, в лесах, в тишине тут в огромном городе все было неестественным, жутким, нечеловеческим – как в аду для новоприбывшего. Копоть, гарь, едкий воздух, шум, грохот, миллионы ног и рук, свист, всполохи электросварки, дантовские образы южан в кожаных курках, кричавших и гоготавших как гуси на своем наречии – все сразу напомнило Семену Александровичу сам ад, виденный им много раз на древней иконе в их церкви – тот самый невообразимый, многолюдный, кричащий и стонущий черный тартар, где все спорят, кричат, дерутся друг с другом, языки, пальцы, когти, мордища, гримасы,огонь, грохот, борьба за лучшее место.
Семен Александрович сразу же поехал в редакцию крупного литературного журнала. За большим столом, где ревел компьютер, ревел ксерокс, ревело где-то далеко радио, восседал странный человечек, у которого, казалось, лысая голова превосходит все тело. На Семена Александровича он даже не взглянул, смотря то в компьютер, то в горы бумаг вокруг.
- Что у вас? – спросил он таким тоном, словно у него вся Россия ежедневно стоит с рукописями. «В принципе, это так и есть, - подумал Семен Александрович, - ведь именно не кто иной, не творец, не талант, не какой-нибудь Сытин, а именно мелкий литконсультант литжурнала теперь - главнейшая фигура в русской литературе. Именно они решают, пустить к народу нового Пушкина, Достоевского или уж, на худой конец, какого-нибудь там Ильфа с Петровым.»
«Литконсультант – сейчас ( вот поганые времена для таланта!) главнее и значимей,гораздо слышнее в литературе, чем сам новый Пушкин или Державин.- думал Семен Александрович.- Кто знает, может быть, литконсультант уже много раз втуне ото всех, инкогнито, черная маска, человек без лица, тихая сапа зарезал и замолчал за много лет не одного Некрасова или Гончарова! Вот уж кто, а именно этот многочисленный инкогнито литконсультант, он и будет отвечать перед Богом на том свете за то, что нет хороших поэтов и писателей - по полной катушке! За всю русскую литературу, за все убиенные им души. Ах, Боже ты мой, какие уроны и бреши нанесли храму русской культуры именно проныры-литконсультанты! О том ведают только сами начала, власти, силы, правящие горькими и неведомыми никому судьбами отвергнутых и убитых именно литконсультантщиной русских поэтов и писателей. А мы узнаем все об этой великой тайне только на страшном суде Христовом, и не ранее! Ибо тайна сия, воистину, велика есть!И сидит себе этакий литконсультант, пустопорожняя голова, где свищет черт, и швыряет рукописи себе направо- налево! Направо по своему дурновкусию модных современных авторов - пиф-паф, бытовые проблемы столичных, мелкотемье, мещанские заморочки вокруг московских проблемочек на этажах, как-то какого-то Курзика, Редуктора, Пусака, Юргана, а налево всю широкую Россию: Семенова, Есенина, Анненского, Блока, Кольцова, Гончарова, Пушкина, Щедрина, Чехова! Ать- два! Ать-два! И того не ведает, хитрая душонка, что кроме низинной Москвы, Одессы, есть еще на свете Урал, Саяны, какое-нибудь Васильевское, где живет вся Россия, а, кроме того, еще, в конце концов, вовсе и Аннапурна, Лхоцзе, Джомолунгма и узел гор Гармо, куда ни один литературный торгаш с Привоза со своей протухшей селедкой, выдаваемой за первую свежесть, никогда не сунется – кишка тонка, таланта нет, элиты нет и никогда и не будет, духа нет, горнего нет и ни у кого из литусовки и не было, а есть только зависть и плагиатство, жуткое сребролюбие и самомнение, зубовный скрип, скрип и подтасовка фактов. Рассказать бы о том Николаю Васильевичу! А, впрочем, он и сам- то все сверху видит – насквозь! Эх, и хотел бы я поглядеть на лютый смертный час литконсультанта! До чего премилая картина!( поскольку все считают, что на свете теперь нету справедливости!) А вы, вы, вон тот господинчик от литературной критики, тот вон либералишко, а вы часом не бывали при кончине литконсультанта, а, эй?
Но – нет ответа…молчит, все молчит беззаботная литературная тусовочная Москва и Питер……Молчат заправилы России, никем туда, в храм Музы, не званные.
А откройте-ка любой литжурнал: большинство нынешних, на слуху, даже при советской власти, погнали бы поганой метлой – хотя бы и за сплошное мещанство, которого уж истинные марксисты-то терпеть не могли в стихах, повестях и романах! Да что там, коммунисты!
В вечности есть иные цензоры, есть – истинные, на небесах Мойры, дающие славу в веках только тем, кто ее заслуживает – и вовсе не по Букерам или литпремиям имени какого-нибудь Ширкина! Вот уж какой хохот и радость из бездны чертиная стоит и сейчас, и тогда, когда скопытится, наконец, очередной литконсультантишко !На его место заступает тут же новый синекур – и вновь вся Россия, глупая, шлет ему свои рукописи!»
- Что у вас? – опять спросило яйцо с маленькими холеными ручками.
- Я привез рукописи, прозу. Хотелось бы, чтобы вся редакция ознакомилась.
- Вся редакция?- переспросило яйцо заинтересованно и наконец подняло на посетителя глазки и потерло их .- Так о чем ваши произведения?
- Они о деревне, об отшельнике.
- Вот как! Что ж, посмотрим, посмотрим. Ну что ж, оставьте у нас, посмотрим…Заходите через неделю.
- А как вас зовут? К кому мне обратиться?
- Моя фамилия Швец. Литконсультант.
Семен Александрович кивнул, вышел на улицу и двинулся к двоюродной сестре. Грохот и шум и не думали стихать и к ночи. Ночью Москва с десятого этажа еще больше казалась адом. Царила полная красная луна – как топка огромной печи. Листья на деревьях почти увяли от многодневной жары, даже дождик не помог, внизу ревели сигнализации, так же ревел компьютер у сына сестры, внутри бегали многочисленные бесы, стреляли, царила вечная кровь и звездная война. Ревел и муж сестры, то и дело входя на кухню.
Вновь и вновь выходил Семен Александрович на балкон, отдышаться. На балконе Москва походила на тысячерукого Шиву, на огненное паучище, на инфракрасные пещеры огня.
На кухне за дорогими яствами и колбасой за 600 рублей говорили все то же ничего не значащее, не интересное, скучное, давно всем надоевшее и всем известное - как и по телепрограмме. Было душно и тяжко дышать и от жары, и от скуки жизни, так что Семен Александрович побыстрее ретировался спать.
Он долго ворочался от жуткой головной боли. Во сне тоже все ревело: Семен Александрович все видел вереницей огромные, новые, двадцатиэтажные дома, широкие шоссе, но почему-то ни одного живого в этом городе не было. Вместо людей по городу бродили одинаковые жуткие будильники, все одной фирмы, покачивая стрелками вверх-вниз, и пели: « Доллары-евро, доллары-евро, доллары- евро»
Потом Семена Александровича окружила куча страшных чеченцев, которые хотели его убить, одному из них он что-то долго говорил о заповедях Моисея. Семен Александрович вдруг увидел странное животное. Впереди на скользком, красном, раздутом, липком тулове торчало и грызлось, лаяло четыре головы: Горбачев, Ельцин, Путин, Медведев. Сзади старалась их перетянуть, кривлялась, шипела по- змеиному голова Березовского. Тулово ползло в разные стороны, пускало всюду отростки, и те лезли в дома, квартиры. Кто-то кричал: «Образец чистой демократии должен быть!»
