Литература и журналистика

О книгоедстве

Чудак человек, кто ж его посадит он же памятник.
Фраза из фильма «Джентльмены удачи».

Ироничный эпиграф. Автору в принципе свойственно думать иначе.
Ну а я б кой-кому засветил кирпичом. Игорь Тальков.

1
Цивилизация и культура, сколь многое для нас на сей-то час уже обрели, причем как ради тех, кто давно почил, просто отжив свой век, да так и во имя людей грядущих, наших с вами более чем в отдаленном же будущем еще наследующих Землю потомков.
То есть наши духовные ценности принадлежат и тем, кто в его телесном, физическом облике на этой земле объявится довольно нескоро.
И вот уж оно как - все главные основы общественного сознания наших пока еще не народившихся праправнуков, в общем и целом закладываются в их несуществующем на данный момент сознании уже нашим-то сегодняшним днем, в это наше до чего непростое время.

Так что, каковыми только еще когда-нибудь окажутся их душа, и совесть в целом зависит от нас и нашей духовности.
Цивилизация и культура - это собственно говоря, две переплетающиеся вверху ветви обыденного и повседневного, по сути-то сказать житейского существования (однако корни их между собой ничего такого существенно общего и вовсе-то не имеют).
Они берут свое внутреннее сколь различное начало от всепоглощающего устремления к чему-то воистину высшему и благостному, в самом прямом смысле отчасти нынче уж утраченного духовного восприятия, но в точности так и от вполне естественного желания еще больших вполне зримых удовольствий.

2
Оба эти неизменные направления человеческого бытия, привнесли в наш мир немало истинных средств, в их изначально благостном, искрящемся дивным светом предназначении, поскольку присутствуют они в нас как ради нашего всеобщего преуспеяния, да так и во имя культурного облагораживания условий нашего простейшего, повседневного существования.
Однако сколь много в этих благих начинаниях рода людского чисто иллюзорного и ненаглядного только по его внешним, выпуклым признакам, а не по сокровенным свойствам степенного величия во всем истинно духовного начала.
Все дело в том, что внешне яркое добро в современном человеке зачастую экранирует скрытое в нем величайшее зло слепой и сытой уверенности, в своих неиссякаемых силах управлять этим миром по одному только своему собственному желанию и сколь уж ясное дело всенепременному хотению.

А основным каноном всякого мыслящего бытия стала великая литература, однако она и по сей день при всей своей мудрейшей сути, до чего далека от всего же приземленного, насущного, грязного в весьма серой наглядной обыденности простых вещей.
Еще вот и потому, что довольно часто она пишется людьми, живущими на вольных хлебах, ну а отсюда, как и понятно все столь рьяно выводимые ими линии радужных иллюзий, имеющие (весьма малое, да и то вскользь) хоть сколько-то реальное касательство к той самой полноценной и объективной реальности.

3
Часто людям пишущим литературу приходится надеяться на одно чудо, что может и принесет им в своем клюве кусочек сколь долгожданного хлеба.
Это самым что ни на есть явственным образом, отображается и на их духовности, творческом пути, а у людей мелкотравчатых оно буквально цветет и пахнет мукою достучаться до издательских дверей, то есть туда, где хлеб насущный раздают.

Истинных гениев литературы то нисколько же не касается, но их-то раз-два и обчелся, а вот желающих прокормиться на пышной ниве художественного вымысла их вот буквально-таки пруд пруди, а потому совершенно же непонятно почему это любые изданные книги должны вызывать в человеке суеверный трепет?
Достойные ИМЕНА на обложках должны его вызывать - это верно!
И ОДНИМ ИЗ ЯРЧАЙШИХ НЕДОСТАТКОВ литературы может смело быть назван чопорно чистоплотный эстетизм...

4
Мир он пока еще очень, по сути, грязен и его еще только лишь предстоит долго и тщательно чистить, но ведь не поганой же метлой, потому что так ничего толком совсем не добьешься, нет действовать надо легким или же тяжелым соприкосновением с теменью и грязью. Если это не будет вовремя сделано человечество, еще явно так ждет весьма скорое культурное вырождение...
Весьма отчетливо предначертанное миру писателем Уэльсом в его книге «Машина времени».

Его образы не чисты от житейского и популистского упрощения, однако они вполне реальны в неведомом только вот выжидающем своего часа будущем нашей ничем пока всерьез этак не обеспокоенной человеческой расы.
Ее, пожалуй, более всего гнетет скука и отсутствие свежих впечатлений от посеревшей из-за отсутствия всяких головокружительных приключений жизни.

5
Мы отодвинулись от природы высокими стенами своих домов, и вот надо же нас стала одолевать тоска по чему-то не обыденному, каждый глушит ее в себе, как только может.
Ведь все средства, как говориться, тут вполне хороши - это и алкоголь, и бесконечное подглядывание как в щелку за чужими соитиями.

А, кроме того, тут на помощь приходит искусство, уводящее человека вдаль от всяких житейских суровых реалий, заставляющее его полностью отвернутся как от свой души, так и от понимания истинных нужд всего общества.
В данном случае подобная псевдоинтеллектуальная жвачка - это попросту дрянное зеркало кривоокой фантазии пытающейся красивостью замазать серость всех обыденных будней.

6
Кроме того такого рода искусством как правило навязывается серо-белое восприятие людских поступков, темных пороков в области нравственности (про уголовно наказуемые деяния тут никто ничего не говорит).

А между тем далеко не всегда всему может быть дано простое, убедительное и естественное объяснение, а это значит, что в сложных случаях должны быть выяснены побудительные причины и главное без тупого зазнайства, а также напяливания на чужую душу своего собственного отвратительного багажа, как это в действительности довольно часто же делается.
Нет возможности растопить лед в чужой душе много в ней темного и просто несветлого ярлык на человека рано бы вешать.
С некоторыми очень уж светлыми, буквально светящимися изнутри добром людьми в серьезную переделку попадать вовсе ж не стоит... предадут, будут спасать свою собственную шкуру и так далее...
И это реальная жизнь, а не книжные о ней домыслы.

7
Даже вот далеко не худший мир литературы очень уж чрезмерно четко разграничивает злодеев и святых мучеников их козней или вот одним только цветом описывает мужественные поступки всевозможных истинных героев...
Связующая нить повествования к тому буквально обязывает...
...а между тем человек, он существо цельное, и растаскивать его душу на какие-то отдельные составляющие совсем уж оно ни к чему.

Да только как же часто разбитная в смысле недалеких нравственных поучений художественная литература так вот и рвет правду о человеке на самые мелкие лоскуты, выпячивая в нем все наиболее подходящее для его полноценного отображения, ну а все в нем лишнее она, весьма тщательно этак упрячет по самым разным углам. Делать это как-либо иначе, то будет в высшей степени неприлично!
Столь неподобающе для его доподлинного отображения во всей так сказать неприязненной житейской плоти и крови!
А уж тем более ему не найдется места в художественном произведении, если чего-то в этой жизни до самой крайности просто вообще неудобно автору из-за его излишне лучезарного восприятия определенных человеческих черт, а также вот и нынче-то существующих явлений общественного бытия.

8
К тому ж он может попросту так посчитать, что простой обыватель его вообще нисколько вот не поймет, а значит только-то во имя его же наилучшего блага (обывателя) ему так обязательно надо будет хоть как-то, но подсластить всю эту пресную жизнь...
Ну а кроме того сладкие грезы и есть самый ходовой товар художественной литературы!
Их потому так вот и эксплуатируют все кому только не лень!
Честно заслужившие себе многовековую славу корифеи литературного жанра такими делами вовсе не занимались?!
Может и так, но и они тоже люди, а потому могли плодить иллюзии из самых благих на то намерений, то есть вовсе не затем чтоб на них уж разжиться.

9
Хотя снова хотелось бы то подметить, что и они отнюдь не из другого теста, а значит ничто человеческое, им нисколько не было чуждо.
К тому же безмерное богопочитание тоже подталкивало на «подвиг великомученичества весьма явственного преображения всей убогой действительности в некий иной, куда более достойный человеческого гения прямо-таки воистину светлейший облик.
А ведь пока еще предельно он иллюзорен и является чем-то слегка так вдали обозначившимся в виде отдельных чертежей, самым общим планом будущего братства всех людей после облагораживания рода людского путем более чем полноценного наращивания единой на всех высокой культуры.

10
А что вообще могли предложить миру классики мировой литературы 19 столетия?
Неужели один вот великий свой оптимизм, настоянный на величайшем полете фантазии, столь живо и ярко видимый ими в их неуемном самим собой растравленном воображении?
Приобрели-то они все эти новые духовные ценности из снов наяву тех совсем не в меру расчувствовавшихся при виде диковинных технических чудес западных доброхотов философов «судного дня» всей былой затхлой общественной жизни.

Однако то были одни ж явно шапкозакидательские настроения по поводу перемен к лучшему, в связи с новыми «великими» открытиями, состоявшее на 90 процентов из до сих пор так вот до самого конца внятно необоснованной эволюционной теории...
Хотя, в общем-то, было предостаточно блеклых намеков на принципиально иную, чем ранее картину мира!
Все эти веяния действительно продвинули людей, куда-то вперед, да только по большей части в чисто техническом плане.
Однако всякие ростки духовности - цивилизация, если целиком и не глушит, то уж, по крайней мере, обязательно придает им вялый водянистый оттенок.

11
Прогрессивный подход ко всему зачастую оказывается смертным грехом запустения и забвения...
Неосуществимые цветные миражи восторженных надежд на светлое завтра попросту выжигают дотла все человеческое нутро.

Причем никто же не будет спорить, в теории все может быть верно, но с чистого листа нельзя затевать никаких преобразований.
Пусть вокруг ад достойный пера Данте, но это еще не повод, чтоб устремляясь к призрачным воротам рая переводить свой народ с третьего круга на шестой...
Большевизм даже и в своих самых крайних формах это только шестой круг до седьмого круга он дошел бы только вот от окончательной полнейшей вседозволенности общемирового владычества.
Да только зачатки дурманящих души страстей по выпрямлению кривого пути человечества следует все же искать в Садом и Гоморре интеллигентских дискуссий обо всем, что надо б обязательно этак полностью же сокрушить, да разрушить во имя воплощения духовной свободы и укрощения клопиного рабства - высасывающих народную кровушку дрянных паразитов.

12
Причем вполне ясно, что вместо серого настоящего в последующем бесклассовом обществе действительно вырисовывались черты истинного светлого будущего, к которому надо будет идти медленно и без рывков и может даже, что не одну только пару другую последующих тысячелетий.
Но ждать-то нам невтерпеж, а от этого и без того уже долгий путь только еще удлиняется и есть же подобная вероятность, что неразумное 20 столетие оно быть может, удлинит его этак лет на 500, если конечно не более...

Слепок начертанного во снах о грядущем будущего нельзя его впрямь так использовать в виде отмычки, дабы чересчур оторванным от реалий мечтателям стало возможно в нем очутиться, буквально-таки выпорхнув сверкающими глазками из всего этого нашего настоящего...
Это ж совсем не путь светлого ума, а скорее способ взломщика и вора и кто-то уж обязательно еще проскользнет за спиной у тетеревом на току вещающего интеллигента.

13
Лев Толстой, к наилучшему того примеру, хотел только-то научить людей обходиться без всяких войн, ну и чего только из этих благих намерений-то вышло!?
Уж не спонсировал ли он тем войну внутреннюю, кстати, вполне наихудшую из всех вообще когда-нибудь действительно возможных?

Где ж это видано, чтобы на обычном для всей истории военном поприще брат убивал брата, а сын родного отца...
И как же это все остановят погрязшие в непротивлении злу сеятели и пахари истинных грядущих благ нового свободного демократического мира?
Сумеют ли они достучаться до морально выпотрошенного бесконечной суровой правдой народа?
Ответ, конечно же, отрицательный.

14
И то, кстати, является более чем непреложным фактом, что именно Лев Толстой он и насытил российскую интеллигенцию непротивлением злу, а в результате она погрязла в полнейшем бессилии пред кровавым террором осатанелого от своей полнейшей безнаказанности большевизма.
А между тем, когда страну к нему только еще же явно кренило, ее вполне так можно было от этой напасти как-нибудь да уберечь, и что ж серьезно этому помешало?

Ну так в немалой степени именно та чуть ли не утробная проникнутость интеллигенции идеями, вычитанных ими из книг Льва Николаевича Толстого, а также и Чехова Антона Палыча.

15
Эти писатели вольно или невольно воплощали в жизнь идею вассального российского государства, которое, видите ли, недостаточно склонялась в ниц, пред передовыми (а уж в особенности в области интриг) европейскими державами, что всегда в сфере внешних взаимоотношений держались политики вероломства, коварства и хитрости.
А чистопородный, возвышенный идеализм был для них весьма лакомым куском земельного пирога...
Использовать его без остатка, а затем и раздавить в пыль!
А почему бы и нет, если представители духовной элиты некой средневековой державы живут фактически на облаках.

Зиждилось все это на том, что воздействие на российские умы гигантов общемировой мысли было буквально ужасным.
Лев Толстой, Чехов и Достоевский плетясь в хвосте широких общественных настроений, подточили основы общества, не ведавшего тех границ, где внутренняя свобода переходит в охаивание всего и вся...

16
Ведь существует и такой весьма немаловажный аспект, как само по себе закабаление людей и без того уже имевших довольно смутное представление о всякой в этом мире реальности, тяжеловесными догмами вящей ирреальности, в которой им действительно так хотелось бы жить и обитать.
Более того чего там греха таить взять бы да подогнать под давно так уже позаимствованные из светлых дум постулаты буквально весь как он есть существующий порядок вещей.

И в этом им довольно серьезно помогли люди, безоглядно отвернувшееся от реалий, познав всю их гиблость (для духа) серость и никчемность...
Тот же Лев Толстой находясь у себя в имении, буквально погряз в форменном прекраснодушии, а значит и отображение им людского быта во многих его бессмертных произведениях при всем их значении, и великих литературных достоинствах вовсе же небезвредны.
Причем в особенности, прежде всего для тех, кто не умеет провести четкую и явственную межу между творческой фантазией и реальной жизнью.
И это так поскольку в душе многих российских интеллигентов возвышенное искусство стало занимать до некоторой степени слишком уж излишне главенствующее место.

17
И ведь не только в виде задушевных изысканий человека, старающегося соприкоснуться с миром прекрасного, но и в простейшей серой обыденности, вытесняя сиюминутные реалистичные картины жизни, выдуманным миром до чего светлых о ней фантазий.
Но конечно в том не было бы беды, кабы не зло прекрасно умеющее мимикрировать, и подделываться под истинное историческое добро.
Дикая гниль бесчеловечно подлой задушевной корысти при таких делах объявляет своими цели излишне доверчивого добра.

Дико извращая и доводя до безумного радикализма, сами как есть прямодушные либеральные принципы, подлое зло частенько отлавливает яростных носителей добра за воротник, силой принуждая их «отслужить панихиду» по их стародавним представлениям о чести и совести, а тем и перерождает свет их благородной души в некое иное, новое качество.

18
Конечно, все это так нетипично для воистину достойных людей, однако, плохо, коли они акромя себя ну совсем никого вот не знают, а главное знать не желают, и вовсе не признают за достойный всякого уважения авторитет.

Это приводит к весьма трагичным ошибкам в оценке всего вокруг происходящего, а там уж недалеко и до того чтоб податься в услужение к нахмуренным бровями холуям тупой идеологии всеобщего торжества в упорной борьбе...
И кстати жизни вообще свойственно глобальное несоответствие всем наскоро выдуманным о ней красивым мыслям, в основе которых положен каприз безропотного благоволения своему сколь уж однобокому уму.
Как правило, он послужит причиной для чистых, совсем так незамаранных в самых разношерстных коллизиях дланей, а также всецело приводит к безмерно восторженным ожиданиям, неких скорых, весьма благих перемен.

19
А ведь вся эта благостная восторженность в цепях сладостных ожиданий это ж та самая явная расхалаженность в тесной связи с хорошо устроенным бытом...
Хотя на деле истин без словесных баталий в их честь нигде же их не бывает, а на деле случается только одно прозябание в луже радостных и светлых надежд и благостных намерений, поскольку, где-нибудь далеко впереди вот-вот забрезжит яркий свет, но заря - это или закат, так сразу не разглядишь.

Но хочется ж верить во что-то действительно славное и доброе, да только именно безотчетная вера людей и погубит, поскольку, хотя без нее и нельзя, но надобно напрягать ум, а не только верить.
А, кроме того, не надо бояться схлестнуться в ярой борьбе с теми, кто топчет ногами новое, исподволь вытравливая его дух из всех уже имеющихся, а также вновь возникающих общественных начинаний.

20
Вот только борьба - эта должна вестись исключительно по возможности с чистыми мыслями, а то, как-либо впрягшись в нее грязными и закулисными методами, чистые люди сохраняют свой внешний облик, но теряют все свои истинные духовные черты.
И схороненная в темном углу житейская грязь, обязательно же найдет себе выход, а потому и окажется внутри чистой и светлой души.
И ее более чем успешное укрывательство от внешнего света, зачастую позволяет слащавым интеллигентам, сохранить их нежные ручки в девственно идеальной чистоте.

А ведь надо б им принять участие в очищении нужника общественной и социальной клоаки, не брезгуя никакими там булькающими мерзостями.

21
Конечно, от соприкосновения с ними руки вмиг станут грязными и мозолистыми, зато душа будет дышать тем же воздухом, что и весь остальной народ...
И вот чтоб реально добиться того о чем писал Иван Ефремов в его романе «Лезвие Бритвы» нужно было б нисколько же не бояться якшаться со всякого рода дурно пахнущим сбродом, однако ж стараться ни в чем не уступать дорогу сколь часто пахнущей дорогими духами человеческой плесени.
Она часто идет окольными путями, где с ней тягаться, не испачкавшись совсем же не выйдет, но если уступать дорогу, то душу в розовом сохранить можно, но совесть вместо множества истинных цветов оставит только два черный и блестяще белый.
Нет, конечно, лезть во всякую грязь в том вовсе нет такой уж большой нужды в обыденные часы ничем не потревоженного житейского существования.

22
Однако может уж скоро серые массы во всем этом мире тем-то значится чудесным омовением во все, как и понятно светлое, и воистину сияюще доброе еще, как это они ясное дело сумеют переменить всю имеющуюся в них обыденную обеспокоенность на те вызывающие у некоторых сколь далекие от реальности личностей неописуемый восторг... непобедимые, возвышенные идеалы?
Может быть со временем да!
Однако все равно на данный день пошлую неестественность грязного мещанского быта нисколько не вытравишь пахнущей фиалками прекраснодушной искусственностью.
Лучшее в людях надо воспитывать, а не вытравливать в них злое каленным железом.

А кроме того еще не лить им за ворот дифирамбы обо всем на свете утонченном и высоком потому что в нем зачастую слишком уж много аморфного и искусственного, а вовсе не искусного.
Вот что можно привести в качестве подтверждения ко всему вышесказанному.
Иван Ефремов «Лезвие Бритвы».
«Самый великий подвиг искусства вырвать прекрасное из жизни, подчас враждебной, хмурой и некрасивой, вложить гигантский труд в создание подлинной, безусловной, каждому понятной, каждого возвышающей красоты. Мало этого, тебе придется бороться со все распространяющимся влиянием бездельников, думающих ловким трюком, фокусом, удивляющей безвкусных глупцов выдумкой подменить настоящее искусство. Они будут отвергать твои искания, глумиться над твоим идеалом. Сами неспособные на подвижнический труд настоящего художника, они будут каждый найденный ими прием, отдельное сочетание двух красок, набор мазков или удачно найденную светотень объявлять открытием, называть элементом мира, не понимая, что в нашем ощущении природы и жизни нет ничего простого. Что везде и во всем сложнейший узор ткани Майи, что наше чувство красоты уходит в глубину сотен прошедших тысячелетий, в которых формировалась душа человека! Отразить эту сложность может лишь подлинное искусство через великий труд».

23
И вот во имя того чтоб он не оказался в конечном итоге сизифовым нужно б суметь в этом сколь элементарном, простеньком практически у каждого из нас неизменно греховном естестве, так вот и перепачкаться буквально во всех нечистотах жизни, и только-то и всего...
Однако надобно приучиться, пусть иногда, и вполне так возможно только-то вскользь, а все же вполне так реально соприкасаться со всем жизненным сором высокими сторонами своей тонкой духовности.

Поскольку если это будет как-то иначе - то яснее нет, что тогда это еще ведь обязательно отравит человека ядом лжи и лести, сделает его грязным прислужником чьих-то чуждых настоящему искусству интересов.
И вот значится, вслед затем некоторые представители творческих профессий с самой искренней, и довольно детской наивностью смущенно объясняют всю эту свою большую востребованность пошлостью и мраком, а между тем все это является элементарной ложью, простой уловкой, самообманом и вовсе не более того.

24
Всякий социальный заказ искусству может быть, кем-либо осуществлен только в меру его действительной продажности, а как-либо иначе ему собственно никогда уже не бывать.
Однако, зачем он кому-то вообще так уж надобен?

Дело тут в том, что бесхитростное упрощение жизни, следуя наиболее удобному к тому изгибу, есть естественное продолжение повторения в области духовности тех самых удобств, что всем нам создает быстро и легко уносящий нас вдаль от всякой естественности всесильный технический прогресс.

25
Массам хлеба и зрелищ, это понятно, а что же тогда патрициям?
Вот он ответ.
Технически подкованная как блоха мастера Левши цивилизация, само собой потребует стиля недоступного простым смертным всем духом своим, ограждающего возвышенных чувствами и разумом интеллектуалов патрициев от столь презираемого ими плебса.
Причем всегда же имеются те «деятели всеядного искусства», что с большим энтузиазмом осуществляют - этот социальный заказ, как в области философии, отдалившейся от мира реальности в некие метафизические бредни о сущности вселенского бытия, да так и литературных гениев, творящих исключительно для своих, а не для всех людей на белом свете.

А если искусство себя продает или предназначается для одних только избранных, то из него не окажется, хоть сколько-то затруднительным еще этак вылепить удобный для всякой тоталитарной власти действительно нужный ей инструмент по возвеличиванию ее идеологии, при помощи талантливых художников и скульпторов, так как труд их максимально нагляден и прост для его вполне естественного восприятия.
А ведь они живут той же отрешенной жизнью, что и все боги Олимпа возвышенного искусства, и с него страдания масс иногда и вовсе-то неприметны.
Ну а сие вполне означает, что они могут более чем искренне создавать плакатную, трафаретную действительность, именно в том виде, в котором она окажется более чем удобной в их Богом забытой стране в ней власть всем предержащим.

26
А люди сколь уж возвышенные пускай себе всласть наслаждаются своим недоступным невежественным массам искусством, а народ его еще и специально будут обкармливать пошлостью ради извечного поддержания в обществе всегда одного и того же вполне устоявшегося состояния, при котором и существует повседневное расслоение...
Это-то и есть то, что сегодня происходит в России.
Пошлость народу вот новый лозунг современного российского шоу-бизнеса.
И вот смотря вертикально вверх на воспарившую духом своим интеллигенцию, чиновники от современной культуры, потирают руки, и до чего при этом они самодовольны!

Однако - это касаемо только же тех, кто в силу своей эгоистичной элитарности действительно малодоступны для понимания абсолютного большинства, ну а тех, кто видят этот мир несколько иначе, как-то по своему тоталитарное или даже пост-тоталитарное общество не потерпит и затравит из-за всех своих сил.
Ведь это же именно в тесной связи с данным ужасающей силы фактором по отношению к шагающим не в ногу в нужном для «народной» власти направлении, в прошлом применялись по своему довольно убедительные бульдозеры...
это-то и был тот самый наглядный аргумент в споре о том, каким именно должно быть вполне так устоявшееся реалистическое искусство.

27
Абстракция, как форма чересчур уж вширь и вкось раздавшегося искусства от этого нисколько пострадала, а скорее, наоборот, от этого она еще, к сожалению, выиграла, более всего-то и разрослась, произошло это собственно оттого, что американские политические деятели из своих прагматичных, политических соображений подставили ей плечо.
А между тем вовлечение любого рода искусства в политические игры всегда чревато его опошливанием, смешиванием с грязью...
То есть СССР и чужую культуру извозил в идеалистических нечистотах, не только свою.

28
А замарать великих или же утопить их в тюремной параше то, ведь и было мечтой очень уж развитого тоталитаризма... и вовсе не похоже, чтоб и сегодня она так уж совсем отмерла.
И если нельзя так уж запретить истинное массовое искусство, поскольку от этого оно не в меру бы захирело, то вот не дать ему увидеть мир, то было же проще простого.
Фильмы, их клали на полку именно по этому славному принципу.

Все имевшееся вмешательство сатрапа СССР в великое духом творчество исходило от одного его многоцелевого устремления не допустить истинной подлинности, а одной лишь удобной начальствующему взору приглаженной наглядности во всех ее сознательно извращенных формах не существующего в реальности вычурного бытия.

29
Пейзаж сегодня, слава Богу, сменился, но реальность в настоящее время еще поболее, чем когда-либо прежде старательно залепливают грязью, так как чего-нибудь получше этого «народного средства» попросту не существует в природе.
Достаточно перевести хорошую книгу в дурном ключе и вот уже она послужит совсем иным целям, чем было то, для чего она перво-наперво предназначалась самим ее автором.
А кроме того массовое искусство вообще специально низводят до трафаретно праздничного уровня и вовсе не потому что народ его никак же иначе совсем не поймет, а прежде всего для сверхискусственного облегченного восприятия всей этой нашей нелегкой жизни.

30
Причем духовный прогресс в этом вопросе во всем следует за тупоголовым техническим развитием.
Вот чего же это пишет об этом Иван Ефремов в его романе «Лезвие Бритвы».
«Создать, проявить, собрать красоту человека такую, чтоб она была реальной, живой, - это большой подвиг, тяжело. Проще дать общую форму, в ней подчеркнуть, выпятить какие-то отдельные черты, отражающие тему, ну, гнев, порыв, усилие. Скульпторы идут на намеренное искажение тех или иных пропорций, чтобы тело приобрело выражение, а не красоту. А изображение прекрасного тела требует огромного вкуса, понимания, опыта и прежде всего мастерства. Оно практически недоступно ремесленничеству, и в этом главная причина его мнимой устарелости».

А ведь нет ни малейшего признака устарелости в главном сегодняшнем устремлении, вот так-то запросто взять, да переложить все большие общественные заботы на чьи-то чужие плечи.
Во многом это сродни ремесленничеству в крайне важной области осмысления различных аспектов бытия, оно-то и пришло на смену разного рода сомнениям, раз уж теперь они к нам не к лицу...

31
И вот уже в новом виде возрождается стародавнее язычество, поскольку новая «кровохаркающая мысль» формирует в человеке, то самое главное, чего в нем давно уже не было, а именно веру во всесильных идолов, и они у нас теперь окажутся живые, а вовсе не деревянные.
И вот значиться, те кому не иначе как по этому принципу и достались все бразды правления, им-то и было должно создавать весьма наглядные образы идеалистического толка, ради того чтобы стала наглядно видна вся благодатная суть их великого царствования.

А потому вся вящая монументальность востребованная от искусства этими обожествленными во плоти людьми-идолами... она и послужит сразу же «трем богам», во-первых, будучи таковой она подчеркивает обещанное многолетие данной власти, пришедшей на века, во-вторых, подтверждает ее жизнеспособность и великую мощь, а в-третьих, вызывает в ее подданных истинный трепет и восхищение.

32
И так оно было с самых древних времен, однако привилегированная каста тогда была еще довольно мала и даже, пожалуй, что крайне же незначительна.
Безмерно расширяющейся бюрократический аппарат есть самая, что ни на есть неизменная часть обыденного быта царства светлых и радостных обещаний совершенно иной, чем ранее жизни.

Однако речь тут идет вовсе не только о государстве разорвавших сковывавшие их путы рабства пролетариев...
Конечно, огромная бюрократическая машина была свойством любой расползавшейся по швам завшивленной коррупцией империи, что только лишь предвещало ее весьма близкий конец, а вовсе не начало, того самого нового ранее никем невиданного высокоидейного несуществования.

33
Почти для любой империи мелкие ее обыватели не более чем пешки на шахматной доске широкой общественной жизни.
Новоиспеченный диктаторский режим (в его нынешнем современном виде) он ведь все эти качества только-то укрупняет, а не создает нечто новое доселе совершенно невиданное во всей человеческой природе.

А также вот плодит он совсем уж ничего непроизводящих (кроме болтовни) бездельников в том самом прямом, великом же смысле!
Так что зря ведь к тому взвывал Антон Палыч Чехов, чтобы все этак разом взялись за физический труд... от этих горестно-сладостных воззваний, одни только благие намерения и остались, а уж сколь для многих, они так ведь окончились колонией строгого режима на обширной территории шестой части суши.

34
Диктаторский режим, объявивший себя всенародным под знаменем светлого учения, плодит властвующих над всей серой массой дармоедов, причем самым естественным для него образом, безо всяких извращений и отклонений оттого, что еще самым изначальным образом было в него заложено в той разрушительной несколько не созидательной, а также вот и невероятно лживой теории.

Ее принятие на ура проистекало от одного только буйства эмоций у возвышенных духом своим интеллектуалов, что весь мир этот мир захотели переиначить только-то к лучшему совсем же без крови, а также без пота и слез.

35
Им-то так уж оно показалось, что все ясное дело до крайности просто, достаточно будет сбросить с себя вериги прошлого существования и все придет к нам само, ну а на самом-то деле выходит, что этого же попросту нет!

Собственно говоря, сама эта их логика одно лишь порождение праздного и умиленного безделья в делах конкретного обдумывания сложных вопросов житейского бытия, и, кстати, расположено оно, далее всякой дали от всех истинных потоков общественного сознания.
Поскольку именно в угаре интеллигентских дискуссий о самых различных аспектах всевозможных перемен к чему-то и вправду несусветно лучшему куда-то сама собой исчезла всякая реалистичная ретроспектива жизни...

36
Все эти богоспасительные беседы носили тогда лишь тот вот весьма явственный характер так сказать бескрайне умиленных светлых надежд, а не воистину строгих логических построений.
Вот он пример тому из самого окончания романа Достоевского «Бесы».
«Мне ужасно много приходит теперь мыслей: видите, это точь-в-точь как наша Россия. Эти бесы, выходящие из больного и входящие в свиней - это все язвы, все миазмы, вся нечистота, все бесы и все бесенята, накопившиеся в великом и милом нашем больном, в нашей России, за века, за века! Oui, cette Russie, que j'aimais toujours. Но великая мысль и великая воля осенят ее свыше, как и того безумного бесноватого, и выйдут все эти бесы, вся нечистота, вся эта мерзость, загноившаяся на поверхности... и сами будут проситься войти в свиней».

Интересно только где ж это на деле видано...
Явного тут лишь одно, нет и сомнения в том, что великий писатель предался идеалистическим измышлениям весьма далеким от всего нашего истинного повседневного существования.

37
Но скорее всего, что он попросту вот поддался внешнему влиянию, поскольку российский либерализм 19 столетия весь пропах духами французской революции.

Ну а гильотина новоявленным радикалам показалась средством все ж таки не вполне так идеализированным, им, наверное, понадобилось чего-нибудь поновее, дабы всех до единого угнетателей со света разом уж сжить.
Их пылающий мозг не признавал постепенности и хорошо обдуманных, согласованных со всем миром решительных действий.
Им надо было все так сразу и сейчас, поскольку после окажется чересчур уже поздно, и так совсем невзначай могут обойтись и без их участия в великом и неспешном преобразовании всей этой нашей общественной жизни.

38
Пиши не пиши про то, что люди никак не смогут наладить весь свой быт кровью их сколь же мнимых угнетателей, есть ведь и такие, что всегда там себе отыщут весьма нужную лазейку, дабы избегнуть неизбежного провала всей их извечно грязной (от сырой землицы) логической линии.
Они под нее так вот все и закапывают, что только над ней возвышается в плане своего обыденного благоустройства.
Большевики, они, полностью-то очевидно, вообще-то вот возжелали этак переделать весь этот мир, дабы он стал одним лишь подпольем со всеми его суровыми законами и вполне тому соответствующим бытом.

Но дело-то отнюдь не только в одних отдельных личностях, а во всех «либералах дегустаторах» будущей свободы вообще.
Они ведь до чего возжелали освобождения от всех жестких рамок обыденности в примитивных условиях предыдущего 18ого низменного века, все также неразрывно связанного с первобытностью, что и все предыдущие навсегда бессмысленно ушедшие в прошлое столетья.

39
Однако будучи как-то несколько внешне завуалирована, первобытность вовсе не становится менее хищной, куда скорее наоборот технический прогресс и ударившаяся в элитарность современная философия, во всем поспособствуют тому, чтоб человек полностью утратил всякую жалость к ближнему своему.
А из этого вполне так следует, что он совершено всерьез будет относиться к нему как к некому вредному насекомому, которого чем его будет меньше, тем оно только будет действительно лучше.

И наилучшей вуалью на хищной морде дикости является общественное благо со всей строгостью вытекающих из него оргвыводов, что кому-то очень уж должно быть худо, поскольку он угнетает простой народ. Но, конечно, все эти неотесанно грубые слова, они ведь не более чем пустое мудрствование, поскольку все, что наглядно, буквально мельтешит у кого-то перед глазами, ну а к скрытой подоплеке вещей мало у кого к тому есть охота так уж действительно-то присматриваться.

40
Вот оно подлое угнетение уничтожить его и никаких гвоздей!
Тем более что именно к этому грамотного человека как магнитом тянула, как цивилизация, да так и надутая от всего вбираемого ею в грудь воздуха философская мысль.
Современное искусство, к примеру, так до сих пор подчас и занимается выпячиванием самых основных внешних черт человеческого сознания, а вовсе не глубоко затаенных в душе человека весьма тривиальных причин его широкого общественного поведения.

Разумеется, что вовсе же не всегда оно так, но таково уж массовое искусство, а именно оно в целом и формирует общественное сознание среднестатистических обывателей.
Именно с его помощью так вот и тешат беса больших и малых амбиций всякие черви буквоеды общенациональных и классовых устремлений к некому светлому будущему.

41
Эгоизм как основной стимул действий человека в нем несколько совсем-то уж затушевывается, а наружу, по временам, выпячивается некий великий долг перед родиной, и всем таким прочим столь уж на деле смехотворным пока к тому нет вполне явственной внутренней причины, а это, прежде всего тот же ЖИВОТНЫЙ эгоизм.
Главная задача нашей современности это сделать его эгоизмом развитым и полностью человеческим.

Ну чего тут поделаешь, если все вычурной красоты принципы - это одна только фальшь и явственная игра чьего-то воспаленного воображения, а человеком зачастую заправляет один только вот дремучий эгоизм, что жил еще в древних людях и его свойства, если к ним повнимательнее присмотреться, крайне нелицеприятны на свой внешний облик.
Об этом же пишет великий писатель Моэм в его публицистической книге, «Подводя итоги».
«Я пришел к выводу, что человек не стремится ни к чему, кроме собственного удовольствия, - даже когда жертвует собой для других, хоть он и тешит себя иллюзией, что тут им руководят более благородные побуждения».

42
Только вот удовольствие оно здесь вовсе ни всегда же бывает так уж причем!
Тут скорее требование от самого себя той жертвы, без которой человеку попросту нельзя будет обойтись.

Но это так уж не романтично и вовсе не героично!
А давайте-ка запрячем все низменное и скотское куда-нибудь совсем этак значит подальше, дабы его стало совсем никому уж теперь не приметить, говорит нам современная культура, а философия вторит ей, выдвигая на первое место государство, а вовсе не человека.
То есть, вполне естественное в людской психологии затушевывается в угоду светлым о нем мечтаниям.

43
Вот над этим искусство, да так ведь и прикладная философия сколь уж всерьез они поработали, а результатом стали жуткие социальные потрясения и не надо думать, что всему виной отдельные личности, их роль в истории становится значительной лишь после того как они оказываются где-то около бурлящего диким хаосом горнила власти.

Вот и сегодня даже если искусство и обнажает человеческие корни, то уж делает оно это аморфно, с душком святого пыла праздности, а вовсе не истинной попытки показать настоящие истоки всяческой добродетели.
А между тем вся ж такая вдоль и поперек исхоженная и изъезженная мерзкая грязь есть не более чем ее строительный материал, причем как внешний фактор, да точно так вот и внутренний.
В то самое время, как прекрасная задушевная чистота зачастую таит в себе черты страшных пороков и прежде всего порок святой наивности, а он-то один из наихудших в этой сколь непростой и нелегкой жизни.

44
Искусство создает воздвигнутый силами разума фильтр, однако кроме его действительно полезной роли, оно несет в себе и функцию очищения от грубого мира простецкой грязи, а это в свою очередь заменяет, золотую монету истины на медяк ложной святости из-за чьей-то явно так мнимой принадлежности к высотам духовных сфер.