Тут появился старец, повеяло прохладою. Старец перекрестил вокруг себя - и нечисть, скопище чудищ, ползущих и спорящих, сразу исчезло.
Вверху грянул колокол. Семен Александрович стоял среди полей, полей и видел, как весь красивый и богатый огромный город нечисти проваливается под землю, оттуда валит огонь и дым. В поле на месте города стало огромное чистое, синее озеро, и этому Семен Александрович обрадовался: « Слава тебе, Господи!»
В поле летели белые кони с синими гривами, трава стала золотая и перламутровая, а земля все больше белела и белела и, наконец, убелилась - чиста как снег. Вверху вместо солнца сияли радуги, Семену Александровичу стало хорошо, ясно, тихо, радостно, как никогда. Он увидел огромный храм из красного кирпича,с голубыми куполами, кремлевской архитектуры, вошел внутрь, но внутри никого не было. Только разноцветные птицы пели в храме. Семен Александрович вышел на улицу, увидел огромную синюю планету и множество больших разноцветных звезд. Он полетел к ним, ел большое белое, холодное яблоко. Семен Александрович несказанно радовался, что не стало уже всяческой хитроумной и лукавой нечисти, что жить можно будет легко и свободно.
Утром Семен Александрович уговорил родственницу сьездить на дачу. Только там он стал отходить от Москвы, сказав, что пока поживет здесь, будет ухаживать за огородом, и заодно посмотрит за большим домом.
Дача больше походила на дворец Ельцина, чем на простую российскую дачу. Конечно, она не была такой огромной, как у Ельцина, но в ней было целых шесть комнат, веранда, мезонин. Сестра обещала привезти продуктов, и на самом деле привезла – целый багажник.
От изобилия и яств, каких он никогда не видел в деревне, Семен Александрович только и ахал. Многое на столе он видел впервые, не знал, как есть рокфор, ананасы пытался есть прямо с кожурой. И все приговаривал, поражаясь: «Ну и зарплаты у вас!»
Через неделю Семен Александрович поехал опять в редакцию.
Литконсультант Швец вновь таинственно сверкал лысиной, вновь ревел компьютер, вновь вкрадчиво и подобострастно шуршали бумаги, витала какая-то тонкая валькирия в красном платье и с кровавыми губами, реяли в воздухе когтистые крыла дорогого табака.
- Мы ознакомились с вашими рукописями.- Швец многозначительно помолчал. – К сожалению, опубликовать не можем. У нас другое направление. Журнал наш демократический, особого стиля.
- Может быть, сложен язык? Или мысли старца показались вам странными?
- М-м, гм-гм, - Швец посмотрел маленькими глазками вверх. – Мы думаем, что … нашему читателю это будет неинтересным.
Воцарилась пауза.
- Желаю удачи, - Швец протянул маленькую куриную ручку. Семен Александрович нерешительно пожал ее когогтки, ощутив мягкую, но холодную как у мертвеца кожу.
Дома Семен Александрович, не заходя к жене и детям, побрел в церковь.
Старец как всегда стоял у аналоя, исповедовал.
Едва Семен Александрович подошел, старец заметил:
- Поехал Семен без благословения в Москву. Только зря целых пять тысяч истратил.
- Так, так, батюшка. Я хотел как лучше. Много людей прочло бы и, авось, спасаться бы стали.
- То-то и оно. В России ныне нет ни Пушкина, ни Достоевского,- старец пожевал почти белыми губами и заметил:
- Хочешь, я тебе прочту, Семен, кое-что для успокоения твоей души.
- Прочитайте, батюшка.
Старец сходил в алтарь и принес потрепанную дореволюционную книгу. Подозвал несколько старушек, присутствующих на воскресной литургии, и начал, поглядывая на всех чистыми детскими глазами:
- « Три состояния жизни признал разум: плотское, душевное и духовное. Каждое из них имеет собственный строй жизни, отличный сам по себе и другим не подобный.
Плотское устроение жизни то, когда всецело предаются удовольствиям и наслаждениям настоящей жизни, ничего не имея из душевного и духовного устроения и даже не желая стяжать то. Живущие плотски и плотское мудрование в себе пребывающим имеющие, будучи совершенно плотяны, Богу угодить не могут, как омраченные смыслом и никаких лучей божественного света к себе не пропускающие.Но как бы оскотинившись и мирским переполнившись чувством, привязывают они ум к видимому, и все попечение и труд обращают на преходящие блага, друг с другом из-за них воюют, а, бывает, что и души свои за них полагают, прилепившись к богатству, славе и плотским удовольствиям и великим лишением почитая неимение их.
Душевно живущие и потому называемые душевными суть какие-то полоумные и как бы параличом разбитые. Никакого никогда не имеют они усердия потрудиться в делах добродетели и исполнения заповедей Божиих, и только славы ради человеческой избегают явно укоризненных дел. Одержимы будучи самолюбием, сею питательницею пагубных страстей, все попечение обращают они на сохранение здоровья и услаждение плоти, от всякой же скорби, от всякого труда, от всякого злострадания из-за добродетели – отказываются, паче надлежащего питая и грея враждебное нам тело. Будучи чужды даров Духа Святаго, они непричастны и даров Его; почему плодов божественных и не увидишь у них- не только любви к Богу и ближнему, радости в нищете и скорбях, мира душевного, искренней веры и всестороннего воздержания, но и сокрушения, слез, смирения и сострадания. В глубины Духа входить они не имеют сил: ибо нет в них света, который руководил бы их к тому и отверзал им ум к разумению писаний, а других слушать неохочи они.»*
Старец захлопнул книгу, посмотрел внимательно на всех молящихся, затаивших дыхание:
- Сколько же сейчас на самом деле православных в России и вообще верующих истинно? Сто миллионов? Десять миллионов? А, может быть, их всего-то десять
тысяч? На всю-то страну! Тех, кто не попадет туда, «идеже червь, огонь и скрежет зубовный»?
Вера наша в блеске и богатстве сердца. Если сердце грязно, то и церкви, и все золото на них тоже станут грязными, фальшивыми. Только для слепых это золото и богатство – главное, эти богатые золотые ризы, сверкающие полы, амвоны, эти дома богатых, их терема, их заботы, их дорогие одежды, их машины, сверкающие стеклом и лаком. Все это – грязь, ложное, ненастоящее, если у всех сердца покрыты грязью и копотью суеты и так называемого «процветания».
Огромные деньги тратятся на внешнее, на блеск и положение в обществе. На то, что от нас хочет слышать и видеть сверху наш Господь, конечно, ни у кого нет ни копейки. Нужно ли все это Богу, если Он нас, а не другие Им давно забытые народы, учил строго, но верно, как своих любимейших чад, учил уже не раз: революцией, войной, голодом, мором, грабительством России. Со стороны людей, которые только прикрываются и говорят, что они – русские, а внутри суть волки хищные. Посмотрим: другие-то народы Господь так не наказует, не учит, значит, Бог уже потерял всякую надежду образумить эти народы и вообще этих суетных людей, оторвать их от плотского, временного.