Причем не само же искусство в этом столь уж и виновато, а куда скорее все-таки те, кто исповедуют мнимую возвышенность людей к нему хоть как-то издали причастных, только вот из-за того что они оказывается способны внимать ему всей их воспаренной от великих благ цивилизации душой.

45
Однако ж они зачастую и вовсе-то того не понимают, что стилизм есть одна наука выставлять наружу красивое по форме, а не по его внутреннему содержанию.
Внутреннее потребует всепоглощающего чувства сопричастности, а не одного того явного умиления одной лишь красивостью внешних форм.
В этом суровая разница между истинной фантазией и всевозможными уловками, зачастую пытающимися ее хоть в чем-нибудь заменить.

Происходит вот что: радость от всего светлого в жизни превращается в универсальный подход ко всей вселенной, которая резко упрощается в свете всецело эпикурейского к ней подхода.
На этой основе и вырабатывается понятие целесообразности, а оно в свою очередь приводит к колоссальной жестокости ранее никем и никогда просто невиданной, причем она совсем никого далее не ужасает именно из-за ее полнейшей элементарной обыденности.
А произошли все эти изменения в общественной психологии как раз вот из-за цивилизованной упрощенности квадратно-прямоугольных рамок современной общественной жизни.
Культурный человек, он ведь вполне способен выйдя из концертного зала перейти к другим, скажем так, куда более прозаическим вещам, например к устранению своего зарвавшегося конкурента по общей с ним области бизнеса или мало чему еще, куда только худшему...

46
Культура и искусство - людей ни в чем не меняют, а только делают их разностороннее, умственно развивают, что в случае с отъявленными негодяями однозначно усугубит тот и без того весьма явственный ущерб, что они будут способны причинить всему окружающему их обществу.
Вот хороший пример того как дикарь став культурным, но оставшись в душе полноценным язычником, становится благодаря приобретенным им знаниям, куда большим зверем, чем мог бы оказаться тот примитивный вандал, что с нею был вовсе же незнаком.

Джек Лондон «Морской Волк»
«- У Спенсера?! - воскликнул я. - Неужели вы читали его?
- Читал немного, - ответил он. - Я, кажется, неплохо разобрался в "Основных началах", но на "Основаниях биологии" мои паруса повисли, а на "Психологии" я и совсем попал в мертвый штиль. Сказать по правде, я не понял, куда он там гнет. Я приписал это своему скудоумию, но теперь знаю, что мне просто не хватало подготовки. У меня не было соответствующего фундамента. Только один Спенсер да я знаем, как я бился над этими книгами.
Но из "Показателей этики" я кое-что извлек. Там то я и встретился с этим самым "альтруизмом" и теперь припоминаю, в каком смысле это было сказано.
"Что мог извлечь этот человек из работ Спенсера?" - подумал я. Достаточно хорошо помня учение этого философа, я знал, что альтруизм лежит в основе его идеала человеческого поведения. Очевидно, Волк Ларсен брал из его учения то, что отвечало его собственным потребностям и желаниям, отбрасывая все, что казалось ему лишним.
Что же еще вы там почерпнули? - спросил я.
Он сдвинул брови, видимо, подбирая слова для выражения своих мыслей, остававшихся до сих пор не высказанными. Я чувствовал себя приподнято. Теперь я старался проникнуть в его душу, подобно тому, как он привык проникать в души других. Я исследовал девственную область. И странное - странное и пугающее - зрелище открывалось моему взору.
- Коротко говоря, - начал он, - Спенсер рассуждает так: прежде всего человек должен заботиться о собственном благе. Поступать так - нравственно и хорошо. Затем, он должен действовать на благо своих детей. И, в-третьих, он должен заботиться о благе человечества.
- Но наивысшим, самым разумным и правильным образом действий, - вставил я, - будет такой, когда человек заботится одновременно и о себе, и о своих детях, и обо всем человечестве.
- Этого я не сказал бы, - отвечал он. - Не вижу в этом ни необходимости, ни здравого смысла. Я исключаю человечество и детей. Ради них я ничем не поступился бы. Это все слюнявые бредни - во всяком случае для того, кто не верит в загробную жизнь, - и вы сами должны это понимать».

47
А ведь такой человек, веря в Бога, хоть чего-то на свете боялся, ожидал некой кары пусть ни на этом так хоть на том свете.
Однако вконец разуверившись в существовании каких-либо высших сил, то, что произошло с ним как раз таки вследствие грандиозных стараний агностической, новоявленной философской мысли...

Ну а кроме того он еще и, вобрал в себя всю ту великую веру в торжество царя природы над всеми прочими ее подданными, а потому в конечном итоге и стал акулой способной пожрать собой солнце.

48
И этому мы тоже вполне так обязаны толстенным фолиантам по ядерной физике.
Не иначе, как все в этом искусственно вознесенном над всей живой природой мире (от малого до великого) есть в той или иной мере сколь уж прямая заслуга самых разнообразных книг.
Они попросту имеют на современного мыслящего человека, буквально-таки магическое влияние, в связи с тем их свойством... удивительным их умением создавать удобную среду обитания для тех вот в благих целях умиротворения и уюта от всего мира отгородившихся людей.
Но вовсе ни одни только книги так уж и очерчивают собой весь образ нашего мышления!

49
Искусство, было создано, дабы всячески услаждать наши чувства, а тем способствовать нашему духовному развитию, как и всевозможному творческому обогащению.
А это стало возможным только благодаря разноликому сочетанию самых многогранных и безгранично прекрасных его видов не так уж редко, что вовсе же не нуждающихся в переводе с языка на язык.
Как, например, скульптура, архитектура, музыка, живопись, опера, балет, фигурное катание.
Великий писатель Иван Ефремов в его романе «Час Быка» указывает на все многообразие мира фантазии, а не только того, что уводит человека в совершенно иной мир, буквально вырывая его из лап заклятой повседневности.
«На Земле очень любили скульптуры и всегда ставили их на открытых и уединенных местах.
Там человек находил опору своей мечте еще в те времена, когда суета ненужных дел и теснота жизни мешали людям подниматься над повседневностью. Величайшее могущество фантазии!
В голоде, холоде, терроре она создавала образы прекрасных людей, будь то скульптура, рисунки, книги, музыка, песни, вбирала в себя широту и грусть степи или моря. Все вместе они преодолевали инферно, строя первую ступень подъема. За ней последовала вторая ступень - совершенствование самого человека, и третья - преображение жизни общества. Так создались три первые великие ступени восхождения, и всем им основой послужила фантазия».

50
Однако ж все это касается искусства вообще, а не отдельных его частностей.
И если действительно всерьез про то вот заговорить, то тогда надо б признать, что художественная литература из всех имеющихся видов искусства самая грязная, самая пошлая, самая отвратительная разновидность человеческого творчества!
Правда все это разве что от максимального количества всевозможных моралистических рассуждений, для которых, к примеру, в кинофильмах места попросту не всегда ведь его хватает.
А вот в книгах даже и у великих авторов нет, нет, да и проглянет вся темная сторона их великой души!

51
Этим они отравляют наивные души своих читателей принимающих буквально все отображенное на бумаге за чистую монету, не понимая того, что к высокой духовности обязательно этак примешивается туповатая фальшь мелкой части души духовных гигантов...
Тот же воистину великий Виктор Гюго, чьими душистыми фразами, автор этих строк буквально-таки упивался еще, будучи ребенком...
Чего ж это он несет в своей наилучшей трилогии «Отверженные».
«И напротив, донести на себя, спасти этого человека, ставшего жертвой роковой ошибки, вновь принять свое имя, выполнить свой долг и превратиться вновь в каторжника Жана Вальжана - вот это действительно значит завершить свое обновление и навсегда закрыть перед собой двери ада, из которого он вышел. Попав туда физически, он выйдет оттуда морально».

Сам-то Гюго ни голода, ни холода не знал, а призывал к чисто абстрактной морали и таким же чисто абстрактным принципам, делая из живого человека чертеж праведности и благостности, что очень же поспособствовало черно-белому восприятию жизни его особо ревностными читателями.

52
Но это не один он был таков, их было очень уж много пусть даже талантишком-то поменьше...
И вот когда автору внемлют, словно гласу с небес ни в чем, так вот и, не критикуя его образ мысли, поскольку он всецело непогрешим, а потому значится, не может он, в сущности, ошибаться, то чего тогда это ожидать от созданных его сознанием штампов общественного поведения.

Другие формы возвышенного искусства грешат им куда меньше.
Хотя впрочем, и они тоже не свободны от грязной обыденности и всех более чем суетливых ее черт. Поскольку кроме возвышенного парения над миром плоти и обыденности, почти всегда и во всем верного, как, кстати, и до конца праведного, временами возникает еще и сумятица чувственного восприятия сердцем мыслей тех или иных творцов современности, как и классиков на данный момент уже весьма стародавних времен.

53
И это притом, что с точки зрения самого искусства, как такового совершенно же то безразлично, а каковой именно была личная жизнь, и взгляды на нее таких выдающихся гениев коими были, к примеру: «Вагнер и Чайковский».
Потому что музыка, созданная их воображением, даже если в ней и присутствуют слова, почти всегда небесно чиста от всякого быта их личной жизни.
А между тем и все прочие корифеи искусства точно такие же люди, как и мы все, а вовсе не греческие боги, снизошедшие в наш мир с некой вершины Олимпа.

Возможно, что их гениальные произведения и впрямь проникают в нашу вселенную из некого иного бытия, откуда-то свыше, но при этом они всецело преломляются в душах людей зачастую не вкушавших во всей полноте от обыденных радостей той самой жизни, которой живем мы все, то есть люди не несущие в себе огромный творческий заряд.
Потому что для них, они сколь мало сами по себе чего-либо значили по сравнению с безмерно переполнявшим их искусством.
И сколь уж нередко виртуозы великого творчества терпели всевозможные лишения и муки голода, а кроме того и зверское посрамление своего высокого таланта.

54
А между тем страдания душ духовных гигантов ни в чем несоразмерны с мелкими обыденными переживаниями всех прочих, обычных смертных после которых ничего кроме грехов и потомства на этой земле нисколько вот ранее никогда же не оставалось, да так впредь ведь и не останется.
И это так, в том числе и потому, что гении он все воспринимают иначе, намного глубже и серьезнее.

Их глубоко ранят те мелочи обыденных свар и склок, мимо которых обычный человек прошел бы мимо, и вовсе-то их не приметив, или максимум глянет он на происходящее искоса, сплюнет в сердцах и тут же начисто забудет о всяком его существовании.

55
Это же только у людей творческих, как правило, крайне обостренное восприятие всей окружающей их действительности.
А между тем вполне так сыщется кому их (и весьма с охотой) задеть до самой глубины души и сердца!
У них-то всегда так имелся целый сонм врагов, а также вот и исхитряющихся в подлостях злобных завистников.
Ну, а кроме того их сколь частенько вовсе не понимают, а также попросту не принимают всерьез.

56
А иногда творцов великого искусства, низменные людишки еще ведь так откровенно поднимают практически на смех, или зачастую без всякого на то спроса, или разумного и вполне обдуманного согласия, используют их слабости в своих грязных политических играх!
Вот так же оно и было, как с Сергеем Есениным, да так и с Игорем Тальковым, и автору этак думается, что и Вагнера тоже наверно тем же самым путем «вакхалаки темнодумные» в свои ряды заполучили.
Просто все мы зависимы от своих впитанных еще с молоком матери предрассудков и от них чрезвычайно же трудно как-либо действительно избавиться.

Вот именно из-за этого, а также и сколь уж необходимого творческим людям хмельного забытья им столь успешно внушают всяческие националистически-бредовые идеи, ложащиеся на удобную «давным-давно взрыхленную» почву.
Но это всего лишь часть от чрезвычайно разветвленных путей зла опутывающего духовно развитые натуры, обладающие огромным полноценным даром самовыражения.
И вот в связи со всем вышеизложенным сколь уж нещадно их на деле травили (словно крыс) их земляки современники или так превозносили, что у тех аж кости от такого богопочитания трещали.

57
И вновь хотелось бы то разъяснить, что из всех искусств именно художественная литература и философия, в сильнейшей степени предрасположены ко всем возможным влияниям и течениям нашей нелегкой (а в особенности для ее вершителей) культурной жизни.

Просто некоторые вполне так всерьез считают, что эти области духа самым прочнейшим образом увязаны исключительно с одними вот высокими материями, а авторы живут себя как неземные существа в царстве великих муз, но это, однако, вовсе не так.
Вот что пишет об этом Сомерсет Моэм в его книге «Подводя Итоги»
«Мы огорчаемся, обнаружив, что великие люди были слабы и мелочны, нечестны или себялюбивы, развратны, тщеславны или невоздержанны; и многие считают непозволительным открывать публике глаза на недостатки ее кумиров. Я не вижу особой разницы между людьми. Все они - смесь из великого и мелкого, из добродетелей и пороков, из благородства и низости. У иных больше силы характера или больше возможностей, поэтому они могут дать больше воли тем или иным своим инстинктам, но потенциально все они одинаковы. Сам я не считаю себя ни лучше, ни хуже большинства людей, но я знаю, что, расскажи я обо всех поступках, какие совершил в жизни, и о всех мыслях, какие рождались у меня в мозгу, меня сочли бы чудовищем».

58
А ведь именно это и есть самая подлинная ни чем не приукрашенная правда!
Ну а все измышления о неких нимбах окружающих головы великих - это всего-то видоизмененные идеалистические воззрения о святых мощах, которые между тем сами по себе без той идеи, что они собой воплощают только лишь чьи-то старые кости, и совсем не более того.
Однако если говорить не о материальных проявлениях духовности, а об ее главной сути, то значится, выходит, что возвышенные духом люди зачастую просто обладают чем-то до чего попросту нельзя дотронуться руками, а одним только сердцем.

Однако у людей принято касаться чужого величия не только руками, но и ногами так уж оно становится для них куда ниже, а значится, и дышать им вследствие этого станет совсем так уже полегче, а значит и значительно вольготнее.
А впрочем, и без таких крайних проявлений всей дикой человеческой нетерпимости сколь многие достойные деятели искусства кровавые мозоли на пятках души себе натирают, а им это так больно как никому иному быть попросту совсем не может.
Но опять же речь может идти только о людях, не продавшихся власти и не ставших на путь подслащивания жизни…

59
И это им до чего тяжко за многое из того, что для подавляющего большинства попросту вообще же не существует в их обыденной реальности.
Ведь нет для простых смертных всех этих отягощающих душу забот…
Политики они только играют в интриги, а простые обыватели тянут свою обыденную лямку ради своего собственного благополучия.

Но тут ясное дело имеется в виду одно только большинство, а вовсе не все люди какие они вообще есть.
Но даже среди тех, кто вправду-то всерьез интересуется общественной жизнью абсолютное меньшинство по-настоящему «харкают кровью» по поводу всеобщего благоденствия.
А вот у гениев – это не так уж редко было вовсе не так, им душу рвало все, что происходило в их стране, да ведь не только же в ней.

60
У них-то действительно была сила чего-нибудь изменить, но ведь и они тоже те же самые люди со всем сколь присущими всякому человеку недостатками и достоинствами, однако если их усердие, и не пропало даром, то тому рано еще по-настоящему радоваться.

Поскольку это довольно большой, открытый вопрос, а принесет ли это вообще хоть кому-то по-настоящему действительную пользу?
Автор глубоко убежден, что, прок он естественно есть и даже весьма немалый, но и вреда от чьих-то мыслей в социальной сфере тоже может быть более чем предостаточно.
Нисколько не косноязычные в русском языке (Чехов и Достоевский) классики мировой литературы многое дали миру однозначно хорошего и положительного.

61
У Толстого и Тургенева, в сущности, не было никаких проблем с русским языком, однако они не могли до самого конца раскрыть на нем всю полноту своих мыслей, а особенно в течение всего своего творчества.
«Отцы и дети» Тургенева «Анна Каренина» Льва Толстого - это явное просветление посетившее душу классиков, а в целом русский язык был для них все же несколько чужеродным, а потому значится, и был он в их речах недостаточно эластичным.

Ведь они в семейном кругу по большей части говорили только же по-французски, и так только между делом по-русски.
Но даже такие писатели как Достоевский и Чехов, хотя, и являлись более чем полноценными носителями русского языка, а все-таки их перенасыщенность европейской культурой создала в их умах весьма утонченный нигилизм в дальнейшем быстротечно пропитавший сознание их многомиллионной читающей публики.
Причем речь тут идет вовсе не о духовном восприятии окружающей их действительности, а прежде всего о том логическом анализе, на котором зиждились оргвыводы, сделанные ими по поводу увиденного наяву, а вовсе не в прекрасном сне.

62
А кроме всего прочего, в том числе и болезни классиков русской литературы, а также и их тяжкий жизненный опыт сказывались на здоровье их веками угнетенной нации.
Например, тот же Чехов лет этак 11 проболев очень уж тяжкой тогда хворью туберкулезом, в истинно душевном смысле дал дуба как старый добрый Чехов, а стал Чеховым, желчным, злым, неуемным буревестником революции.
Скучно ему жить на Руси стало! Впереди брезжил неизбежный конец и вовсе не от дряхлой старости!

А ведь даже в его великом по его красоте рассказе «Дама с собачкой» он тоже, между прочим, допустил весьма откровенную социальную грязь, занозившую умы его поколения, а это-то важнее всего, потому что именно плоды его наследия Россия и пожинала в течение 74 лет.
Чехов «Дама с собачкой».
«А давеча вы были правы: осетрина-то с душком! Эти слова, такие обычные, почему-то вдруг возмутили Гурова, показались ему унизительными, нечистыми. Какие дикие нравы, какие лица! Что за бестолковые ночи, какие неинтересные, незаметные дни! Неистовая игра в карты, обжорство, пьянство, постоянные разговоры все об одном. Ненужные дела и разговоры все об одном охватывают на свою долю лучшую часть времени, лучшие силы, и в конце концов остается какая-то куцая, бескрылая жизнь, какая-то чепуха, и уйти и бежать нельзя, точно сидишь в сумасшедшем доме или в арестантских ротах»!

63
Да вот и Федор Михайлович Достоевский тоже ведь жизнью невеселой он жил со всеми этими его эпилептическими припадками, не мог он разглядеть окружающий его мир в истинных, полностью и до конца разумных рамках.
Вот так он описывает состояние человека после эпилептического припадка, которыми он сам между тем тоже немало страдал все долгие годы его творческого пути.
Достоевский «Униженные и оскорбленные»
«Очнувшись от припадка, она, вероятно, долго не могла прийти в себя. В это время действительность смешивается с бредом, и ей, верно, вообразилось что-нибудь ужасное...».

Не знаем мы и никогда того не узнаем чего ж именно могло вообразиться бедной девушке, но Достоевскому явно вообразились все верные принципы захвата и удержания российского общества в рамках чудовищной доселе нигде невиданной диктатуры.

64
Так оно и вышло под властью оседлавших светлые мечты о всеобщем благе кровожадных вампиров, более всего жаждавших крови и ничегонеделания на вершине своей абсолютной безгрешности, и всеобщего пред ними преклонения за дарованную ими светлую жизнь.
Вот тому явный пример из его «Бесов».
«На первый план выступали Петр Степанович, тайное общество, организация, сеть. На вопрос: для чего было сделано столько убийств, скандалов и мерзостей? он с горячею торопливостью ответил, что "для систематического потрясения основ, для систематического разложения общества и всех начал; для того, чтобы всех обескуражить и изо всего сделать кашу, и расшатавшееся таким образом общество, болезненное и раскисшее, циническое и неверующее, но с бесконечною жаждой какой-нибудь руководящей мысли и самосохранения - вдруг взять в свои руки, подняв знамя бунта и опираясь на целую сеть пятерок, тем временем действовавших, вербовавших и изыскивавших практически все приемы и все слабые места, за которые можно ухватиться».

65
Один, как и понятно, он в поле вовсе не воин, но кто сказал, что Достоевский был в поле один?
Несколько позднее его - другой классик Антон Палыч Чехов, медленно отхаркивая свои легкие, утратил веру в Бога и принялся разнуздано разглагольствовать о неком всеобщем полезном труде, что выведет нас всех на путь праведный, он же, как и понятно единственно верный...
Ясное дело, что ему до того совершенно здоровому человеку вдруг понадобилась помощь со стороны окружающих, а он значит уж очень-то сильно, то невзлюбил, но причем же тут все население его страны, а тем паче все прогрессивное человечество?
Его мозг, отравленный расхолаживающим действием туберкулеза, продолжил творить, но то уже оказалось чем-то совершенно в корне иным, чем было все, то, что он когда-либо создавал до этого, поскольку было-то оно гениальным, в том числе и по своему расхолаживающему действию…

66
Чехов, он теперича создавал всеобъемлющее психологическое давление на очень уж хрупкую, крайне ранимую и весьма же легко подающуюся всякому стороннему влиянию душу русского человека.
Вот пример его новоявленных просоциалистических воззрений.
Чехов «Три сестры»
«Милый Иван Романыч, я знаю все. Человек должен трудиться, работать в поте лица, кто бы он ни был, и в этом одном заключается смысл и цель его жизни, его счастье, его восторги. Как хорошо быть рабочим, который встает чуть свет и бьет на улице камни, или пастухом, или учителем, который учит детей, или машинистом на железной дороге... Боже мой, не то что человеком, лучше быть волом, лучше быть простою лошадью, только бы работать, чем молодой женщиной, которая встает в двенадцать часов дня, потом пьет в постели кофе, потом два часа одевается... о, как это ужасно! В жаркую погоду так иногда хочется пить, как мне захотелось работать».

Вроде б все полностью и до самого конца верно, вот только если б не все последующее.
«Тоска по труде, о боже мой, как она мне понятна! Я не работал ни разу в жизни. Родился я в Петербурге, холодном и праздном, в семье, которая никогда не знала труда и никаких забот. Помню, когда я приезжал домой из корпуса, то лакей стаскивал с меня сапоги, я капризничал в это время, а моя мать смотрела на меня с благоговением и удивлялась, когда другие на меня смотрели иначе. Меня оберегали от труда. Только едва ли удалось оберечь, едва ли!
Пришло время, надвигается на всех нас громада, готовится здоровая, сильная буря, которая идет, уже близка и скоро сдует с нашего общества лень, равнодушие, предубеждение к труду, гнилую скуку. Я буду работать, а через какие-нибудь 25—30 лет работать будет уже каждый человек. Каждый!»

67
Вот уж чего дала Советская власть так это работу, столько работы, что и десяти волам было б ее не осилить не то, что какому-то одному человеку.
К наилучшему примеру, добыча золота в условиях вечной мерзлоты!
Ведь можно же поднять целый пласт вверх динамитом, вместо того чтобы пара тысяч политических заключенных по 16 часов в день надрывались над тем, что вполне могли сделать пять сытых рабочих во главе с одним инженером?

Причем среди этих «политических» хватало ведь и таких, что могли максимально облегчить физический труд, но их светлые головы в расчет у большевиков вовсе уже не брались.

68
Нам показали, в «Списке Шиндлера» как нацист убивает еврейку инженера…
Вот только интересно когда это нам покажут, как какой-нибудь сытый, упивающейся своей властью большевик, чья национальность, кстати, никакого значения вовсе же не имеет, насилует русскую балерину или убивает инженера, который попытался умничать, городя, чего не попадя о возможном обвале в шахте.
Он на все эти убежденные и молящие о понимании слова мог отреагировать примерно так.
- «Люди говоришь, погибнут, так оно будет только же лучше.
На несколько врагов меньше станет, а ты собака так прямо сейчас и сдохнешь».

А все, потому что всей своей мелкой душой он был враг всему разумному, и был призван его подавлять, а ведь отчасти именно благодаря пьесам Чехова и обрела полную силу данная рать.
А если кто в итоге и стал той самой ломовой лошадью так - это простой человек, а лентяи не перевелись, их даже больше стало!

69
Конечно, все дело не в одних только пьесах гениального Чехова вполне ведь хватало и совершенно других немаловажных факторов.
Может и впрямь - творчества титанов российской литературы было б так явно же недостаточно, чтоб уж действительно запросто значит обрушить лавину интернациональной дикости на головы всей власть предержащей когорты?
Но все же весьма непреложным остается тот факт, что все три классика общемировой литературы действительно помешали появиться на свет Божий другим не менее чем они (а может и более) великим классикам последующего века, что между тем вполне так могли их затмить, а то и вовсе нивелировать в общемировом масштабе.

70
Однако ж люди (чьи фамилии по большей части остались совершенно неизвестными) были стерты с лица земли большевиками, то есть, в сущности, теми самыми выродками рода людского коим может так статься без Достоевского, Чехова и Льва Толстого власть в руки так бы и не далась.
Именно эти люди опоили свой народ опиумом неописуемой лютости, а потому-то он так ведь и загорелся неустрашимым энтузиазмом по достижению несбыточных мечтаний, которые попросту не осуществимы без коренной перемены всех психологических установок и прежде всего не в семейном, а куда скорее в большом общественном кругу.

Причем надо б заметить, что учителем мерзких политических смутьянов можно стать, в том числе и буквально во всем, противопоставляя им все свои вновь приобретенные жизненные принципы, как, кстати, и громогласно предупреждая общество об их серьезной потенциальной опасности.
Вот, что пишет историк Радзинский в его книге «Господи... спаси и усмири Россию. Николай II: жизнь и смерть».
Из письма Л.Шмидт (Владивосток):
«В журнале "30 дней" (№ 1, 1934 год) Бонч-Бруевич вспоминает слова молодого Ленина, который восторгался удачным ответом революционера Нечаева - главного героя "Бесов" Достоевского...
На вопрос: "Кого надо уничтожить из царствующего дома?" - Нечаев дал точный ответ: "Всю Большую Ектению" (молитва за царствующий дом - с перечислением всех его членов. - Авт.).
"Да, весь дом Романовых, ведь это же просто, до гениальности!" - восторгался Нечаевым Ленин.
"Титан революции", "один из пламенных революционеров" - называл его Ильич».

71
Как уже было сказано выше, весьма затруднительно переоценить выведенную Достоевским формулу будущего правления российским государством, он во многом определил и предвосхитил, все, то к чему еще надо будет затем устремиться его последующим грядущим поработителям.
Конечно, он, скорее всего только-то хотел предупредить общество о надвигающейся и грозящей ему в будущем опасности, однако сам он был одержим бесом, диктовавшим ему свои правила написания романа о бесах.

У всех, кто скликает людей, грозя им грядущим концом, есть полномочия, как от Бога, да так вот и от Сатаны.
Да и его-то собственная личность, тоже ведь естественно накладывает неизгладимый след на изрекаемые пророком пророчества о скорой грядущей погибели.
Достоевский, все время играл в войну с тенями и в этой игре он все время менялся ролями, то он был Фаустом, то Мефистофелем, но пророком от добра и света он мог бы стать, но не захотел, увлекшись еще в молодости идеалистическими воззрениями, а ведь это как раз из-за них люди когда-то были изгнаны из рая.
За так сказать несанкционированное Господом Богом мичуринство в вопросах добра и зла.
Так оно, по меньшей мере, по нашим (автора) о том представлениям.

72
Достоевский рвался в бой, с нечистой силой провозглашая ее лозунги и размахивая ее флагами в надежде ее же и остановить, дабы ниспровергнуть обратно в ад.
Эдвард Радзинский в его книге «Александр II - Жизнь, любовь, смерть» пишет нечто весьма сходное с собственными мыслями автора на этот счет.
«И потому Достоевский взял эпиграфом к роману евангельскую притчу о бесах, по велению Иисуса покинувших человека и вселившихся в свиней.
И Достоевский пишет в письме к поэту Майкову бесы вышли из русского человека и вошли в стадо свиней, то есть в Нечаевых Серно-Соловьевичей и прочее, те потонули или потонут, наверное, а исцелившийся человек, из которого вышли бесы, сидит у ног Иисуса, так и должно было быть, но так не будет. Ошибся великий пророк. В дальнейшем все случится с точностью до наоборот, как он предсказал в романе, но не в эпиграфе.
Вся будущая история будущего революционного движения будет прорастать Нечаевщиной, ибо Нечаев оставил главное наследство.
И вскоре нечаевщина начнет завоевывать русскую молодежь. Пройдет всего несколько лет и негодовавшие читатели бесов увидят воочию русский террор, рожденный чистейшим сердцем. Бесу Нечаеву будет принадлежать грядущий двадцатый век в России, и победа большевизма станет его победой. В большевистской России люди с ужасом будут читать "Бесов" и монолог Петра Верховенского, то бишь Нечаева об обществе, которое он создаст после революции.
"Каждый член общества смотрит один за другим и обязан доносить... Все рабы и в рабстве равны… первым делом понижается уровень образования, наук и талантов. Высокий уровень науки, талантов доступен только высшим способностям, не надо высших способностей… Высшие способности всегда захватывали власть и были деспотами... их изгоняют или казнят. Цицерону отрезывается язык, Копернику выкалывают глаза, Шекспир побивается каменьями…»

И призыв главного теоретика большевиков Бухарина об организованном понижении культуры... и высылка знаменитых философов... и равенство в рабстве... и всеобщие доносы... все случилось. Большевики усердно претворяли в жизнь роман Достоевского. И в советской России в 1920ых годах родится анекдот, Большевики поставили памятник Достоевскому и на пьедестале кто-то написал "Федору Достоевскому от благодарных бесов"».

73
А всему ведь между тем можно отыскать истоки в этом навеки вечные бессмертном романе вот тому лишь один очень малый, да довольно удалый пример.
«- Я говорил шепотом и в углу, ему на ухо, как могли вы узнать? - сообразил вдруг Толкаченко. - Я там сидел под столом. Не беспокойтесь, господа, я все ваши шаги знаю. Вы ехидно улыбаетесь, господин Липутин? А я знаю, например, что вы четвертого дня исщипали вашу супругу, в полночь, в вашей спальне, ложась спать. Липутин разинул рот и побледнел. (Потом стало известно, что он о подвиге Липутина узнал от Агафьи, Липутинской служанки, которой с самого начала платил деньги за шпионство, о чем только после разъяснилось)».

Чего-то автору все это уж очень более менее досконально (своими методами) напоминает, ах да всезнающие око, ухо и собачий нос всесильного КГБ.
Тоже, небось, большевики у гениального писателя о великом негласном надзоре все это загодя повычитали?!
Да и с чего бы коммунистам не быть благодарным Федору Достоевскому, когда он вполне так подлинно конкретизировал и тщательнейшим образом обосновал все последующие тезисы их политического правления?

74
Им всего-то, что оставалось, так это отбросить все абсурдное и нежизнеспособное, и вот оно уже само собой для них выложено прямо-таки впрямь на блюдечке!
Но может все еще могло пойти хоть сколько-нибудь и вправду иначе?
Поставили б страну на попа как-то не так уж грубо или может быть хоть сколько-нибудь целесообразнее вот и вышел бы тогда подлинный рай вместо великого горя и гигантского зла.
Да вот же воистину гениальный стратег Наполеон привел в своих мемуарах сколь замечательную восточную поговорку
«Как и положено во времена великих событий, сильного зарежут, слабого удавят, а ничтожество сделают своим предводителем" — эту пословицу я услышал в Египте».

А как же собственно могло быть иначе?
Ведь этот мир руководим бесами амбиций, а не практическим разумом естественных логических построений.
Так что как не трудись, указывая перстом в светлое будущее, а все равно его там попросту нет, поскольку добраться до него можно только медленным и крайне осторожным шагом, переступая ногами, а, не толкаясь и теснясь, устремившись туда сразу же всем бездумным кагалом.

75
А между тем именно к этому толкает людей сладкоречивая литературная братия, состоящая из всяких надутых мыслителей и благожелателей рода людского, вещающих о великом рае будущих благ после свержения ненавистной народу тирании.
Вообще любое высокохудожественное и массово доступное описание, каких-либо событий, придает сил любому общественному процессу абсолютно неважно, полезному или же вредному.
Однако все что ведет к деградации общечеловеческих ценностей, всегда куда лучше усваивается человеческим обществом, чем какие бы то ни было до чего занудные нотации о чем-то действительно благом и прекрасном.

Такие уж кем-то этак излишне прямолинейно промямленные нотации зачастую остаются совершенно неудобоваримыми, а значит и бесполезными, в смысле духовного усовершенствования всего общественного организма.

76
Зато от всего, что ему крайне неприятно человек благодаря литературе открещивается с самой превеликой радостью.
Лев Толстой вместо того чтобы боготворить армию пытался в мыслях своих переиначить все мироздание таким уж абсолютно несуразном образом, дабы воссияла звезда всеобщего счастья и любви к ближнему.
Он всецело дискредитировал армию, а от этого добра никакого не было, а вышло одно только великое (планами своими) демоническое зло.
Вот конкретный пример его мышления, вырванный не с мясом из его «Севастопольских рассказов».
«Лица и звук голосов их имели серьезное, почти печальное выражение, как будто потери вчерашнего дня сильно трогали и огорчали каждого, но, сказать по правде, так как никто из них не потерял очень близкого человека (да и бывают ли в военном быту очень близкие люди?), это выражение печали было выражение официальное, которое они только считали обязанностью выказывать. Напротив, Калугин и полковник были бы готовы каждый день видеть такое дело, с тем, чтобы только каждый раз получать золотую саблю и генерал-майора, несмотря на то, что они были прекрасные люди. Я люблю, когда называют извергом какого-нибудь завоевателя, для своего честолюбия губящего миллионы. Да спросите по совести прапорщика Петрушова и подпоручика Антонова и т. д., всякий из них маленький Наполеон, маленький изверг и сейчас готов затеять сражение, убить человек сотню для того только, чтоб получить лишнюю звездочку или треть жалованья».

А между тем для своего времени все это было более чем неправда!
Но ведь именно благодаря стараниям Льва Толстого и вышли в главные чины армии те, кто попросту не могли о своей военной карьере, думать хоть как-то и вправду иначе, поскольку так уж и были они впрямь же изнутри сотканы из одних так сказать более чем скотских амбиций.

77
Василий Гроссман в его книге «Жизнь и судьба» изрядно проехался «гусеницами танка» по всяким любителям всяческих незамедлительных наступлений…
И откуда ж им было взяться?
Ясное дело, что создавая воображаемые принципы мнимого зла, всецело воплощаешь его в реальную будущую действительность, если уж кому-то, то действительно затем окажется до самой крайности необходимо.
Да и во имя чьей-то-то лучшей доли надо ли так уж усердно разрушать что-либо устоявшееся веками, расшатывая все его могучие основы?
Так же только куда поболее усугубишь существующую на сегодня и без того уже не слишком-то благополучную ситуацию.

78
Однако Лев Толстой и ему подобные сидели пред старым, вконец им опостылевшим «раскидистым пнем всей старой жизни» и только о том вот мечтали, как бы им его взять, да к чертовой матери навсегда ж выкорчевать.

Да вот о чем и мысли-то они нисколько же не допускали, так это как раз о том, что им будет по силам только вот загубить одну свежую поросль, ну а пень он им вовсе-то не по зубам.
Чтобы его выкорчевать, надо было уничтожить все человечество, ну а затем воссоздать его в новом, неком более светлом облике.
И кто-то ж явно-то именно это вот и задумал, да все-таки просчитался, а главное, что осуществить такое «великое дело» смогут лишь те, кто повернут оглобли к старому примитивному житью-бытию.

79
И ведь все эти беглые поиски чего-то действительно нового и ненаглядно светлого в их устах всего-то гнилая колода дремотного духа разинутой пасти мечтательной демагогии…
Она сеет ненависть, проливая народную кровь во имя великих идеалов, а значит, совершенно безжалостно и бесповоротно отвернувшись от воистину конкретных людей. И сколь уж незамедлительно светлые мечты о ближайшем же будущем перерождаются в самые темные свойства пережитого ранее обыденного бытия.
А вот и вырезанные из-за их явного неудобства пара строчек из произведения донского атамана, в которых между тем имеется самое наглядное тому доказательство.
Только в аудиокнигу ее все-таки не «постеснялись» как-то же втиснуть.
Вот она в конце цитаты.
Генерал Краснов «На внутреннем фронте»
«- Вы - генерал Краснов? - обратился штатский ко мне.
- Да, я генерал Краснов, - отвечал я, продолжая лежать. - А вам что от меня нужно?
- Господин комиссар просит вас немедленно прибыть к нему для допроса, - отвечал он.
- Странный способ приглашать для допроса генералов вваливаясь к ним с вооруженной командой и наводя панику на несчастных хозяев - сказал я.
- ТАК ДЕЛАЛИ ПРИ ЦАРСКОМ РЕЖИМЕ - ВЫЗЫВАЮЩЕ ОТВЕТИЛ МНЕ - МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК.
ВЕРОЯТНО ВЫ ДЛЯ ТОГО И СВЕРГАЛИ ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА, ЧТОБЫ ПОВТОРЯТЬ ВСЕ ТЕМНЫЕ СТОРОНЫ ЕГО ЦАРСТОВАНИЯ - СКАЗАЛ Я».
(Выделено для наглядности)

80
Но это ж еще мягко ведь сказано: революция была призвана повторить все то самое темное, что когда-либо знавало все человечество в целом.
Но пожелания, однако, были естественно, что самыми наиблагими.
Да только их действительное осуществление на практике должно было пойти мирным, а вовсе не воинственным путем.
Интеллигенция была вполне способна подать народу в этом смысле самый гуманный и всеблагой пример, и именно так он и должен был быть всецело усвоен, то есть не напрямую через чтение книг, а самым косвенным путем тех самых взаимоотношений (пускай и мелких) с самой читающей публикой.