И вот, пришли в Россию люди, которые люто ненавидят наше Православие, наше учение святых отцов, подняли всюду крик, шум, свару, дележ, зависть, воцарили своего бога – Мамону. Вор приходит, чтобы украсть. И они нас ограбили: годами вывозят лес, нефть, газ, наше золото, которое Господь дал именно нам, русским, за нашу истинную веру, а не им. Поэтому тех, кто получает сейчас большие деньги, высасывая наше богоданное богатство, Господь непременно накажет. И даже рабочих, кто делает это, накажет. Матерь Божия не велела никому Россию и наше богатство продавать. А что делают-поделают в это время православные? Они – все молчат. Они бояться потерять свои места, богатства, привилегии, уют, свои богатые дома. Они красуются друг перед другом, и тоже, как и эта нехристь много веков, гонят за богатством, за князем мира сего, и красуются друг перед другом. Поэтому для многих церковь – просто украшение пейзажа, блеск и золото. Потому они и строят всюду. Но для кого?...
Вот такая стала теперь вся наша Россия! Умоляю вас, родные, запомните это: все ходят мимо церкви и красуются на нее. Даже если вдруг когда и внутрь заходят – и опять красуются! Потом красуются на природу, друг перед другом картинами, домами, кофточками, хрусталем, сервизом, машиной. Все красуются. Весь мир красуется. И никто не видит, что все грязны, черны, испорчены, что все ненастоящее, все погрязло в красовании. Вся жизнь, все лучшие порывы ушли на это красование. Но кто красуется на нищего, плохо одетого, у которого красивое сердце? Никто, кроме Бога. Все они смотрят и морщатся. Слепые и глухие. Никто из красующихся не видит, что этим он идет против Бога, как сатана, замечая только внешнее, красивое.
Вот наш Семен ездил в Москву. Посмотрел там на новых красующихся. Им дано многое: власть, деньги, слава земная. Внешняя красота, которая исчезнет в гробу. Сразу исчезнет. Красивые, богатые, довольные, не могущие обуздать себя никогда не думают: препятствуя красивым в сердце, они тем самым воюют против Бога и Христа Его. Это-то и есть наши враги. С ними нужно бороться. Они убивают сознательно все русское и за это будут в аду. « Удаляйтесь от них» - так сказано. Берегитесь вечно красующихся и выбирающих только внешнее, красивое! Все эти миллионы красующихся - и есть гробы повапленные, которые внутри полны срама и мертвых костей. Это наши враги……..
Слова старца глухо отдавались в старой, пустой, всегда безлюдной церкви, зато казалося, что все многочисленные святые на иконах слушают его внимательно. В кадильном дымке острый луч солнца сиял на голубе царских врат, на старинной, потрескавшейся позолоте деревянных кружевов и на чаше с кровью Спасителя.
- Сколько же на самом деле сейчас православных в России? Не тех, кто красуется храмом. Вот наша церковь нища, убога, у нас нет и никогда не будет денег, потому что нам нечем красоваться перед сим темным миром. Поэтому к нам никто не едет и не идет. И не приедет, и не придет. А ангел церкви сейчас стоит и плачет, – старец потрогал истончавшую, древнюю рясу на себе.- Да, слава тебе, Господи, мы нищие, нам нечем красоваться! Зато мы с вами живем вдали от мира сего, в лесах, вдали ото всех красующихся, от их шума и склоки, которых сатана и ловит-то всех на этой погоне за внешним. Нельзя в наше время жить беспечно и бездумно, как все! Ибо лукавы дни века сего. Время уже очень коротко! Теперь нам нужно с вами жить как Лот в Содоме. Се, грядет Господь в полунощи, - старец посмотрел вверх при этих словах, - и находит Он тут только одних красующихся. Может быть, даже красующихся архиереев, монахов, священников. А ведь монах – это значит «уединенный», вне всех, вне богатств, вне мира. Которые только и делают, что соревнуются в украшательстве храмов, просто украшают пейзаж… И все они еще и молчат, зная истину Божию. Потому что страшатся потерять свои земные красоты, места, богатства.
Но вспомним же: «Боязливым же и малодушным - участь в озере огненном, кипящем огнем и серою». И некому, совсем некому призвать заблудшее стадо к истинному православию, к борьбе с врагами Христа. Поэтому враги Христа и скупили слепых и глухих христиан, скупили сонную Россию…Через их вражий и адский телевизор… А уродов, у которых сердце красиво, всюду гонят. Но вспомним: урод – это юродивый. Это хорошо понимали раньше на Руси. Ее теперь нет. И не будет уже никогда, потому что Господь времени нам всем, легкомысленным, спокойным, уже не оставил. Поэтому я и говорю, что Россия теперь – не православная страна. Тут просто много таких вот красующихся православием, иконами, крестами, пейзажами, ризами.
Святой Василий Блаженный ходил не в парче и золоте, но когда он появлялся на рынке, все красующиеся бежали оттуда, сломя голову. Вот так они побегут и от Христа, когда Господь наш придет внезапно, как тать в нощи, судить живых и мертвых. А что бы сказал Василий Блаженный, приди он теперь в самый красивый и раззолоченный храм в Москве?..... Но пусть эти мертвые все погребают своя мертвецы. Пусть молятся за свою Америку, а мы с вами будем молиться за Русь и за просвещение истиной заблудших народов. Только Русь православная, а не фиктивных христиан будет спасена Богом, за то, что она одна готовилася к страшному суду Христову. Пока весь остальной веселый и шумный мир спал, веселился, развлекался и красовался…
Новые бесы взяли теперь власть и все в России. Они продают и поганят Русь. Демократия в аду, а на небе царство. Тот, кто этого не понимает - тот враг России, враг Христов, стало быть, помощник бесам в человеческом облике. А их, сих бесов, сейчас легионы. Противостанем же им внутри церкви молитвою, смирением, а кто имеет талант, слово и дело – то и словом небоязненным. И вот тогда только Россия процветет вновь. Тогда бесы все побегут из нее вон, за границу. Только тогда простым людям будет легко и справедливо. Тогда только бесы перестанут нас грабить и обижать.
Все народы в мире ослеплены Западом, но богатство его неправедное, богопротивное, злое, угнетает весь мир. И за это Господь Запад накажет. Непременно.Накажет и всех тех, кто у нас работает на Запад, потворствует ему, получая большие деньги. Запомните это. Накажет Господь всех тех, кто живет бездумно, уютно, весело, без скорбей, красуется, когда вокруг столько слез, несправедливости, горя, нищеты. Так Сама Царица Небесная сказала. Вот тогда только мы с вами вздохнем свободно, не раньше…Будем об этом молиться, ибо Богу все возможно, только у Бога теперь осталась и справедливость, и защита, и истина для нас. Повторяю вам, Россию спасет только очередное всемирное Божие наказание, прещение, это надо глубоко понимать, а не умом мира сего: человечество давно уже заслужило огненные кары за то, что издревле потеряло Христа и Церковь его, и святых Его……
Изношенные от времени ткани покровов аналоев, древнее паникадило, дореволюционные книги, прямо-таки вопиющая бедность смотрела изо всех углов церкви. Все было просто, убого, по-деревенски.