81
И все ж таки самая главная и самая глубокая рытвина на челе цивилизации - это благостность и величавость зла, что столь нередко легко захватывает в плен умы, отвернувшиеся от веры в Создателя всего сущего.

Возможно, что когда-нибудь атеизм примет свои вполне законченные научные формы и все мы, истово верящие в Бога попросту совершенно неправы.
Однако в конце 19 начале 20 века, сбросив с себя цепи опостылевшей веры, молодые люди сколь уж неистово уверовали именно в то, что они могут в одночасье изменить весь окружающий их мир.
Им так ведь вдруг оно показалось, что буквально все в нем устроено крайне небрежно и неказисто, и они его в единый миг перекроят, по собственному на то разумению, сделав его не только лучше, но и куда разумнее.

82
И Федора Достоевского, тоже между тем кидало из стороны в сторону в течение всей его сколь нелегкой жизни, ну а весьма резкие переходы от одного к другому подразумевают внутреннюю аморфность и фанатизм.
В принципе, то была проблема всех русских писателей 19 столетия, а не одного только Достоевского, но в нем-то этот жуткий маятник качался с максимальной амплитудой.

Разумеется, что тут явно сказались тяготы его нелегкого существования связанные не только с тюрьмой, но и с его патологической страстью к рулетке.
Его творчество сплошь проникнуто тьмой душевных мытарств, что нисколько не являлось наилучшего вида микстурой отравленному всевозможными противоречиями обществу.
Намерения его, конечно же, были всегда чисты и прекрасны, но вовсе не только они одни, в конечном итоге, определяют судьбу каких-либо больших и светлых начинаний.
То, что и вправду может дать нам другую, несколько более сносную жизнь так это один вот вовремя проявленный житейский рассудок.
А его-то как раз вот и не хватает во времена осуществления задуманного в грезах того самого иного бытия, ну а в особенности если оно так уж отлично от всего этого нашего обыденного, скотского существования.

83
Вот точно также оно вышло и со всем известным фильмом «Семнадцать Мгновений Весны».
Фильм, этот был создан, чтобы прославить советскую разведку, а вышло-то с точностью до наоборот!
Автор в том глубоко убежден, что без этой серо-коричневой многосерийной эпопеи неонацистские организации сегодняшней России недосчитались бы в своих рядах более трети своих теперешних членов.

Никто собственно и не собирался для виду сравнивать творчество Достоевского с какой-то довольно банальной, а местами и глупой советской лентой!
Правда речь тут идет только же о сценарии, а вовсе не об игре хороших актеров.
Но последствия они довольно-таки схожи!
Хотели добра, а вышло зло причем во всеобъемлющем, великом смысле.
Вот как уж оно выходит, когда на благодатную почву наивности (от отсутствия всякой истинно образованной культуры) сеются семена чужого, как зачастую и совершенно излишнего неприятия всех нас всю жизнь окружающей, давно так уже сложившейся, как-никак просуществовавшей столетиями, беспардонно пасторальной действительности.

84
А народ для своей душевной целостности должен иметь на всех одно духовное наследие, а потому великий Пушкин – это воистину русский поэт и не зря его делали прозаичным классиком, отметая всю его великую страстность.
И кто ж это вообще решил, что лучшие его строчки он написал в блокнот заезжей графине, в то самое время, когда он был столь неистово и безумно влюблен в свою Натали?
Натужная прекрасность это ведь не утоленная страстность.

Да вот и страсть к уничтожению зловредных проявлений окаянной, невзрачной действительности она, конечно, куда важнее светлых проявлений любви между мужчиной и женщиной.
Некрасов, этот поэт тоски, обреченности и неволи вот возродил же он своими виршами старую опричнину Ивана четвертого…

85
Да и тот далекий (думами своими) от России Лев Толстой, вот когда ж он боролся с хитростью управляющих поместьями, интересно было бы знать, он хоть как-то вот понимал, откуда она собственно берет свои воистину естественные корни?
Ведь ясно как Божий день, что их подлинное происхождение брало свое начало от той же европейской культуры.
Из чего следует, что, раз уж кто-то всеми силами своими толкал Россию на вполне схожий путь развития, то тем самым он создавал все условия для продолжения французской революции на русской земле.
И первыми в этом деле были самые ярые во всей Европе представители русского либерализма.

И дело тут вовсе не в том, что некоторые весьма ограниченные личности слишком уж интенсивно зачитывались классиками французской литературы, а прежде всего в том, что в той прежней России все французское прививалось самим образом жизни, как и идейной мысли, грузно оседая в умах российской аристократии и творческой интеллигенции.
Зыбучая, сыпучая и шипучая через край видимость, скрывающая истинную подноготную некрасивых вещей, в древней Европе существовала еще со времен императора Августа, а на Русь она заявилась вместе с ее великим культурным просвещением.

86
А вот тут-то она и слилась в некое единое целое с азиатской хитростью, поскольку так уж вышло, что все добрые и благие намерения явились одним только урчащим в пустом желудке фактором, раздражающим, а вовсе не исцеляющим страдающую всевозможными застарелыми болячками плоть российского общества.
Вот тому конкретный пример из «Войны и Мира» всемирно известного графа Льва Толстого.
«Главноуправляющий, считавший все затеи молодого графа почти безумством, невыгодой для себя, для него, для крестьян - сделал уступки. Продолжать дело освобождения представляя невозможным, он распорядился постройкой во всех имениях больших зданий школ, больниц и приютов; для приезда барина везде приготовил встречи, не пышно-торжественные, которые, он знал, не понравятся Пьеру, но именно такие религиозно-благодарственные, с образами и хлебом-солью, именно такие, которые, как он понимал барина, должны были подействовать на графа и обмануть его.
Южная весна, покойное, быстрое путешествие в венской коляске и уединение дороги радостно действовали на Пьера. Именья, в которых он не бывал еще, были - одно живописнее другого; народ везде представлялся благоденствующим и трогательно-благодарным за сделанные ему благодеяния.
Везде были встречи, которые, хотя и приводили в смущение Пьера, но в глубине души его вызывали радостное чувство. В одном месте мужики подносили ему хлеб-соль и образ Петра и Павла, и просили позволения в честь его ангела Петра и Павла, в знак любви и благодарности за сделанные им благодеяния, воздвигнуть на свой счет новый придел в церкви. В другом месте его встретили женщины с грудными детьми, благодаря его за избавление от тяжелых работ.
В третьем именьи его встречал священник с крестом, окруженный детьми, которых он по милостям графа обучал грамоте и религии. Во всех имениях Пьер видел своими глазами по одному плану воздвигавшиеся и воздвигнутые уже каменные здания больниц, школ, богаделен, которые должны были быть, в скором времени, открыты. Везде Пьер видел отчеты управляющих о барщинских работах, уменьшенных против прежнего, и слышал за то трогательные благодарения депутаций крестьян в синих кафтанах.
Пьер только не знал того, что там, где ему подносили хлеб-соль и строили придел Петра и Павла, было торговое село и ярмарка в Петров день, что придел уже строился давно богачами-мужиками села, теми, которые явились к нему, а что девять десятых мужиков этого села были в величайшем разорении.
Он не знал, что вследствие того, что перестали по его приказу посылать ребятниц-женщин с грудными детьми на барщину, эти самые ребятницы тем труднейшую работу несли на своей половине. Он не знал, что священник, встретивший его с крестом, отягощал мужиков своими поборами, и что собранные к нему ученики со слезами были отдаваемы ему, и за большие деньги были откупаемы родителями. Он не знал, что каменные, по плану, здания воздвигались своими рабочими и увеличили барщину крестьян, уменьшенную только на бумаге. Он не знал, что там, где управляющий указывал ему по книге на уменьшение по его воле оброка на одну треть, была наполовину прибавлена барщинная повинность. И потому Пьер был восхищен своим путешествием по именьям, и вполне возвратился к тому филантропическому настроению, в котором он выехал из Петербурга, и писал восторженные письма своему наставнику-брату, как он называл великого мастера.
"Как легко, как мало усилия нужно, чтобы сделать так много добра, думал Пьер, и как мало мы об этом заботимся!"
Он счастлив был выказываемой ему благодарностью, но стыдился, принимая ее. Эта благодарность напоминала ему, насколько он еще больше бы был в состоянии сделать для этих простых, добрых людей.
Главноуправляющий, весьма глупый и хитрый человек, совершенно понимая умного и наивного графа, и играя им, как игрушкой, увидав действие, произведенное на Пьера приготовленными приемами, решительнее обратился к нему с доводами о невозможности и, главное, ненужности освобождения крестьян, которые и без того были совершенно счастливы.
Пьер втайне своей души соглашался с управляющим в том, что трудно было представить себе людей, более счастливых, и что Бог знает, что ожидало их на воле; но Пьер, хотя и неохотно, настаивал на том, что он считал справедливым. Управляющий обещал употребить все силы для исполнения воли графа, ясно понимая, что граф никогда не будет в состоянии проверить его не только в том, употреблены ли все меры для продажи лесов и имений, для выкупа из Совета, но и никогда вероятно не спросит и не узнает о том, как построенные здания стоят пустыми и крестьяне продолжают давать работой и деньгами все то, что они дают у других, т. е. все, что они могут давать».

87
Однако ж что есть, то есть Лев Николаевич в «Войне и мире» пока еще явно так не берет он быка за рога, решительно и отважно то, утверждая, что собственности вообще не должно быть так уж и много в одних только чьих-то руках.

Его душу на тот момент гнетет лишь одно бесправие и скотское состояние…
А вот затем его герой богач Пьер Безухов попадает в плен к французам и познает на своей собственной шкуре, что такое нужда и бескормица, а заодно понимает великий разум русского народа, вот так вплотную с ним соприкоснувшись.
И все было бы прекрасно, если б конечно только не бич всякого прекраснодушия голая правда, а она зачастую большущая потаскуха и от нее разит кислым как от пустой винной бочки.
Может кто-то спросит, а почему? Ну так, на этот вопрос автор может ответить примерно так, да потому что правда должна быть одета во все сопровождающие ее жизненные обстоятельства и подана в легко удобоваримом виде, а иначе она просто осядет камнем в желудке и все, а уж в особенности так ему быть, коли тому, кто ее преподнес, верят буквально аксиоматично.
Именно так и было с ВЕЛИКИМ ПИСАТЕЛЕМ Львом Толстым.

88
Никаких конкретных решений самого как ОН есть насущного вопроса угнетения крестьянства он и вовсе не предлагал, а только кривил губы и морщил лоб, теша свой разум кривобокими мыслями о том, как бы это ему получше осуществить «Евангелие» на русской земле.
А вот если б он как, то автору подсказывает его неевропейский ум, всерьез бы подумал, как это именно повсюду разослать своих верных людей, тех самых, кто будет высматривать, вынюхивать и докладывать, как же в действительности обстоят дела, и не по докладам с мест, а на самом-то деле...
Вот тогда, в случае, кабы это и вправду использовалось в одно только общественное, а не сугубо личное благо, оно б возымело свое верное действие, а так от начатых сверху преобразований не раз на Руси взрывался общественный котел.

89
Правда речь тут может идти только об общественной, а вовсе не о личной жизни.
Вот как видел этот аспект гений дореволюционной общественной жизни Петр Аркадьевич Столыпин.
«Речь П. А. Столыпина, произнесенная в Государственной думе 16 ноября 1907 года в ответ на выступление члена Государственной думы В. Маклакова»

«Тут говорили о политической деятельности служащих, говорили о том, что нужна беспартийность, что нельзя вносить партийность в эту деятельность. Я скажу, что правительство, сильное правительство должно на местах иметь исполнителей испытанных, которые являются его руками, его ушами, его глазами. И никогда ни одно правительство не совершит ни одной работы, не только репрессивной, но и созидательной, если не будет иметь в своих руках совершенный аппарат исполнительной власти».

90
Именно такой подход к делу Николай и вовсе не тот, что Второй, а великий Гоголь, собственно он и предлагал.
Его «Ревизор» будучи осуществлен на практике, свою миссию еще как обязательно б выполнил!
Но его голос оказался гласом вопиющего в пустыне!
А ведь если что-то и предпринималось то только явно и гласно, а не тайно как того вполне же насущно требуют азиатские российские условия.
Вот его слова из его бессмертных «Мертвых душ»
«Бьет себя по лбу недогадливый проситель и бранит на чем свет стоит новый порядок вещей, преследование взяток и вежливые, облагороженные обращения чиновников. Прежде было знаешь, по крайней мере, что делать: принес правителю дел красную, да и дело в шляпе, а теперь по беленькой, да еще неделю провозишься, пока догадаешься; черт бы побрал бескорыстие и чиновное благородство! Проситель, конечно, прав, но зато теперь нет взяточников: все правители дел честнейшие и благороднейшие люди, секретари только да писаря мошенники».

Это надо было этак мусор под пыльный ковер весь сметать!
А в это самое время создавать именно то, что действительно было насущно необходимо для благополучного существования империи, да только для иных исключительно политических нужд.

91
Тайная полиция, потратив четверть своего рьяного рвения на выявление бесчинств местной администрации, смогла б обеспечить в стране во всем безупречный порядок.
Ведь без явного примера сверху российская чернь не могла бы иметь этаких явных привычек к воровству, пьянству, выставляемому напоказ разврату и разгулу.
Причиной тому была алчная и развращенная беззаконием власть, а вовсе не природные задатки русского человека.

И кстати всякий призыв к бунту толпой во все времена вполне ж однозначно воспринимался как сущая благодать так внезапно даденной барской свободы от всякого закона и морали, а вот потому народ и принимался крушить все и вся.
Причем легче-то всего было б натравить народ, именно значит на тех, в ком чувствовалась некая явная чужеродность…

92
Евреи они-то считались злодеями «христопродавцами» то есть как по вере, да так в том числе и в чисто социальном плане, и вот затем это и было весьма умело использовано царским правительством ради защиты своих собственнических личных интересов.
Оно ж разом этак убивало двух зайцев, и народ усмиряло и евреев прищучивало, и уж как было, что тем, что другим, да и самим-то собой уж очень весьма так довольно.

Естественно, что это вовсе не было российским изобретением, а приплыло этакое «заморское диво» с попутным ветром из той самой просвещенной Европы, где подобная практика осуществлялась повсеместно в течение всего позднего средневековья.
Правда, там не было такой уж жуткой жестокости, евреев попросту изгоняли, убивали редко, но это объяснялось одной же строгой позицией церкви, а не вящей добротой простых прихожан.

93
В России метод изгнания евреев применялся гораздо менее широко, чем то было в Европе и официальных сожжений на больших кострах Талмуда, как и евреев еретиков, насильно обращенных в христианство, тоже никто не устраивал, а имевшие место погромы подавались миру под соусом бесчинств простого народа ненавидящего иудеев.
А все же главенствующая цель в «науськивании» черносотенцев на беззащитных евреев заключалась собственно в том самом неистовом стремлении повыпустить бы пар из котла народного гнева, а потому тогдашние погромы являли собой «прививку» от всех возможных социальных потрясений.
Однако в конечном итоге, они-то затем и оказались впрыскиванием яда в тело русского общества, так как евреи толпой ринулись в революцию, и это, по крайней мере, отчасти предопределило судьбу империи.

Естественно, что хватало и других вполне закономерных причин таких, например, как всеобъемлющая полнейшая сохранность всех феодальных черт старого мира в том уже более чем обновленном светском обществе, насквозь пропитанном светлыми мыслями о том сколь недалеком и славном грядущем, в котором попросту не останется ни господ и рабов.

94
Однако последующий век он только-то конденсировал в себе все недостатки прошлых времен.
Так, что вовсе же зря Виктор Гюго так уж и распинает окружающую его невзрачную действительность в будущем, она окажется, куда только хуже…
Виктор Гюго «Отверженные»
«Да, просвещение! Свет! Свет! Все исходит из света и к нему возвращается. Граждане! Девятнадцатый век велик, но двадцатый будет счастливым веком. Не будет ничего общего с прошлым. Не придется опасаться, как теперь, завоеваний, захватов, вторжений, соперничества вооруженных наций, перерыва в развитии цивилизации, зависящего от брака в королевской семье, от рождения наследника в династии тиранов; не будет раздела народов конгрессом, расчленения, вызванного крушением династии, борьбы двух религий, столкнувшихся лбами, будто два адских козла на мостике бесконечности. Не будет больше голода, угнетения, проституции от нужды, нищеты от безработицы, ни эшафота, ни кинжала, ни войн, ни случайного разбоя в чаще происшествий. Я мог бы сказать, пожалуй: не будет и самих происшествий. Настанет всеобщее счастье».

95
Просвещение, когда оно совершенно бездушно и серо или же мечтательно отдалено от всей окружающей нас действительности заменяет все элементарные чувства некой всеобщей потребностью, чем-то весьма замечательным и значительным, оттесняющим все мелкое и до чего только малозаметное…

А вот посему человечество и переживает нынче этакий глубокий кризис всей своей прежней (все еще тяжким грузом на ней весящей) истории, которая между тем может вообще закончиться, если конечно разумное, вечное доброе не возьмет вверх, причем весьма ненасильственным путем.
Могло ли бы быть хоть как-то иначе?
Нисколько!

96
Да оно и понятно! Поскольку не жизнь в целом переменилась, а одно же новейшее техническое оснащение позволило, куда большее проникновение вглубь человеческого сознания.
И хуже всего досталось именно России, поскольку как раз, у ее народа имелась полнейшая несовместимость между ее, витающей в розовых облаках интеллигенцией и вечно прозябающим в житейской суете забитым и униженным обывателем.
Франция вовсе не была таковой, не было на ее земле в этакой энной степени полнейшего расхождения жизненных путей взаимоисключающих всякую возможность встречи и взаимопонимания различных слоев общества.
А в заснеженной России именно это и создало ту "страшную щель, сквозь которую можно было втиснуть острие кинжала массового террора».

И нет ничего непонятного в том, как это просто сделать, поскольку есть ОН вполне же естественный процесс отпочкования высшей расы патрициев от низшей расы плебеев и процесс этот шел повсеместно, а не только в России.
То была естественная часть всеобщего пошагового развития на данный момент времени совершенно уже не той прежней, нынче-то привставшей с колен излишне вычурно культурной цивилизации.

97
Однако, как и прежде, все кому доступны культура, в ее не примитивно-массовом плане считают себя избранными, возвышенными духовно и на низшие существа смотрят несколько свысока.
При этом так уж оно выходит, что раз цивилизация приучает толпу к «храпу», «поросячьему визгу» а также умилению пред мелкими всевозможными страстишками, то в связи с этим и получается, что народ делается черствым друг к другу, любит уткнуться носом в ящик вместо того чтоб судачить о жизни общаясь промеж собой.

А между тем ранее - это было как-то не так, однако новые, славные веяния цивилизации обратили в прах старые устоявшиеся традиции вековой культуры.
Конечно, ранее в крепостном просто не видели человеческое существо, а одно лишь движимое имущество, использовали как грубую физическую силу, а теперь в век машин, в нем попросту пропала всякая прежняя нужда.
А из этого следует, что оказался он новым заправилам общества вроде как уже совсем так не нужным, как некая индивидуальность, отдельная от всякого производственного процесса личность.

98
Это же в старые добрые времена, он был весь душой и телом хозяйской собственностью, и с ним вполне сообразно тому обращались.
Причем именно в этом и была суть холопского житья, быть никем и ничем, душами холопов торговали в точности как скотом и вели же себя с ними более чем вполне тому соответственно.
В новые времена вовсе не стало хоть сколько-нибудь действительно лучше, а только-то изменились сами критерии использования людей.

Однако они оказались в кабале, еще похуже прежней, зато без всякой прежней веками устоявшейся определенности.
Именно поэтому бывшим крепостным захотелось подыскать себе другого (лучшего) хозяина, поскольку сложившиеся веками всегда соблазнительнее нового весьма трудного для восприятия простого обывателя, а тем паче, если его никто и не пытался перевоспитывать при помощи вполне доступного ему искусства.

99
Одним из важнейших аспектов, действительно могущих поспособствовать перерождению общества в некое действительно новое способно-то оказаться одно только поднятие общего уровня культуры, путем большего уровня образованности у населения в целом.
Но это б еще как подорвало средневековые обычаи правления той старой Россией, а этого ведь никому же оно совсем не хотелось, причем, в том числе и душке Льву Толстому.

Существующее положение вещей очень многих на тот момент вполне же устраивало, поскольку являло собой чистый облик донельзя нечистоплотной державы утопающей в море великой коррупции.

100
Это ничего существенного вовсе не говорит о самом народе, так как очень многое зависит не от прямых его человеческих качеств, а от сложившихся веками устоев, которые в свою очередь проистекают от великого множества исторических процессов, а не только оттого, чего там, у Джона или Ивана в голове.
Так что не стоит принимать ту фразу, что ниже за проявление некого русофобства.
Бесправие в российском обществе было абсолютным, как и российский деспотизм.

И вот затаенная злоба на жизнь она-то и толкала к бунту, потому что любые перемены были благостны для холопа, которого просто не ставили ни во что, а протестовать запрещали вовсе.
В таких условиях всякий горлопан, вполне так по-деловому умеющий нагнетать самые адские страсти, становится буквально пророком и витязем высшей правды!
Сила ума посреди российского невежества ценилась весьма мало и целиком зависела от меры страстности и самоубежденности в речах, а не в логических построениях как таковых.

101
Зло умеет весело качать права своими разнузданными эмоциями, буквально прущими из него наружу свирепым буйством диких инстинктов.
И на это покупается не одна только невежественная толпа, но и живущая духом книг интеллигенция, потому что проникновенный пафос увязывается в ее близоруких глазах с всеобъемлющим смыслом самого восприятия всей окружающей и насущной действительности.
И вот тогда и становится возможен внезапный поворот истории в некое новое русло за счет одних магических слов, которые каждый обязательно воспримет по своему, однако окажутся они весьма могучим стимулом к действиям невозможным без околдованности развитых умов колебаниями воздуха создающих красивые иллюзии о быстром переустройстве всей имеющейся общественной жизни.

Да ведь к тому же в это вплелись и всевозможные азиатские хитрости, выпестованные европейскими государственными мужами, которым всенепременно и вовсе не вдруг всамделишно захотелось повернуть оглобли к старым добрым временам, заставив народ «перебеситься» и самому надеть на себя прежнее извечное ярмо.

102
И все ж тогда всецело зависело только же оттого, а кто это значит, окажется в некий определенный момент хитрее, да и проворнее на службе у сатанинских сил, желающих взять да перевернуть весь этот мир буквально-таки вверх ногами.
Необходимостью поворота к стародавним допетровским временам в дореволюционной России стало обосновываться дело великой чести возведения на трон величественного тирана, что обрядит страну в старые добрые лапти, заткнув рот всем проклятым, до чего ж ненавистным всем им либералам.
Именно это и было делом многочисленных сторонников такого рода перемен в российской общественной жизни.
Однако православное христианство вовсе не та религия, которую было б легко оседлать для этой «всеблагой цели», как то успешно проделал Аятолла Хомейни в Иране, но вот попытка-то явно же была.

А может именно за этим в марте 1917 года и был разом выпущен на свободу целый сонм отпетых уголовников?
Автору так кажется, что их еще наверное вполне осознанно отбирали во имя этой весьма немаловажной миссии, а ведь действительно криминогенная обстановка в городе Петрограде накалилась до самого предела.

103
Однако прежнюю империю, это никак вот уже не спасло, а только еще наоборот она от этого только больше стала трещать по всем швам.
А тут еще Керенский с его «вислоухими задоначальниками» и без того уже деморализованную ее внутренними настроениями армию в единый миг до самого полного развала довел.
А нет армии, нет и страны.
Вот как об этом пишет Деникин в его книге «Очерки русской смуты».
«Военные реформы начались с увольнения огромного числа командующих генералов - операция, получившая в военной среде трагишутливое название "избиения младенцев". Началось с разговора военного министра Гучкова и дежурного генерала Ставки Кондзеровского. По желанию Гучкова, Кондзеровский, на основании имевшегося материала, составил список старших начальников с краткими аттестационными отметками. Этот список, дополненный потом многими графами различными лицами, пользовавшимися доверием Гучкова, и послужил основанием для "избиения". В течение нескольких недель было уволено в резерв до полутораста старших начальников, в том числе 70 начальников пехотных и кавалерийских дивизий».

К этому надо б добавить мнение барона Врангеля изложенное в его «Записках»
«Первые шага Александра Ивановича Гучкова в роли военного министра ознаменовались массовой сменой старших начальников - одним взмахом пера были вычеркнуты из списков армии 143 старших начальника, взамен которых назначены новые, не считаясь со старшинством.
Мера эта была глубоко ошибочна. Правда, среди уволенных было много людей недостойных и малоспособных, сплошь и рядом державшихся лишь оттого, что имели где-то руку, но, тем не менее, смена такого огромного количеств: начальников отдельных частей и высших войсковых соединений одновременно и замена их людьми чуждыми этим частям, да еще в столь ответственное время, не могли не отразиться на внутреннем порядке и боеспособности армии».

104
Всякий врач, когда он лечит гнойник, тщательно при этом выверяет каждый свой надрез, дабы не вышло еще хуже для его и без того уже обессиленного болезнью больного.
Но над здравым умом российских либералов верховодили книжные идеалы, а потому они применяли в своей практике совершенно иные логические принципы.
А между тем ясно как день, что вырезая гниль из тела пациента, будто бы это гнилое яблоко, выпустишь немало здоровой крови, а также вот повредишь весьма чувствительные нервные окончания, а тем лишь еще более ослабишь весь организм, то, что в конечном итоге откроет врата для любой маломальской инфекции пришедшей извне.

Однако нисколько того не понимают люди творящие добро для всех вот и каждого, только-то отравляя тоской по безоблачным прежним дням сердца совершенно равнодушных ко всем благим переменам в обществе обывателей.
Они их буквально подталкивают и принуждают распевать гимны светлым грядущим временам, которые между тем никогда не наступят без предшествующей им эры согласия, примирения и процветания.

105
Борьба же с отъявленным прошлым только его всецело возрождает, крайне укрупняя все его зверские, самодурские и узурпаторские черты…
Все это ясно находит свое вящее воплощение в омерзительно лютом лике тех, кто яростно боролся, а после победы лишь еще более уверенной рукой станет искоренять все проявления безыдейной благорасположенности людей друг к другу…
И вдоволь насмотревшись на все последствия «демарша подлинной свободы» люди высоких лубочных идеалов с ними так затем ведь и не расстаются…

Виктор Гюго «Девяносто третий год»
«У революции есть враг - старый мир, и она не знает милосердия в отношении его, точно так же как для хирурга гангрена - враг, и он не знает милосердия в отношении ее. Революция искореняет монархию в лице короля, аристократию в лице дворянина, деспотизм в лице солдата, суеверие в лице попа, варварство в лице судьи - словом, искореняет всю и всяческую тиранию в лице всех и всяческих тиранов. Операция страшная, но революция совершает ее твердой рукой. Ну, а если при том прихвачено немного и здорового мяса, спроси-ка на сей счет мнение нашего Бергава. Разве удаление злокачественной опухоли обходится без потери крови?
Разве не тушат пожара огнем? Кровь и огонь - необходимые и грозные предпосылки успеха. Хирург походит на мясника, целитель может иной раз показаться палачом. Революция свято выполняет свой роковой долг. Пусть она калечит, зато она спасает. А вы, вы просите у нее милосердия для вредоносных бацилл. Вы хотите, чтобы она щадила заразу? Она не склонит к вам слух.
Прошлое в ее руках. Она добьет его. Она делает глубокий надрез на теле цивилизации, чтобы открыть путь будущему здоровому человечеству. Вам больно?
Ничего не поделаешь. Сколько времени это продлится? Столько, сколько продлится операция. Зато вы останетесь в живых. Революция отсекает старый мир. И отсюда кровь, отсюда девяносто третий год»».

106
Вот-вот это и есть та самая несущая неправедную смерть и погибель самодоказывающая себя безапелляционная демагогия…
А между тем тело больного общества от тела отдельного больного ни в чем существенном вовсе оно совсем уж этак не отличается, и тому и другому нужны покой и тишина, а вовсе не борьба за грядущее счастье и это именно то, что и было важно вовремя принимать в самое пристальное внимание.

Да вот и осенить этакая простая мысль, могла лишь ту светлую голову, что была бы полностью свободна от литературных грез о мире, в котором (по чьим-то субъективным воззрениям) вовсе нет этакого плотного смешения добра и зла в до того плотный комок, что его порой вообще невозможно отделить одно от другого.
Что ж из этого следует?
Только то, что усовершенствование общественной жизни есть процесс созидательный, а вовсе не разрушительный как это кажется некоторым.
Причем более всего же рушиться именно под градом иногда так от всей их ярости почти что нечленораздельных, негодующих слов.

107
И что же в конечном итоге?
В результате почти бескровного дворцового переворота во главе российского государства оказались чистоплюи, чурающиеся от одного только вида пролитой ими крови во имя сохранения за собой устойчивой политической власти.
Зато уж плодить грязь и скотство во имя высшего пыла борьбы со всеми проявлениями человеческой низости, это уж они умели как никто другой.

Интриги, сущие помои на ближнего, попугайское зазубривание чужих слов было естественной частью сознания членов временного правительства, и оно было, прежде всего, интеллигентским, а буржуазным его (формально) сделали большевики, для того чтоб затем оказаться ему вполне так естественной альтернативой.
Вот пример логики вовсе не Временного, а куда скорее попросту же беспутного правительства России взятое из «Записок» генерала Врангеля.
«Правительство не может допустить пролития русской крови", - ответил мне Самарин, - "если бы по приказанию Правительства была бы пролита русская кровь, то вся моральная сила правительства была бы утеряна в глазах народа».

108
Но народ - это вовсе же не толпа, а много чего еще и простой народ надо б ограждать от безумств толпы, а сделать это можно только проливая кровь, никакого иного выбора тут попросту нет и быть его, нисколько не может.
Но некоторым серым личностям, как и понятно, будет куда получше, исподволь разрушать ту структуру, что была способна при случае к самым решительным, реальным действиям.

Как то вполне всерьез видеться автору, главным устремлением в смещении высших военных военачальников было истое желание Керенского ослабить армию, дабы она не дай Бог его все же не свергла.

109
Даже на грани разверзшейся пропасти всякие бессмысленные люди вполне же искренне под чью-то чужую дудку плещущие марионетки все также они по-прежнему занимались все теми же бессовестными интригами.
Деникин в его «Очерках русской смуты» пишет об этом так.
«Генерал Алексеев, с неподдельной горечью, рассказывал печальную историю прегрешений, страданий и доблести былой армии, "слабой в технике, и сильной нравственным обликом и внутренней дисциплиной". Как она дошла до "светлых дней революции" и как потом в нее, "казавшуюся опасной для завоеваний революции, влили смертельный яд».

110
Керенский он же просто воспользовался революцией, а она вдоволь (сколько ей самой было нужно) использовала его, искренне толкающий речи болтун на первых порах, очень уж он был ей этак нужен.
И понятно, что большие «европейские друзья России» в условиях российской ирреальности сделали ставку именно на такого слащавого и амбициозного говоруна.
Ну а потом они его спасли вовсе не как своего лучшего агента, а просто как Шурика из фильма «Кавказская пленница» им птичку стало жалко не более…

Можно как угодно относиться к этой личности, однако по описанию современников не годился Керенский в суперагенты, да суперагент на его номинальную должность был и не нужен.
Вот как описывает Керенского Генерал Краснов в его книге «На внутренним фронте» {в этой книге евреи упоминаются, а антисемитизмом и не пахнет}.
«Лицо со следами тяжелых бессонных ночей. Бледное, нездоровое, с больною кожей и опухшими красными глазами. Бритые усы и бритая борода, как у актера. Голова слишком большая по туловищу. Френч, галифе, сапоги с гетрами - все это делало его похожим на штатского, вырядившегося на воскресную прогулку верхом. Смотрит проницательно, прямо в глаза, будто ищет ответа в глубине души, а не в словах; фразы - короткие, повелительные. Не сомневается в том, что сказано, то и исполнено.
Но чувствуется какой-то нервный надрыв, ненормальность. Несмотря на повелительность тона и умышленную резкость манер, несмотря на это "генерал", которое сыплется в конце каждого вопроса, - ничего величественного. Скорее - больное и жалкое. Как-то, на одном любительском спектакле, я слышал, как довольно талантливо молодой человек читал стихотворение Апухтина "Сумасшедший". Вот такая же повелительность была и в словах этого плотного, среднего роста человека, чуть рыжеватого, одетого в защитное, бегающего по гостиной между столиком с допитыми чашками кофе, угловатыми диванчиками и пуфами и вдруг останавливающегося против меня и дающего приказание или говорящего фразу, и казалось, что все это закончится безумным смехом, плачем, истерикой и дикими криками: "все васильки, красные, синие в поле!»...

111
Мнение Краснова продуманное и обоснованное, оно может быть принято поскольку во время смуты люди сплачиваются совсем не вокруг самого умного, а вокруг того кто лучше всех сумеет сориентироваться в смутной обстановке пасмурного времени…
Ну а с этим лучше всего сумеют справиться только же политические клоуны, не имеющие никакого внутреннего стержня, а потому и умеющие расшаркиваться буквально перед каждым встречным и поперечным.

Ясное дело, что его как за ниточки станут дергать все кому не лень.
А для того чтоб уж как следует закрепиться у горнила власти этакому ходячему пугалу огородному надо было научиться все чужие ниточки обрезать, а самому сплести паутинку и все ее тенета у себя в руках сосредоточить.
Чего никак нельзя сделать, будучи всего лишь марионеткой в чужих руках.

112
И кстати вот еще… Французская революционная деятельность в отличие от российской началась сама собой, это лишь потом ее оседлали предприимчивые англичане.
Тот, кто думает иначе, может вслед за Николаем Стариковым обвинить владычицу морей Англию в том, что она, будучи на короткой ноге с Посейдоном утопила в своих пучинах весь доселе непобедимый испанский флот.

Другое дело, насколько это быстро англичане поняли всю искрометность, заложенную революционным духом под пороховые погреба их извечной материковой соперницы Франции.
Так что все революционные события 19-20 столетий имеют под собой довольно своеобразную подоплеку.
Виктор Гюго в его великом труде «Отверженные» лишь вскользь упоминает о главных «героях» всех последующих смут и мятежей в истории Европы.
«Время от времени появлялись люди „хорошо одетые, по виду буржуа“, „сеяли смуту“ и, держась „распорядителями“, пожимали руки самым главным, потом уходили. Они никогда не оставались больше десяти минут».

113
Конечно, зачем им было суетиться, им не следовало светиться, они тихо в тени делали свое дело - отрабатывая свой хлеб на службе английской короны.
Вот еще одно свидетельство Виктора Гюго на данный счет, в его романе «Отверженные» есть весьма явные намеки на некую организованную и хорошо обученную военному делу силу, властвующую над всем, и явно так задающую всему свой собственный мерный ход и темп.
«Говорили, что общество Друзей народа взяло на себя руководство восстанием в квартале Сент-Авуа. У человека, убитого на улице Понсо, как установили, обыскав его, был план Парижа.
В действительности мятежом правила какая-то неведомая стремительная сила, носившаяся в воздухе. Восстание, мгновенно построив баррикады одною рукою, другою захватило почти все сторожевые посты гарнизона. Меньше чем в три часа, подобно вспыхнувшей пороховой дорожке, повстанцы отбили и заняли на правом берегу Арсенал, мэрию на Королевской площади, все Маре, оружейный завод Попенкур, Галиот, Шато-д'О, все улицы возле рынков; на левом берегу – казармы Ветеранов, Сент-Пелажи, площадь Мобер, пороховой погреб Двух мельниц, все заставы. К пяти часам вечера они уже были хозяевами Бастилии, Ленжери, квартала Белые мантии; их разведчики вошли в соприкосновение с площадью Победы и угрожали Французскому банку, казарме Пти-Пер, Почтамту. Треть Парижа была в руках повстанцев».

Конечно, без сугубо внутренних причин вызвать революцию никак нельзя, однако эти причины можно еще очень даже сильно раздуть хитроумно распускаемыми слухами, ну а затем с умыслом воспользоваться всей сложившейся стихийно ситуацией…
Так сказать легонько, издали и исподтишка возглавить спонтанное движение масс, да вот еще и обеспечить их знаниями, как и что им надобно будет сделать для куда большего успеха их революционного дела.