На клиросе вместо грозных столичных басов стояли, скрестив руки, две старушки и молодая девушка в белом, похожая на тихого ангела. Луч солнца сиял сверху на клирос, осияя ее всю.
В открытую дверь церкви, обитую рваным войлоком, несло свежий лесной ветер, спадающий с гор. Если бы не пение петухов и далекий рокот трактора, можно было бы подумать, что это не обыкновенный нищий сельский приход, а скит, где-то в пустынях Иордании.
Но это была одна из многочисленных пустующих и умиравших русских церквей. Окружающие деревни, как и церковь, тоже были малолюдны, убоги, почти весь народ давно бежал из этих мест: тут, как и везде на селе в России, не было ни работы, ни зарплаты. Обо всем этом думал и думал, до головной боли, Семен Александрович. Думал он о далеком городе – что и там мало кто ходит истинно молиться в церковь, зато полно этих самых красующихся, богатых, прихорашивающихся, входящих и заходящих, шума, сплетен, давки, толкотни. Поэтому Семен Александрович так не любил многолюдные и пышные городские храмы.
Семен Александрович внимательно следил за словами старца, и думал обо всей России. О том, что больше половины ее людей сейчас, вот сейчас страдает от нищеты, от полной забитости и бесправности, от того, что некому пожаловаться и не у кого искать сочувствия, страдает больше всего от неуслышанности, от того, что тем, кто имеет хоть малую власть, до них дела нет. Глухая стена равнодушия – всех чванных, кичащихся, сытых и богатых, которые не пьют « Трою», а пьют только хорошее, дорогое вино, едят колбасу за 300 рублей и дороже за зеркальными окнами своих домов и особняков. Вспомнил Семен Александрович и о Ваське Климкове, соседе, который тоже пил, как и многие, и умер оттого, что не похмелили. Так умирали здесь многие, потому что пили не от счастья, а от горя, от окружающей глухоты и гордости непьющего окружающего общества, пили от всеобщей ненависти к бедным, не сумевшим устроиться в жизни, не продающим на Запад русское богатство. Все это равнодушное и чванное общество не пило – зато оно всю жизнь смотрело телевизор. И о телевизоре еще много говорил старец. Телевизор был и в деревне всеобщий божок и, вероятно, и поэтому никто не шел молиться в падающую набок, почерневшую от времени церковь. Потому что и на экране телевизора тоже сидели бесы и враги Христовы, сытые, благополучные, шутили, всех и вся завлекали, смеющиеся ныне, широко распространившие по Земле сатанинскую сеть.
Когда Семен Александрович шел со службы, видел далеко, как разваливались окружающие фермы, видел ржавую водокачку, ржавые трактора, гнилые деревянные заборы, черные домушки, где доживали свой век никому не нужные старики и старухи.
Все вокруг, казалось, гибло и горело. И Семен Александрович был уверен, что вот так сейчас гибнет и горит вся Россия. В городах, он думал, тоже пьют рабочие, тоже все только и смотрят телевизор – и некому стать истинным, несуетным православным.
Но он никак не мог понять, почему никто не говорит обо всем этом денно и нощно, почему никто не бьет в набат, никто не гонит врагов Божиих с Руси, никто не призывает весь народ проснуться и скинуть в ад - туда, откуда она и явилась, веселая и наглая в Россию - всю эту страшную, бесчеловечную систему : в ад, в огонь, в тартар…
Семен Александрович зашел в крайнюю по улице избу, на почту. Получил новый литературный журнал. Хлюпая по грязи, по краю колеи, он думал: «А швецы-то эти давно, давно уже ловко и скрытно захватили всю русскую литературу! Вот оно как!Все эти вот швецы все извратили, изгадили, и теперь плачут, что литературы нет».
Синие горы Урала висели в лесной дымке: и ели, и гранит молчали, настороженно готовясь к грозе. Вдали посверкивало, катилося чугунными шарами, переливалося веселым и смеющимся над миром огнем.
Семен Александрович сидел на крылечке, сжав журнал в руке, и все думал, не понимая: « Как это люди могли бросить все это, эту красоту, эти горы, эту грозу, этот рай? Ради сидения в квартирах в своих городах, где все чужаки друг другу, не как в деревне?! Все друг другу не знакомы – и потому несчастны».
А гроза секла по камням, по сухим деревьям, огонь веселился, пожирал и плясал, плясал - по лесам, по граниту, по мхам и полянам, омывая землю, и она очищалась огнем и водой. Казалось, наступил новый всеочистительный всемирный потоп.
Семен Александрович, стоя на веранде за стеклами, ощущал себя Ноем, смотрящим за горы облаков, за молнии, за горы низвергавшейся грозной воды. Весь остальной мир виделся уже ему сметенным прочь в небытие водяными валами: миром древним, ветхозаветным, страшным и диким, кровавым, забытым, вчерашним, о котором уже никто ничего не помнит и не знает.
_______________________________________________________________________________
* - св. Никита Стифат
----------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Семен Александрович Победоносцев вышел ранним росистым утром на крыльцо избы, несколько раз перекрестился на родную полуразрушенную церковь - сруб у церкви рассохся, окна перекосило, на куполе видны были уже проплешины ржавчины; храм никто и не собирался ремонтировать: ни епархия, ни местные власти, ни уехавшие отсюда в город, так приход, в сущности, стал мертвым. Народ из окрестных сел в церкви появлялся только на Пасху, да и то немногие.
Давно прошли те времена, когда в городе не было храма, и все горожане ездили молиться сюда. Теперь же церковь медленно и верно умирала, как и старушки, любившие молиться в ней. Семен Александрович поставил чемодан и, радужно улыбаясь, попрощался с женой и детишками: «Авось, вам гостинец с Москвы привезу».
На древнем молоковозе Семен Александрович два часа добирался до города по плохой гравийке, на вокзале взял билет и, проспав ночь, утром уже видел за окном не родные угрюмые еловые и хвойные леса, а все поля, поля, редкие деревья.
Села здесь были гораздо богаче, чем на Урале, кирпичные дома преобладали, даже заборы в некоторых домах белели кирпичом, но это богатство казалось: все это было построено еще при Брежневе, когда стройматериалы стоили страшно дешево.
Попутчики, садившиеся в пассажирский на малых станциях, все жаловались друг другу на нищету, на произвол и издевательства своих начальников, на низкие зарплаты, на то, что сами начальники получают миллионы, а рабочим платят по три тысячи: « Короче, бери веревку, и вешайся!»Все говорили, что страной правят теперь одни бандиты и горлопаны, а на простых людей, на их зарплаты всем сытым в Москве совершенно плевать.
С одной из этих женщин, Вероникой, одетой в яркую японскую старую куртку, ехал уже Семен Александрович до самой Москвы.
- А что у вас в сумке? Небось, грибы да соленья в Москву родне?- просто спросила она, лузгая семечки, глядя на сумку Семена Александровича.
- Это мои произведения. Я их везу в Москву, - пояснил Семен Александрович, поглаживая редкую и некрасивую бороденку.
- Ай! – всплеснула руками Вероника. – Как интересно! Впервые вижу вживую поэта!
- Я не поэт. Это, скорее, жизнеописание. Я пишу прозу.