114
Само собой разумеется, что и в российском случае не только некие иностранные козни, но и само беснующееся время подорвало все основы законности и легитимности временного правительства, которому было суждено быть созданным только вот для временного продолжения войны, пока в России все еще была хоть какая-то нужда.
И ясное дело, что данная власть не вся сплошь прогнила и не желала она только-то одного, вот бы разжиться за счет больших министерских постов.

Сами-то иностранные устроители российского переворота никогда бы не допустили до власти однородно состоящую из предателей и негодяев толпу дешевых политиков-однодневок.
Слишком уж то было б шито белыми нитками, а потому и раскрылось бы в один момент.

115
От такого правительства сразу бы отвернулись все здоровые силы в российском обществе, а их было немало, а в том числе и посреди весьма просторных коридоров власти.
Но так уж вышло, что под их «не монаршим престолом» вовсе не оказалось никакой морально-этической основы, как то было с прежней царственной и величавой государственной властью, и как то в конечном итоге возникло несколько позднее на совершенно иной идеологической основе.

А вот у здоровых сил шанса не было никакого и прежде всего потому, что империя отнюдь не прогнила, но была покрыта всевозможными болезненными язвами долгими десятилетиями нерешаемых проблем или того значит хуже решаемых исключительно на добрую половину…
А это только значительно ведь растравливает аппетиты и вызывает сонм совершенно несбыточных надежд.

116
Ну а новая большевистская власть очень уж споро наобещала буквально в три короба, а главное дала свободу всем и одновременно никому не дала твердых обещаний сохранности его жизни, чести движимого и недвижимого имущества.
А ведь такая свобода несет в себе одни убийственно нездоровые стороны, а посему при полном недоверии к прежним институтам власти народу обязательно же еще потребуется та твердая рука, которая и будет всем на свете праведно и разумно управлять, как ей только самой того захочется.
Главное, чтоб уж твердый порядок был, и выстрелов на улице более уж не было слышно.

Нет, поначалу новоявленная свобода может показаться истинным раем, но сколь же быстро она разочаровывает всеми своими новоявленными бытовыми трудностями…

117
И вправду играть в вольницу истинно долгое время совсем уж нельзя поскольку это тоже до самой крайности утомляет, а посему после того как хорошо погуляли вроде б пора и честь знать, но нельзя же понимания этого хоть как-то от людей добиться, коли мямля стоит у руля.
Вот что пишет об этом генерал Краснов в его книге «На внутреннем фронте».
«Психология тогдашнего крестьянина и казака была проста до грубости: "долой войну. Подавай нам мир и землю. Мир по телеграфу". А приказ настойчиво звал к войне и победе. Керенский, который лучше понимал настроение массы, сейчас же учуял эту фальшь, и его контрприказ, объявлявший Корнилова изменником и контрреволюционером, говоривший о тех завоеваниях революции, которые солдатом понимались, как своевольничание, ничегонеделание, пьянство и отсутствие какой бы то ни было власти, сразу завоевал симпатии солдатской массы».

118
Корнилову, ему попросту же не хватало как раз-то того, что так сразу отнял у него Керенский - твердой основы под ногами около руля политической власти.
Будь она у него, он смог бы привести Россию в тихую гавань, да только не было ж твердой почвы под его мужицкими сапогами.
А не было ее сразу же по нескольким крайне важным причинам, и главная из них заключалась в том, что все на что вообще способны рохли и мямли так это разве что развинчивать, разваливать, деморализовать, разрушать не ими долгими веками, созданное и это у них выходит буквально-таки от души.
Но чтоб воспользоваться плодами развала, нужны были другие качества, а у Керенского с его сотоварищами их попросту не было.

119
Но надо б напомнить, что был Керенский вполне так искренне лупающей глазами марионеткой поскольку для людей прекрасно же извне изучивших Россию именно такого типа и надо было «установить» на самый верх общественной пирамиды ради того чтоб он пошатнул все имеющееся основы власти…

Так что зря Николай Стариков в его книге «Кто убил Россию. Революция или спецоперация» делает из Александра Федоровича Керенского некого таинственного спецагента, будь он таким, то было бы полбеды, а между тем в условиях полуразложившегося идеалистического строя лучше всего действуют как раз таки воистину искренне действующие марионетки, им куда лучше верят, чем всяким хитроумным завзятым негодяям.
Вот что автор может предоставить в качестве доказательства своих слов.
Взято из книги Владимира Федюка «Керенский».
«Очевидец первых опытов Керенского-парламентария позже вспоминал: «Он всегда слишком нервничал. Не без основания его называли неврастеником. Он обладал громким и излишне резким голосом, в речах его всегда слышались высокие крикливые ноты. Он никогда не говорил спокойно, и это слушателей иногда раздражало. Вообще, слушать его было довольно тяжело. Таков он был и в своих первых думских выступлениях». Еще более резкую характеристику Керенского мы находим у другого осведомленного современника: «Неврастеник, адвокат по профессии, он горячо произносил свои речи, производил впечатление на женский пол и доставлял большое неудовольствие сидящим под кафедрой оратора стенографистам, обрызгивая их пенящейся у рта слюною. Многие считали его кретином».

А вот еще оттуда же.
«Керенский не шел, как обычно ходят люди по улице, а почти бежал, и на согнутых в коленях ногах, что было необычно и некрасиво».

120
Революция довольно быстро скатилась к самому дешевому популизму и выдвигала она вполне так явственные требования к самым существенным переменам буквально ж во всем.
Удовлетворение сослепу и со страху этих безумных, злых и жестоких указов вчерашнего беспорточного быдла, покатило колесо русской истории по наклонной плоскости к каменным орудиям, которые вполне могли занять свое законное место на гербе общемировой революции, если б до нее, все ж дошло бы дело.

121
Причем и белое движение тоже являлось тем же племенным воинством, не имеющим ни чести, ни понятия о том, что народ может пойти за тем, кто поведет себя с ним несколько более достойно, да только ж никого такого так тогда вот и не нашлось…
Ну а так из двух грабителей он выберет себе как раз того, кто лучше соврет про его завтрашнее несусветное счастье.

Белое движение вообще было в определенном смысле обречено по очень многим причинам, как из-за напрасных ожиданий помощи союзников у одних, да так и из-за извечного неприятия подавления скверного зла у других, да к тому ж еще и из-за явного желания бессовестно разжиться за счет гражданской войны у беспардонных третьих.

122
Причем если бы высшие начальники белой армии действительно являли собой явственный образец нравственной чистоты, то уж отдельных мародеров отстреливали бы сами солдаты.
Вот что пишет об этом страшном явлении генерал Врангель в его «Записках».
«К сожалению, как мне пришлось впоследствии убедиться, генерал Покровский не только не препятствовал, но отчасти сам поощрял дурные инстинкты своих подчиненных. Среди его частей выработался взгляд на настоящую борьбу не как на освободительную, а как на средство наживы».

И вовсе не один только белый генерал Покровский «был из таких», но заодно с ним за весь творящийся произвол нес вполне реальную ответственность, в том числе те, кто по всему своему духу были в корне иными, да вот ведь тихо они отмалчивались, красивых книжек поначитавшись.
И надо б то заметить, что немало из их числа искренне верящих в старую субординацию, соблюдали прежнюю учтивость вплоть до низменной почтительности…
А потому, когда надо было действовать жестко и грубо тут у него руки сами собой по швам опускались.
Причем не только по отношению к тем, кто был выше по званию, но так и по отношению к тем, кто был значительно ниже урок февральской революции, пошел в точности впрок.

123
ОТ нее ожидали чего-то совершенно нового, наверное, забыли, что все хорошее прививается не насилием, а воспитанием - это только вот от всякого плохого ничем иным кроме как его яростным подавлением никак же собственно не уберечься.
Однако вот ведь как у российских интеллигентов все оказалось в точности до наоборот хорошее они готовы были насаждать суровой силой, а не поощрениями, основанными на элементарной, эгоистической заинтересованности, ну а более грозное, чем мощь их чистоплотных амбиций плохое они до сих пор вполне явственно желают останавливать добрейшими увещеваниями и столь же пустозвонными порицаниями.

Житейскую, вполне элементарную логику в их действиях бывает отыскать совсем уж и вправду-то затруднительно, потому как ими движут идеалы, основанные на ее полнейшем отрицании буквально везде, где она окажется неудобна их возвышенно-чувственному восприятию.
А уж взяли то они - это естественно, что из добрых книг припорошенных снегом европейского идеализма на буйную, но до чего все-таки светлую голову великих русских писателей 19 столетия.

124
Можно, ведь и такое брякнуть, ну да было дело, русские классики всего-то хотели вслед за Петром Великим сделать Россию европейской державой.
А книги, мол, люди прочитали, ну а затем положили-то их тихо на полку, тут же позабыв про все духовные и нравственные ценности, в них, так или иначе, изложенные.

Ведь, по всей своей сути, к азиатской сущности российской повседневности то, что было в них этак вот отображено, не имело ровным счетом никакого отношения.
Однако чего ж тут попишешь, мысли отображенные на холсте художниками, в нотном ряде композиторами, на простой бумаге писателями, как впрочем, (чем бы это не делалось) и всеми прочими творцами настоящего искусства не повисают в воздухе, а тем или иным образом влияют на широкое общественное сознание.

125
Вот, например, тот же Вагнер: достигнув своей творческой зрелости, на закате своей не слишком-то удачной в личностном плане жизни переродился же этот метр музыки в этакого жутковатого мизантропа, и своими слюнебрюзжащими инсинуациями во всем поспособствовал становлению немецкого национализма.
Вот что пишет о нем Марк Алданов в его историческом романе «Истоки».
«Вагнер был живым доказательством того, какую грозную опасность могут представлять собой для мира великие художники, ничему, кроме себя, не служащие. «Неисповедимы пути Божий», – привычной мыслью, привычным сочетанием слов отвечал себе Лист».

126
А между тем все эти всем привычные формулировки не спасли они мир от безумия, которое нашло себе дорогу именно из-за большей доступности чьих-то мыслей максимальному количеству людей, ранее незнакомых с чьим-либо эпистолярным искусством кроме разве что только в наиболее простейшем его виде.
Например, каких-нибудь сладкоречивых баллад, или же легкой светской литературы, не затрагивающей никаких чрезвычайно сложных философских вопросов общественного бытия.

Но так оно было только лишь в старые добрые времена, а в свете новых и злых веяний именно мировоззрение Вагнера и послужило-то именно той «глиной истории», из которой время такое уж злое, прямо-таки дышащее в лицо солдата ядовитыми газами, в конце-то концов, вылепило свеженького Адама и его Еву Браун.
Антисемитское мировоззрение, которого явно так сформировалось, по всей на то видимости, именно в тех самых сплошь тифозных окопах Первой Мировой войны.

127
Эти взгляды на жизнь художника-неудачника Гитлера, приобрели свой окончательный вид как раз после заключения Версальских соглашений, в коих отдельные евреи приняли самое деятельное участие.
Но все ж началось еще с Вагнера, ведь его отношение к евреям породило серьезное брожение в умах его современников. Но все-таки, чего б на деле стоило мнение стареющего метра музыки без той вящей ностальгии по столь далекому и до чего величественному прошлому, которое буквально пронизывало немецкую литературу 19 столетия?
А именно этот возвышенный романтизм и создал в германском народе чувство сколь глубокого неприятия всей столь плотно нынче окружившей его урбанистической действительности.

128
Рыцарские подвиги времен крестовых походов, воспетые и преподнесенные в виде наилучшей доли для мужчины, дали почву для новоявленной идеологии, бряцающей тевтонским железом и давно ведь окаменевшими костями великих предков.
Практической целью этих воззрений было расширение жизненного пространства за счет ближайших недружественных соседей.

И это так поскольку у Германии к началу Первой Мировой войны вовсе так не осталось никаких африканских или, скажем так, совсем уж ничего не вышло из попытки создания дальневосточных колоний, там все было весьма надежно отхвачено французами и англичанами.
А тут еще русский царь, в который раз без спросу полез в югославскую вотчину, то есть туда, где немецкое влияние было еще довольно-таки пока что сильно.

129
Спасибо за то немощному старцу Горчакову, а в особенности тем, кто выдвинул его на этот важный пост.
Дипломатия она всегда разбазаривала победы русского оружия, чем с большой любовью пользовались ее заклятые враги, а также и до чего только лживые ее мнимые европейские «друзья-союзники».

Они и вправду боялись ее растущей силы, тем более, раз уж вполне стало ясно, что Россия не стоит на одном императоре и почти наверняка убитый ядом, а вовсе не простудившийся Николай l так и не стал будущим последним императором России.
Но все ж было еще впереди, а корыстолюбие, самодурство и своеволие только и ждали своего коронного часа, дабы создать все предпосылки для безвременного окончания царствования дома Романовых.

130
А наиболее простым и незатейливым стремлением к деспотии над другими народами обладали именно германцы, англичане, те были значительно хитрей.
И Австро-Венгрия тоже ведь являла собой часть великих германских сил, которые, совсем не стремясь за далекие моря, имели силу и серьезный военный потенциал править другими куда менее воинственными народами.
А тут началась политика их повсеместного вытеснения и вполне, то естественно, что это было встречено ими сугубо в штыки.

131
Хотя, как понятно, первоначальный план по захвату Европы не был основан на каких-либо человеконенавистнических теориях.
Для этого ж надо было очень так еще постараться, развалить Германию изнутри, замучить ее невероятными репарациями, а также до ранних седых волос перепугать ее ужасами русской революции…

И ведь понятно, что сама по себе необходимость, во всякого рода этаких ярких как вспышка магния (при фотографировании) аргументах для поднятия боевого духа немецкого народа, возникла только-то после того как Германия осталась с разбитым носом и около вполне ему соответствующего корыта.

132
По окончанию Первой Мировой войны – то вот и было ей с большим шиком навязано и исключительно одной лишь безмерно прожорливой алчностью мнимых - горе с собой несущих союзников многострадальной России.

Именно тогда вот они затем и понадобились все эти националистические бредни о высшей германской расе.
Но это ведь не было заранее продуманным планом раззадорить и разозлить германский народ, дабы затем натравить на большевицкую Россию, надо ж хоть что-нибудь оставить вполне естественным хищническим инстинктам очень культурных за их повседневной трапезой западных европейцев.

133
И кстати одной из явных основ для нацистских бредовых теорий послужило вовсе не звериное себялюбие, нашедшее себе приют в сердцах простого немецкого народа, а все ж таки куда скорее этакое явное воспевание его героико-патетических качеств в литературе 19 столетия.
Бесславный конец Первой мировой войны ознаменовал для Германии не один только физический голод, но также глубочайшее унижение немцев, как культурной и просвещенной нации.
А между тем нельзя посадить людей привыкших к определенному образу жизни совсем уж на сырые, неочищенные бобы, они ж потом на любого на кого им только укажут, кинутся аки пес рыкающий.

Тем более, что навязанная извне демократия так сразу никаких плодов вовсе она не приносит, а тут еще и истинное ограбление и без того уже на добрую половину разоренной войной страны.
Как тут новому тоталитаризму не объявиться?

134
К тому же жизнь во тьме после предпринятых героических усилий всецело травмирует и развращает не одни только массы простого народа, но и возвышенных интеллектуалов во многом способных формировать широкое общественное сознание.
Что же касается обывателей, то они в своем абсолютном большинстве, вообще нисколько так не задумываются над теми общественными установками, которые они, тем или иным образом, приобретают в виде новых жизненных приоритетов от сегодняшних вождей своей нации.
Человек он легко внушаем и все его моральный принципы, не составит труда вывернуть практически наизнанку, при помощи одной только наглядной всякому пристальному взору агитации, а также книг и газет.

135
А между тем преклонение перед напечатанным словом не более чем идолопоклонство в его сегодняшнем, современном виде.
И вот еще что - всякое влияние доступное книге на почти каждое человеческое сознание значительно шире и глубже любых устных проповедей прошлого.
Однако наиглавнейшим вопросом является, то, а в каком именно направлении ведется обработка человеческой психики?
Реальный опыт доказывает, что всякий подлинный духовный рост, достигнутый исключительно за счет чтения книг, потребует от их внимательного читателя огромного интеллектуального напряжения и «кровавого пота» его души.
Что в корне отличается от пустого разглядывания красивых картинок бытия, нарисованных каким-либо действительно великим мастером.

136
Другое дело, что человек хорошо знакомый с литературой в его быту вполне так может научиться, гораздо шире смотреть на мир, но это же может с ним случиться, только, если не мешать, ему увидеть мир художественной литературы своими собственными глазами, без всяких треугольных и квадратных рамок, заранее сформированных взглядов на жизнь.
И вот, однако, как обстоят дела вычистить из людей всякую мораль, куда как легче, а к тому же еще значительно проще.
Надо только дать им (и совсем же не безвозмездно) взамен той одной общепринятой на данный момент времени, совсем другую, подкрепив все это общей тенденцией в обществе.

137
Хотя, по правде говоря, воззвания подняться на борьбу с неким злом, при этом приобретающим вполне конкретный, ужасающий облик, легче чем где бы то ни было, приживаются именно в государстве, страдающем лишаями вековой гнойной разобщенности.
Германия, она уж точно была именно такой совершенно ни в чем неготовой к демократии, разобщенной державой.

Католический юго-запад и лютеранский северо-восток плюс к тому же огромное количество мелких княжеств долгое время враждовавших между собой из-за передела земельных территорий.

138
И все-таки фашистский режим вовсе не был самой жестокой и бесчеловечной диктатурой в истории 20 века.
Советская власть была гораздо беспрецедентнее и беспардоннее в ее заклятой лютости, как и в целом продуктивнее в столь хорошо ею отлаженной системе массового уничтожения своих собственных граждан, не принадлежавших ни к какому национальному меньшинству.
У коммунистов был в корне иной подход к уничтожению людей, классовый, а затем и внутриклассовый (в смысле отсеивания чуждого элемента) и охватывал он гораздо больший контингент, чем у тех же нацистов.
Они, кстати, всему их и научили!
Без большевиков, нацисты никогда б не устроили еврейский геноцид или, по крайней мере, он не имел бы таких гигантских масштабов.

139
Большевизм, просто был во много раз хитроумнее нацизма, как в сокрытии фактов своих злодеяний, да так вот и в том, а под каким именно соусом, они подавались свободному от его владычества миру.
А к тому же творил он все свои черные дела на своей собственной территории, где он был сам себе и богом и судьей.
И это было так, поскольку сталинизм не только создавал систему взглядов на своих сограждан, попавших под столь гадкое определение нелюди (враги народа), но и превратил вождя в Господа Бога, вокруг которого вертелся, бесконечно урча от безумного удовольствия услужить ему весь остальной мир живых существ.