- Жизнеописание? Чье?
- Одного моего хорошего друга.
- Как интересно! А … интересно?
- Еще бы! Мой друг не простой человек. Он иеромонах. Служит в нашей церкви много лет. Никогда не ездит ни в город, ни в райцентр. Всегда посылает кого-то. Домик у него и то за селом. Приезжают к нему многие церковные люди отовсюду. Пустынник. Отшельник.
- Пустынник…Отшельник…- Задумавшись, повторила Вероника так, что было видно, что она ничего не поняла.
Через минуту Вероника читала рукописи, напечатанные на древней машинке. Семен Александрович, чтобы ей не мешать, вышел в тамбур и закурил «Беломор», глядя сквозь запотевшие стекла на те же пустые поля, смотрел на грозные серые драконы облаков, на мокрые деревни, которых грызли и грызли, ярясь, эти серые драконы.
Все и вся тонуло в серой грязи. Грязь лежала повсюду: на асфальте, на замызганных легковушках, на коровах, мычащих у переезда под дождем, грязно было у двухэтажных кирпичных домов в поселках, у колонки, где утопая в воде и жиже, бабы набирали в ведра воду. И тогда Семену Александровичу казалось, что и в жизни этих грязных, забытых мест все вот так же грязно, сыро и неуютно – и лица, и, очевидно, усталые души вон тех мужиков у самосвала. Грязными и жуткими были и споры двух лоточниц, ругавшихся на станции за пассажира.
В Москве у вокзала тоже казалось грязно от луж и дождя. Но, выйдя на площадь, Семен Александрович увидел, как высоко и чисто стало от нездешнего солнечного луча на куполе далекой церковки, чисты и высоки засияли там стекла многоэтажек, и почему-то вдруг показалось, что все будет хорошо, как много лет кричат по радио.
Тем не менее внизу в соляровой густой серой мути, чадили и чадили всюду по Москве страшные машины-грузовичищи, никогда не виданные вьявь Семеном Александровичем, и виденные только по телевизору какие-то странные молодые люди стояли тут рядом толпой, плевались, пили пиво, курили какие-то необычные длинные черные сигареты, чадили и дико кричали на новом модном языке: « Клевая пруха! Конкретно оттопыримся!»
После долгой безвыездной жизни в глуши, в лесах, в тишине тут в огромном городе все было неестественным, жутким, нечеловеческим – как в аду для новоприбывшего. Копоть, гарь, едкий воздух, шум, грохот, миллионы ног и рук, свист, всполохи электросварки, дантовские образы южан в кожаных курках, кричавших и гоготавших как гуси на своем наречии – все сразу напомнило Семену Александровичу сам ад, виденный им много раз на древней иконе в их церкви – тот самый невообразимый, многолюдный, кричащий и стонущий черный тартар, где все спорят, кричат, дерутся друг с другом, языки, пальцы, когти, мордища, гримасы,огонь, грохот, борьба за лучшее место.
Семен Александрович сразу же поехал в редакцию крупного литературного журнала. За большим столом, где ревел компьютер, ревел ксерокс, ревело где-то далеко радио, восседал странный человечек, у которого, казалось, лысая голова превосходит все тело. На Семена Александровича он даже не взглянул, смотря то в компьютер, то в горы бумаг вокруг.
- Что у вас? – спросил он таким тоном, словно у него вся Россия ежедневно стоит с рукописями. «В принципе, это так и есть, - подумал Семен Александрович, - ведь именно не кто иной, не творец, не талант, не какой-нибудь Сытин, а именно мелкий литконсультант литжурнала теперь - главнейшая фигура в русской литературе. Именно они решают, пустить к народу нового Пушкина, Достоевского или уж, на худой конец, какого-нибудь там Ильфа с Петровым.»
«Литконсультант – сейчас ( вот поганые времена для таланта!) главнее и значимей,гораздо слышнее в литературе, чем сам новый Пушкин или Державин.- думал Семен Александрович.- Кто знает, может быть, литконсультант уже много раз втуне ото всех, инкогнито, черная маска, человек без лица, тихая сапа зарезал и замолчал за много лет не одного Некрасова или Гончарова! Вот уж кто, а именно этот многочисленный инкогнито литконсультант, он и будет отвечать перед Богом на том свете за то, что нет хороших поэтов и писателей - по полной катушке! За всю русскую литературу, за все убиенные им души. Ах, Боже ты мой, какие уроны и бреши нанесли храму русской культуры именно проныры-литконсультанты! О том ведают только сами начала, власти, силы, правящие горькими и неведомыми никому судьбами отвергнутых и убитых именно литконсультантщиной русских поэтов и писателей. А мы узнаем все об этой великой тайне только на страшном суде Христовом, и не ранее! Ибо тайна сия, воистину, велика есть!И сидит себе этакий литконсультант, пустопорожняя голова, где свищет черт, и швыряет рукописи себе направо- налево! Направо по своему дурновкусию модных современных авторов - пиф-паф, бытовые проблемы столичных, мелкотемье, мещанские заморочки вокруг московских проблемочек на этажах, как-то какого-то Курзика, Редуктора, Пусака, Юргана, а налево всю широкую Россию: Семенова, Есенина, Анненского, Блока, Кольцова, Гончарова, Пушкина, Щедрина, Чехова! Ать- два! Ать-два! И того не ведает, хитрая душонка, что кроме низинной Москвы, Одессы, есть еще на свете Урал, Саяны, какое-нибудь Васильевское, где живет вся Россия, а, кроме того, еще, в конце концов, вовсе и Аннапурна, Лхоцзе, Джомолунгма и узел гор Гармо, куда ни один литературный торгаш с Привоза со своей протухшей селедкой, выдаваемой за первую свежесть, никогда не сунется – кишка тонка, таланта нет, элиты нет и никогда и не будет, духа нет, горнего нет и ни у кого из литусовки и не было, а есть только зависть и плагиатство, жуткое сребролюбие и самомнение, зубовный скрип, скрип и подтасовка фактов. Рассказать бы о том Николаю Васильевичу! А, впрочем, он и сам- то все сверху видит – насквозь! Эх, и хотел бы я поглядеть на лютый смертный час литконсультанта! До чего премилая картина!( поскольку все считают, что на свете теперь нету справедливости!) А вы, вы, вон тот господинчик от литературной критики, тот вон либералишко, а вы часом не бывали при кончине литконсультанта, а, эй?
Но – нет ответа…молчит, все молчит беззаботная литературная тусовочная Москва и Питер……Молчат заправилы России, никем туда, в храм Музы, не званные.
А откройте-ка любой литжурнал: большинство нынешних, на слуху, даже при советской власти, погнали бы поганой метлой – хотя бы и за сплошное мещанство, которого уж истинные марксисты-то терпеть не могли в стихах, повестях и романах! Да что там, коммунисты!
В вечности есть иные цензоры, есть – истинные, на небесах Мойры, дающие славу в веках только тем, кто ее заслуживает – и вовсе не по Букерам или литпремиям имени какого-нибудь Ширкина! Вот уж какой хохот и радость из бездны чертиная стоит и сейчас, и тогда, когда скопытится, наконец, очередной литконсультантишко !На его место заступает тут же новый синекур – и вновь вся Россия, глупая, шлет ему свои рукописи!»
- Что у вас? – опять спросило яйцо с маленькими холеными ручками.
- Я привез рукописи, прозу. Хотелось бы, чтобы вся редакция ознакомилась.
- Вся редакция?- переспросило яйцо заинтересованно и наконец подняло на посетителя глазки и потерло их .- Так о чем ваши произведения?
- Они о деревне, об отшельнике.
- Вот как! Что ж, посмотрим, посмотрим. Ну что ж, оставьте у нас, посмотрим…Заходите через неделю.
- А как вас зовут? К кому мне обратиться?
- Моя фамилия Швец. Литконсультант.
Семен Александрович кивнул, вышел на улицу и двинулся к двоюродной сестре. Грохот и шум и не думали стихать и к ночи. Ночью Москва с десятого этажа еще больше казалась адом. Царила полная красная луна – как топка огромной печи. Листья на деревьях почти увяли от многодневной жары, даже дождик не помог, внизу ревели сигнализации, так же ревел компьютер у сына сестры, внутри бегали многочисленные бесы, стреляли, царила вечная кровь и звездная война. Ревел и муж сестры, то и дело входя на кухню.
Вновь и вновь выходил Семен Александрович на балкон, отдышаться. На балконе Москва походила на тысячерукого Шиву, на огненное паучище, на инфракрасные пещеры огня.
На кухне за дорогими яствами и колбасой за 600 рублей говорили все то же ничего не значащее, не интересное, скучное, давно всем надоевшее и всем известное - как и по телепрограмме. Было душно и тяжко дышать и от жары, и от скуки жизни, так что Семен Александрович побыстрее ретировался спать.
Он долго ворочался от жуткой головной боли. Во сне тоже все ревело: Семен Александрович все видел вереницей огромные, новые, двадцатиэтажные дома, широкие шоссе, но почему-то ни одного живого в этом городе не было. Вместо людей по городу бродили одинаковые жуткие будильники, все одной фирмы, покачивая стрелками вверх-вниз, и пели: « Доллары-евро, доллары-евро, доллары- евро»
Потом Семена Александровича окружила куча страшных чеченцев, которые хотели его убить, одному из них он что-то долго говорил о заповедях Моисея. Семен Александрович вдруг увидел странное животное. Впереди на скользком, красном, раздутом, липком тулове торчало и грызлось, лаяло четыре головы: Горбачев, Ельцин, Путин, Медведев. Сзади старалась их перетянуть, кривлялась, шипела по- змеиному голова Березовского. Тулово ползло в разные стороны, пускало всюду отростки, и те лезли в дома, квартиры. Кто-то кричал: «Образец чистой демократии должен быть!»
Тут появился старец, повеяло прохладою. Старец перекрестил вокруг себя - и нечисть, скопище чудищ, ползущих и спорящих, сразу исчезло.
Вверху грянул колокол. Семен Александрович стоял среди полей, полей и видел, как весь красивый и богатый огромный город нечисти проваливается под землю, оттуда валит огонь и дым. В поле на месте города стало огромное чистое, синее озеро, и этому Семен Александрович обрадовался: « Слава тебе, Господи!»
В поле летели белые кони с синими гривами, трава стала золотая и перламутровая, а земля все больше белела и белела и, наконец, убелилась - чиста как снег. Вверху вместо солнца сияли радуги, Семену Александровичу стало хорошо, ясно, тихо, радостно, как никогда. Он увидел огромный храм из красного кирпича,с голубыми куполами, кремлевской архитектуры, вошел внутрь, но внутри никого не было. Только разноцветные птицы пели в храме. Семен Александрович вышел на улицу, увидел огромную синюю планету и множество больших разноцветных звезд. Он полетел к ним, ел большое белое, холодное яблоко. Семен Александрович несказанно радовался, что не стало уже всяческой хитроумной и лукавой нечисти, что жить можно будет легко и свободно.
Утром Семен Александрович уговорил родственницу сьездить на дачу. Только там он стал отходить от Москвы, сказав, что пока поживет здесь, будет ухаживать за огородом, и заодно посмотрит за большим домом.
Дача больше походила на дворец Ельцина, чем на простую российскую дачу. Конечно, она не была такой огромной, как у Ельцина, но в ней было целых шесть комнат, веранда, мезонин. Сестра обещала привезти продуктов, и на самом деле привезла – целый багажник.
От изобилия и яств, каких он никогда не видел в деревне, Семен Александрович только и ахал. Многое на столе он видел впервые, не знал, как есть рокфор, ананасы пытался есть прямо с кожурой. И все приговаривал, поражаясь: «Ну и зарплаты у вас!»
Через неделю Семен Александрович поехал опять в редакцию.
Литконсультант Швец вновь таинственно сверкал лысиной, вновь ревел компьютер, вновь вкрадчиво и подобострастно шуршали бумаги, витала какая-то тонкая валькирия в красном платье и с кровавыми губами, реяли в воздухе когтистые крыла дорогого табака.
- Мы ознакомились с вашими рукописями.- Швец многозначительно помолчал. – К сожалению, опубликовать не можем. У нас другое направление. Журнал наш демократический, особого стиля.
- Может быть, сложен язык? Или мысли старца показались вам странными?
- М-м, гм-гм, - Швец посмотрел маленькими глазками вверх. – Мы думаем, что … нашему читателю это будет неинтересным.
Воцарилась пауза.
- Желаю удачи, - Швец протянул маленькую куриную ручку. Семен Александрович нерешительно пожал ее когогтки, ощутив мягкую, но холодную как у мертвеца кожу.
Дома Семен Александрович, не заходя к жене и детям, побрел в церковь.
Старец как всегда стоял у аналоя, исповедовал.
Едва Семен Александрович подошел, старец заметил:
- Поехал Семен без благословения в Москву. Только зря целых пять тысяч истратил.
- Так, так, батюшка. Я хотел как лучше. Много людей прочло бы и, авось, спасаться бы стали.
- То-то и оно. В России ныне нет ни Пушкина, ни Достоевского,- старец пожевал почти белыми губами и заметил:
- Хочешь, я тебе прочту, Семен, кое-что для успокоения твоей души.
- Прочитайте, батюшка.
Старец сходил в алтарь и принес потрепанную дореволюционную книгу. Подозвал несколько старушек, присутствующих на воскресной литургии, и начал, поглядывая на всех чистыми детскими глазами:
- « Три состояния жизни признал разум: плотское, душевное и духовное. Каждое из них имеет собственный строй жизни, отличный сам по себе и другим не подобный.
Плотское устроение жизни то, когда всецело предаются удовольствиям и наслаждениям настоящей жизни, ничего не имея из душевного и духовного устроения и даже не желая стяжать то. Живущие плотски и плотское мудрование в себе пребывающим имеющие, будучи совершенно плотяны, Богу угодить не могут, как омраченные смыслом и никаких лучей божественного света к себе не пропускающие.Но как бы оскотинившись и мирским переполнившись чувством, привязывают они ум к видимому, и все попечение и труд обращают на преходящие блага, друг с другом из-за них воюют, а, бывает, что и души свои за них полагают, прилепившись к богатству, славе и плотским удовольствиям и великим лишением почитая неимение их.
Душевно живущие и потому называемые душевными суть какие-то полоумные и как бы параличом разбитые. Никакого никогда не имеют они усердия потрудиться в делах добродетели и исполнения заповедей Божиих, и только славы ради человеческой избегают явно укоризненных дел. Одержимы будучи самолюбием, сею питательницею пагубных страстей, все попечение обращают они на сохранение здоровья и услаждение плоти, от всякой же скорби, от всякого труда, от всякого злострадания из-за добродетели – отказываются, паче надлежащего питая и грея враждебное нам тело. Будучи чужды даров Духа Святаго, они непричастны и даров Его; почему плодов божественных и не увидишь у них- не только любви к Богу и ближнему, радости в нищете и скорбях, мира душевного, искренней веры и всестороннего воздержания, но и сокрушения, слез, смирения и сострадания. В глубины Духа входить они не имеют сил: ибо нет в них света, который руководил бы их к тому и отверзал им ум к разумению писаний, а других слушать неохочи они.»*
Старец захлопнул книгу, посмотрел внимательно на всех молящихся, затаивших дыхание:
- Сколько же сейчас на самом деле православных в России и вообще верующих истинно? Сто миллионов? Десять миллионов? А, может быть, их всего-то десять
тысяч? На всю-то страну! Тех, кто не попадет туда, «идеже червь, огонь и скрежет зубовный»?
Вера наша в блеске и богатстве сердца. Если сердце грязно, то и церкви, и все золото на них тоже станут грязными, фальшивыми. Только для слепых это золото и богатство – главное, эти богатые золотые ризы, сверкающие полы, амвоны, эти дома богатых, их терема, их заботы, их дорогие одежды, их машины, сверкающие стеклом и лаком. Все это – грязь, ложное, ненастоящее, если у всех сердца покрыты грязью и копотью суеты и так называемого «процветания».
Огромные деньги тратятся на внешнее, на блеск и положение в обществе. На то, что от нас хочет слышать и видеть сверху наш Господь, конечно, ни у кого нет ни копейки. Нужно ли все это Богу, если Он нас, а не другие Им давно забытые народы, учил строго, но верно, как своих любимейших чад, учил уже не раз: революцией, войной, голодом, мором, грабительством России. Со стороны людей, которые только прикрываются и говорят, что они – русские, а внутри суть волки хищные. Посмотрим: другие-то народы Господь так не наказует, не учит, значит, Бог уже потерял всякую надежду образумить эти народы и вообще этих суетных людей, оторвать их от плотского, временного.
И вот, пришли в Россию люди, которые люто ненавидят наше Православие, наше учение святых отцов, подняли всюду крик, шум, свару, дележ, зависть, воцарили своего бога – Мамону. Вор приходит, чтобы украсть. И они нас ограбили: годами вывозят лес, нефть, газ, наше золото, которое Господь дал именно нам, русским, за нашу истинную веру, а не им. Поэтому тех, кто получает сейчас большие деньги, высасывая наше богоданное богатство, Господь непременно накажет. И даже рабочих, кто делает это, накажет. Матерь Божия не велела никому Россию и наше богатство продавать. А что делают-поделают в это время православные? Они – все молчат. Они бояться потерять свои места, богатства, привилегии, уют, свои богатые дома. Они красуются друг перед другом, и тоже, как и эта нехристь много веков, гонят за богатством, за князем мира сего, и красуются друг перед другом. Поэтому для многих церковь – просто украшение пейзажа, блеск и золото. Потому они и строят всюду. Но для кого?...
Вот такая стала теперь вся наша Россия! Умоляю вас, родные, запомните это: все ходят мимо церкви и красуются на нее. Даже если вдруг когда и внутрь заходят – и опять красуются! Потом красуются на природу, друг перед другом картинами, домами, кофточками, хрусталем, сервизом, машиной. Все красуются. Весь мир красуется. И никто не видит, что все грязны, черны, испорчены, что все ненастоящее, все погрязло в красовании. Вся жизнь, все лучшие порывы ушли на это красование. Но кто красуется на нищего, плохо одетого, у которого красивое сердце? Никто, кроме Бога. Все они смотрят и морщатся. Слепые и глухие. Никто из красующихся не видит, что этим он идет против Бога, как сатана, замечая только внешнее, красивое.
Вот наш Семен ездил в Москву. Посмотрел там на новых красующихся. Им дано многое: власть, деньги, слава земная. Внешняя красота, которая исчезнет в гробу. Сразу исчезнет. Красивые, богатые, довольные, не могущие обуздать себя никогда не думают: препятствуя красивым в сердце, они тем самым воюют против Бога и Христа Его. Это-то и есть наши враги. С ними нужно бороться. Они убивают сознательно все русское и за это будут в аду. « Удаляйтесь от них» - так сказано. Берегитесь вечно красующихся и выбирающих только внешнее, красивое! Все эти миллионы красующихся - и есть гробы повапленные, которые внутри полны срама и мертвых костей. Это наши враги……..
Слова старца глухо отдавались в старой, пустой, всегда безлюдной церкви, зато казалося, что все многочисленные святые на иконах слушают его внимательно. В кадильном дымке острый луч солнца сиял на голубе царских врат, на старинной, потрескавшейся позолоте деревянных кружевов и на чаше с кровью Спасителя.
- Сколько же на самом деле сейчас православных в России? Не тех, кто красуется храмом. Вот наша церковь нища, убога, у нас нет и никогда не будет денег, потому что нам нечем красоваться перед сим темным миром. Поэтому к нам никто не едет и не идет. И не приедет, и не придет. А ангел церкви сейчас стоит и плачет, – старец потрогал истончавшую, древнюю рясу на себе.- Да, слава тебе, Господи, мы нищие, нам нечем красоваться! Зато мы с вами живем вдали от мира сего, в лесах, вдали ото всех красующихся, от их шума и склоки, которых сатана и ловит-то всех на этой погоне за внешним. Нельзя в наше время жить беспечно и бездумно, как все! Ибо лукавы дни века сего. Время уже очень коротко! Теперь нам нужно с вами жить как Лот в Содоме. Се, грядет Господь в полунощи, - старец посмотрел вверх при этих словах, - и находит Он тут только одних красующихся. Может быть, даже красующихся архиереев, монахов, священников. А ведь монах – это значит «уединенный», вне всех, вне богатств, вне мира. Которые только и делают, что соревнуются в украшательстве храмов, просто украшают пейзаж… И все они еще и молчат, зная истину Божию. Потому что страшатся потерять свои земные красоты, места, богатства.
Но вспомним же: «Боязливым же и малодушным - участь в озере огненном, кипящем огнем и серою». И некому, совсем некому призвать заблудшее стадо к истинному православию, к борьбе с врагами Христа. Поэтому враги Христа и скупили слепых и глухих христиан, скупили сонную Россию…Через их вражий и адский телевизор… А уродов, у которых сердце красиво, всюду гонят. Но вспомним: урод – это юродивый. Это хорошо понимали раньше на Руси. Ее теперь нет. И не будет уже никогда, потому что Господь времени нам всем, легкомысленным, спокойным, уже не оставил. Поэтому я и говорю, что Россия теперь – не православная страна. Тут просто много таких вот красующихся православием, иконами, крестами, пейзажами, ризами.
Святой Василий Блаженный ходил не в парче и золоте, но когда он появлялся на рынке, все красующиеся бежали оттуда, сломя голову. Вот так они побегут и от Христа, когда Господь наш придет внезапно, как тать в нощи, судить живых и мертвых. А что бы сказал Василий Блаженный, приди он теперь в самый красивый и раззолоченный храм в Москве?..... Но пусть эти мертвые все погребают своя мертвецы. Пусть молятся за свою Америку, а мы с вами будем молиться за Русь и за просвещение истиной заблудших народов. Только Русь православная, а не фиктивных христиан будет спасена Богом, за то, что она одна готовилася к страшному суду Христову. Пока весь остальной веселый и шумный мир спал, веселился, развлекался и красовался…
Новые бесы взяли теперь власть и все в России. Они продают и поганят Русь. Демократия в аду, а на небе царство. Тот, кто этого не понимает - тот враг России, враг Христов, стало быть, помощник бесам в человеческом облике. А их, сих бесов, сейчас легионы. Противостанем же им внутри церкви молитвою, смирением, а кто имеет талант, слово и дело – то и словом небоязненным. И вот тогда только Россия процветет вновь. Тогда бесы все побегут из нее вон, за границу. Только тогда простым людям будет легко и справедливо. Тогда только бесы перестанут нас грабить и обижать.
Все народы в мире ослеплены Западом, но богатство его неправедное, богопротивное, злое, угнетает весь мир. И за это Господь Запад накажет. Непременно.Накажет и всех тех, кто у нас работает на Запад, потворствует ему, получая большие деньги. Запомните это. Накажет Господь всех тех, кто живет бездумно, уютно, весело, без скорбей, красуется, когда вокруг столько слез, несправедливости, горя, нищеты. Так Сама Царица Небесная сказала. Вот тогда только мы с вами вздохнем свободно, не раньше…Будем об этом молиться, ибо Богу все возможно, только у Бога теперь осталась и справедливость, и защита, и истина для нас. Повторяю вам, Россию спасет только очередное всемирное Божие наказание, прещение, это надо глубоко понимать, а не умом мира сего: человечество давно уже заслужило огненные кары за то, что издревле потеряло Христа и Церковь его, и святых Его……
Изношенные от времени ткани покровов аналоев, древнее паникадило, дореволюционные книги, прямо-таки вопиющая бедность смотрела изо всех углов церкви. Все было просто, убого, по-деревенски.
На клиросе вместо грозных столичных басов стояли, скрестив руки, две старушки и молодая девушка в белом, похожая на тихого ангела. Луч солнца сиял сверху на клирос, осияя ее всю.
В открытую дверь церкви, обитую рваным войлоком, несло свежий лесной ветер, спадающий с гор. Если бы не пение петухов и далекий рокот трактора, можно было бы подумать, что это не обыкновенный нищий сельский приход, а скит, где-то в пустынях Иордании.
Но это была одна из многочисленных пустующих и умиравших русских церквей. Окружающие деревни, как и церковь, тоже были малолюдны, убоги, почти весь народ давно бежал из этих мест: тут, как и везде на селе в России, не было ни работы, ни зарплаты. Обо всем этом думал и думал, до головной боли, Семен Александрович. Думал он о далеком городе – что и там мало кто ходит истинно молиться в церковь, зато полно этих самых красующихся, богатых, прихорашивающихся, входящих и заходящих, шума, сплетен, давки, толкотни. Поэтому Семен Александрович так не любил многолюдные и пышные городские храмы.
Семен Александрович внимательно следил за словами старца, и думал обо всей России. О том, что больше половины ее людей сейчас, вот сейчас страдает от нищеты, от полной забитости и бесправности, от того, что некому пожаловаться и не у кого искать сочувствия, страдает больше всего от неуслышанности, от того, что тем, кто имеет хоть малую власть, до них дела нет. Глухая стена равнодушия – всех чванных, кичащихся, сытых и богатых, которые не пьют « Трою», а пьют только хорошее, дорогое вино, едят колбасу за 300 рублей и дороже за зеркальными окнами своих домов и особняков. Вспомнил Семен Александрович и о Ваське Климкове, соседе, который тоже пил, как и многие, и умер оттого, что не похмелили. Так умирали здесь многие, потому что пили не от счастья, а от горя, от окружающей глухоты и гордости непьющего окружающего общества, пили от всеобщей ненависти к бедным, не сумевшим устроиться в жизни, не продающим на Запад русское богатство. Все это равнодушное и чванное общество не пило – зато оно всю жизнь смотрело телевизор. И о телевизоре еще много говорил старец. Телевизор был и в деревне всеобщий божок и, вероятно, и поэтому никто не шел молиться в падающую набок, почерневшую от времени церковь. Потому что и на экране телевизора тоже сидели бесы и враги Христовы, сытые, благополучные, шутили, всех и вся завлекали, смеющиеся ныне, широко распространившие по Земле сатанинскую сеть.
Когда Семен Александрович шел со службы, видел далеко, как разваливались окружающие фермы, видел ржавую водокачку, ржавые трактора, гнилые деревянные заборы, черные домушки, где доживали свой век никому не нужные старики и старухи.
Все вокруг, казалось, гибло и горело. И Семен Александрович был уверен, что вот так сейчас гибнет и горит вся Россия. В городах, он думал, тоже пьют рабочие, тоже все только и смотрят телевизор – и некому стать истинным, несуетным православным.
Но он никак не мог понять, почему никто не говорит обо всем этом денно и нощно, почему никто не бьет в набат, никто не гонит врагов Божиих с Руси, никто не призывает весь народ проснуться и скинуть в ад - туда, откуда она и явилась, веселая и наглая в Россию - всю эту страшную, бесчеловечную систему : в ад, в огонь, в тартар…
Семен Александрович зашел в крайнюю по улице избу, на почту. Получил новый литературный журнал. Хлюпая по грязи, по краю колеи, он думал: «А швецы-то эти давно, давно уже ловко и скрытно захватили всю русскую литературу! Вот оно как!Все эти вот швецы все извратили, изгадили, и теперь плачут, что литературы нет».
Синие горы Урала висели в лесной дымке: и ели, и гранит молчали, настороженно готовясь к грозе. Вдали посверкивало, катилося чугунными шарами, переливалося веселым и смеющимся над миром огнем.
Семен Александрович сидел на крылечке, сжав журнал в руке, и все думал, не понимая: « Как это люди могли бросить все это, эту красоту, эти горы, эту грозу, этот рай? Ради сидения в квартирах в своих городах, где все чужаки друг другу, не как в деревне?! Все друг другу не знакомы – и потому несчастны».
А гроза секла по камням, по сухим деревьям, огонь веселился, пожирал и плясал, плясал - по лесам, по граниту, по мхам и полянам, омывая землю, и она очищалась огнем и водой. Казалось, наступил новый всеочистительный всемирный потоп.
Семен Александрович, стоя на веранде за стеклами, ощущал себя Ноем, смотрящим за горы облаков, за молнии, за горы низвергавшейся грозной воды. Весь остальной мир виделся уже ему сметенным прочь в небытие водяными валами: миром древним, ветхозаветным, страшным и диким, кровавым, забытым, вчерашним, о котором уже никто ничего не помнит и не знает.
_______________________________________________________________________________
* - св. Никита Стифат
----------------------------------------------------------------------------------------------------------------