А Гитлер являл собой не более чем образ пророка высшей истины и он же являлся ее всемогущим апостолом, но не был он, всемогущим богом воплоти.

140
Разница эта объяснялась еще и тем, что так уж оно повелось на Руси испокон веков, что не было на ее земле Бога в социальной сфере жизни, акромя барина и его повседневных прихотей.
И если барин приказал мор устраивать, то да будет так, а потому значиться, будут стоять на путях, хорошо охраняемые вагоны с зерном, объявленные «неприкосновенным стратегическим запасом».
Потому что так оно было велено, а раз так велено, значит, так уж тому и быть.
Сергей Снегов в своих «Норильских Рассказах» писал об этом так:
«"Ты срок тянешь, я - служу,- без злости разъяснил мне один вохровец - Распорядятся тебя застрелить - застрелю. Без приказа не злобствую". Думаю, если бы ему перед утренним разводом вдруг приказали стать ангелом, он не удивился бы, но неторопливо, покончив с сапогами, принялся бы с кряхтением натягивать на спину крылышки».

141
Добреть или звереть по приказу свойственно всем людям привыкшим, что они словно пешки на шахматной доске всего-то значит расторопно выполняют чьи-то чужие, властные приказы.
На Западе - все это выглядит как влияние, но ничем по своей внутренней сути не разнится от того же туповатого и пессимистического «так надо раз так оно велено».

В обездоленной, а отчасти и покинутой ее исконным разумом России внезапно стало так, что был ее народ чересчур уж одурманен напрасными надеждами, а потому-то и оказался готов ради них убить самого близкого себе человека, а кого из чужих так и подавно.
И совсем не надо все валить на каких-то иродов все злодеяния советского режима, осуществлялись посредством самого русского народа!

142
Прагматизм большевиков - это следствие европейского влияния в духе целесообразности вместо обычной логики, включающей в себя хоть какие-то человеческие чувства пусть даже и легкого омерзения.
Вот она их душа, так четко обрисованная в «Бесах» Достоевского.
«Исполнительная часть была потребностью этой мелкой, малорассудочной, вечно жаждущей подчинения чужой воле натуры, - о, конечно не иначе как ради "общего" или "великого" дела. Но и это было все равно, ибо маленькие фанатики, подобные Эркелю, никак не могут понять служения идее, иначе как слив ее с самим лицом, по их понятию, выражающим эту идею. Чувствительный, ласковый и добрый Эркель быть может, был самым бесчувственным из убийц, собравшихся на Шатова, и без всякой личной ненависти, не смигнув глазом, присутствовал бы при его убиении».

Убийство без мотива и ненависти есть признак безвременной кончины ближнего как истинного человеческого существа, а превращение оного в насекомое, которое давят без всякой злобы просто, потому что оно у нас в доме лишнее.

143
Тот же Голодомор, для более чем объективного примера, это же самое прямое следствие прагматичной политики государства извести как можно больше его сильных граждан, дабы прижать всю страну к своему инородному коммунистическому ногтю.
Целые эшелоны с зерном, были самым, что ни на есть осознанным образом, отгорожены от крестьян, у которых, этот их урожай был отобран в качестве платы за их ратный труд во благо их «доброго и справедливого» государства.
А это «советское царство-государство» считало, что все его граждане ему буквально по самый гроб жизни во всем же обязаны, ну а оно-то само никому и никогда ничего личного вовсе же не было этак должно.

144
Сатрап СССР обобрал земледельцев до нитки и до последней кадки с тушеной капустой, и они за него теперича должны были с голоду опухнуть, дабы он о них далее мог не проявлять совсем уж ровным счетом никакой заботы…
А все потому, что были они его плохими гражданами всегда способными супротив него восстать.

Так что раз уж крестьянство было извечным очагом контрреволюции, то его следовало физически уничтожить и никаких гвоздей.
И вот на путях все так и стояли вагоны с зерном, поскольку было его уж слишком-то много, и вывезти его так сразу попросту не было ни малейшей возможности.
Вот потому его и погрузили на платформы в мешках, выставив охрану, дабы голодные крестьяне его по своим домам не растащили.
А впрочем, то было лишь временным явлением, в конце-то концов, его все-таки вывезли и продали распроклятым капиталистам.

145
А в то же время люди, в селах помирая без пищи, буквально ели друг дружку – и это ли не заслуга прекрасных, но все же намного опередивших свое время идей?
Ведь практика решает все и подминает под себя любую самую светлую и мудрую теорию, а в том числе и вытворяет с ней, все, что ей-то самой только в голову-то взбредет.

Получилось же, что свобода, равенство и братство оказались: свободой питания трупами и людоедством, единым тождеством пред гриппом от которого с голодухи померли миллионы, а также братством нищеты после всеобщей разрухи, как прямого следствия кровопролитной гражданской войны.
Причем эта самая гражданская война есть неотъемлемая часть всякой революции, и разнится только в количестве человеческих жертв. В Англии их было десятки тысяч, во Франции многие сотни тысяч, а в России миллионы.

146
На лицо явный прогресс и историческая последовательность, переходящая в ранг простого и естественного факта, где бы в Европе ни произошла революция, обязательно начинается гражданская война.
И выходит из нее совсем же не то чем в свое время была гражданская война в США - Севера с Югом, а нечто столь уж ужасное, когда самые ближайшие родственники подвергают друг друга самой мучительной смерти.
И ведь не из-за эгоистических, шкурных интересов, а из-за воображаемых благ или же совершенно полнейшего в них неверия.

147
Да только без внешних крайне удручающих факторов и слишком мечтательно настроенных революционеров не одна из революций не могла бы произойти.
Так, что Виктор Гюго нисколько не прав утверждая в его романе «Отверженные» не расхожие, а скорее отхожие истины.
«Каждая революция, будучи естественным свершением, заключает в самой себе свою законность, которую иногда бесчестят мнимые революционеры; но даже запятнанная ими, она держится стойко, и даже обагренная кровью, она выживает. Революция – не случайность, а необходимость. Революция – это возвращение от искусственного к естественному. Она происходит потому, что должна произойти».

Что на это можно ответить кроме как кусочком романа Братьев Стругацких «Трудно быть богом».
«Ты еще не знаешь, подумал Румата. Ты еще тешишь себя мыслью, что обречен на поражение только ты сам. Ты еще не знаешь, как безнадежно само твое дело. Ты еще не знаешь, что враг не столько вне твоих солдат, сколько внутри них. Ты еще, может быть, свалишь Орден, и волна крестьянского бунта забросит тебя на Арканарский трон, ты сравняешь с землей дворянские замки, утопишь баронов в проливе, и восставший народ воздаст тебе все почести, как великому освободителю, и ты будешь добр и мудр - единственный добрый и мудрый человек в твоем королевстве. И по доброте ты станешь раздавать земли своим сподвижникам, а на что сподвижникам земли без крепостных? И завертится колесо в обратную сторону. И хорошо еще будет, если ты успеешь умереть своей смертью и не увидишь появления новых графов и баронов из твоих вчерашних верных бойцов».

148
Но ведь и этого мало - революция обязательно порождает Наполеона, всенепременно желающего отхватить себе всю Европу и Азию в придачу…
И для этой цели никаких человеческих жертв со стороны его народа ему будет, вовсе не жаль.

Да и вообще ЛЮБЫЕ НЕПОМЕРНЫЕ страдания народа таковому режиму окажутся вовсе же по боку.
То есть официально самым догматическим образом всей целью существования будет объявлено светлое добро, да только будет это злобной ложью, да и фанатиков-филантропов их или перевоспитают или перестреляют, да ведь и повыведут в душах людей всякие филантропические настроения…
И восторжествует в царстве-государстве направо и налево торгующем светлыми мечтами восторженный вещевизм, прилагаемый буквально ко всему, а в том числе и к миру высокой духовности.

149
Ну а как же иначе?
Ведь всем было давно уже ясно, что гнилое, пасторальное существование нужно было заменить на что-то иное праведное и сколь же идейное…
А для действительного осуществления великих принципов добра можно было значит пережить любые трудные времена, да и слепо переступить через самое ужасное смрадное зло лишь бы только лучшие дни поскорее б настали.

Главное оно только в том, чтобы самые суровые нищенские условия социального быта не заслоняли далеких маяков светлых будней грядущего всеобщего равенства и иного чем сегодня миропорядка.
Однако же общество не было благостно настроено к тому, чтобы мирно тянуть лямку ужасающих всякую душу страданий…

150
Суровые лишения, которым буквально не было конца, всячески подрывали авторитет новой власти…
И вот тогда-то имевшие место злые невзгоды привели к тому, что народ быстро разуверился и данные ему большевиками обещания вполне распознал как ушную лапшу из которой, как известно супа не сваришь.

Однако все убитые при подавлении крестьянских восстаний, ни в какое сравнение не идут с темпами ускоренного перемалывания крестьянского люда жерновами чудовищной коллективизации села.
Во имя светлых идеалов люди начали кушать друг друга как в добрые, старые времена каменного века.

151
А между тем «калекотивизация села» не была единственным побудительным фактором для людоедства в России.
Во времена голодных военных лет или же в разбросанных по всей стране лагерях ГУЛАГа каннибализм не был таким уж экстраординарным явлением.
По сколь многим селам в дикие 20-30ые года валялись обглоданные кости съеденных, причем, иногда еще и заживо людей.
А те звери, что превратили своих сограждан в первобытных людоедов, над ними еще и посмеивались, жуя свои воистину королевские яства.
А крестьяне поначалу пытались съесть свою скотину лишь бы не отдавать ее за просто так в чужие руки.

Автор, считает, что большевики им в отместку голодомор и устроили, чтоб уж в дальнейшем они раз и навсегда позабыли, как это не ихние, а социалистическое имущество зазря переводить.

152
Причем повсеместно, а не только на Украине тундрякам тоже вот за съеденного оленя срок тогда вполне так давали.
Вот что пишет Андрей Платонов в его повести «Котлован».
«Остаточные, необобществленные лошади грустно спали в станках, привязанные к ним так надежно, чтобы они никогда не упали, потому что иные лошади уже стояли мертвыми; в ожидании колхоза безубыточные мужики содержали лошадей без пищи, чтоб обобществиться лишь одним своим телом, а животных не вести за собою в скорбь».

Все добро стало большевистским, то есть ранее оно было чьим-то еще, а теперь именем революции, оно безраздельно стало принадлежать ее самым активным деятелям, как впрочем, и все остальное, включая и женскую честь.
Вот только мелкий пример этой генеральной линии по-волчьи зубастой партии.
Андрей Платонов в своей повести «Котлован» пишет.
«- Ты, как говорится, лучше молчи!- сказал Козлов. - А то живо на заметку попадешь!..
Помнишь, как ты подговорил одного бедняка во время самого курса на коллективизацию петуха зарезать и съесть?
Помнишь? Мы знаем, кто коллективизацию хотел ослабить! Мы знаем, какой ты четкий»!

153
Большевики, они являли собой нахрапистую породу городских выродков, да все ж таки были они людьми вполне современными, а посему совсем уж зазря Кир Булычев в своем романе «Заповедник для Академиков» выставляет их в качестве тупых болванов.
Они, не то чтоб совсем ни в чем ничего не смыслили, акромя своего мелкого блага или максимум их полубредовой идеологии. Такого не могло быть, учитывая сроки их глумления над Россией.

Ясное дело, что всю эту свою канитель об освобождении от пут прошлого они завели, исключительно вот затем, дабы впоследствии оправдать свои личные притязания на всеобщее добро, а вовсе не для чего-то воистину большого и светлого…

154
Но этак твердо же заявить, что в этом-то только они и разбирались, а во всем остальном были дурнями с печки слезшими, то ведь означает всякое отсутствие осознания того простого факта, что если таковыми подчас оказывались низовые структуры, то это еще нисколько не значит, что такими же были и заправители всех дел в тогдашнем СССР.
Да только именно эти периферийные работники чаще всего на глаза интеллигенции и попадались, производя при этом самое плачевное и сколь же невзрачное впечатление в смысле анализа своего довольно слаборазвитого интеллекта.

Да только партийные бонзы были людьми умными, но недоразвитыми, а кроме того, они к тому же весьма обильно закладывали за воротник, а также были далеки от народа, которого беспардонно со всех сторон обворовывали их более мелкие наместники на всех имеющихся постах партийной олигархии.

155
Ну а главные заправилы ворочали народными средствами в общегосударственных масштабах, отгребая себе все экономические ресурсы великой и величественной державы.
И это самое естественное следствие государственного переворота, когда старая идея правления навсегда отшвыривается за ее полнейшей дальнейшей ненадобностью, а на ее прежнее место выдвигается нечто новое заявляющее себя всеобщим благом во имя Аллаха или Карла Маркса – то ж никакого колоссального значения собственно далее уже не имеет.

156
Можно, конечно, сказать, что наличие самой по себе светлой идеи есть великое благо, а ее неумелое применение - это всего-то только одна лишь неловкость тех, кто своим безумным оптимизмом слишком уж перестарался «ошпаривая не куриные яйца» своему народу, выводя его из беспамятства и темноты.

Да вот, однако, все это не более чем беспардонная чушь!
Цивилизация и человечность, вещи, совершенно непривязанные друг к другу сверхпрочной неразрывной нитью.
Человечность могла беспрепятственно существовать и без всякой цивилизованности с самых незапамятных времен и вовсе нет никакой существенной причины, почему бы это цивилизация ни сумела преспокойно обойтись без всякого в принципе ненужного ей сострадания к ближнему.

157
Поскольку буквально всякое развитие культуры идет вне смелых и безоглядно жестоких попыток по ее насильственному, брутально-благостному прививанию.
На Соломоновых островах более никто уже не ест людей, однако европейцы, добившиеся столь благих перемен к чему-то и вправду лучшему, истребили канаков куда побольше, чем те убили и съели своих врагов вполне так вероятно, что и не за одну только тысячу лет.
Вот точно также оно было с духовными ценностями индейской культуры.

Конкистадоры являлись наихудшими из всех возможных варваров лишенными всяких сомнений и совести фанатиками святой веры, призванной очистить этот мир от всякого присутствия в нем дьявольской скверны.

158
Слишком многое ведь еще зависит и от правильного истолкования тех или иных кем-то взятых на щит идей, они-то извечно усваиваются посредством весьма субъективного проникновения в наш мир добрых книг, в которых авторы не так уж и редко лгут во имя одной только вящей радости читателя.
И вот не найдя в действительности всего того, что так хотелось бы им в ней изыскать можно вот только более чем отрешиться от всей реальности, ища себе ответа о несоответствии повседневности светлым книжным идеалам, опять-таки среди тех же мертвых листов сотворенных из когда-то поваленных пилами деревьев.

159
И оттого-то люди и без того уже плохо понимающие всю окружающую их действительность совсем так всем умом своим окривели.
Может все это и злое карканье, а во всем виноваты злосчастные Шариковы!?
Да нет, давайте не будет забывать о том, что Булгаков вовсе не подселял начальника очистки города от вредных животных в квартиру известнейшего профессора Преображенского, хотя и мог бы это сделать так, ничуть и, не погрешив супротив тогдашних житейских реалий.

И вообще главное – это первопричина, а не следствие вот, например ограбление доктора наук Иванова на темной улице может быть следствием нерадивого городского управления, которое не чинит поломанные, а вовсе не обязательно кем-то разбитые фонари на улице, на которой живет доктор наук Иванов.
Да вот ведь в точности то известно, что доктор наук Иванов тоже ведь он виноват в сложившейся системе отношений между властью и народом... да даже и в том, что в школе, где учился не с самого своего рождения нехороший мальчик Петров, учительница была жуткая стерва едва ли достойная такого звания.
Вот если б доктор филологических наук Иванов всерьез потребовал улучшения жилищных условий и зарплаты для сельских учителей, то не одним только отпетым уголовником может быть этак стало б тогда все же поменьше.

160
НО он-то всегда был за большое светлое, лучистое добро, а также за неизменное поругание чести и достоинства большого общественного зла, но все это так в виде исключительно абстрактном…
И всегда ж зло у него только-то новое и сегодняшнее и не иначе как оно обязательно хуже того позавчерашнего…

И у простого российского интеллигента у него никогда и мысли такой вот не возникало потребовать от своего государства реального обеспечения житейских благ тех самых незаметных, зато конкретных людей, поскольку уж слишком они примитивны для воистину особого к себе отношения.

161
А вот потому повседневная о них забота (совсем не в личностном, а только в общем, общественном плане) была величественным думами своими моралистам буквально во всем же чужда и до зубной боли противна.
Даже и лучших из них, в конечном итоге, одолевали слезливые принципы потворства своим чувствам, как и сколь же далекому от всякой повседневной, обывательской суетливости их воистину зачастую чисто абстрактному уму.

Именно вот поэтому люди интеллектуально развитые, но восторженные и простосердечно праздные так часто ратуют за смерть какого-нибудь ядовитого монстра отвратительного зла.

162
Однако светлым ликом своим сияющее благо общественного переустройства всегда ведь оно имеет некую обязательную к чему-то привязку…
Это самое низвергающее вековую нечисть Добро может быть, к примеру, большевистским или арийским, ну а истинная человеческая доброта она-та всеобща, а потому вечна, как истина.
Да вот беда нельзя ее злу противопоставить!
Зато ему можно противопоставить низвергающее в ад невежество - просвещение…
Именно оно рассеет мрак в душах человеческих, что-либо иное его только значительно усилит.

163
Да что правда, то правда, мысль и чувства тяжким бременем выношенные, взращенные, а затем в тяжких муках рожденные - это, и есть то, что когда-нибудь и вправду послужит явственным благом и предпосылкой к истинным светлым дням пока что еще далекого от нас будущего.
А приблизить их смогут лишь, те, кто не вымысливает себе мир праведных идей и благих первостепенных вопросов…
Есть же предостаточно авторов, не ставящих острых вопросов как Герцен «Кто виноват?» или Чернышевский «Что делать?», а мирно сеющие именно ту общую для всех нас - включая каждого же доброту…

Ну а всегда жаждущее светлых свершений и крови злодеев ДОБРО, почерпнутое из книг, в которых сама собой острым пером прочерчивается необходимость ярой борьбы с чисто абстрактной несправедливостью, обязательно же оно поспособствует одноплановому восприятию самых разнообразных жизненных приоритетов...

164
Оно-то как раз и подымет на борьбу с нечестью, которую обязательно же следует истребить безо всякого ее остатка…
Вот ведь даже и у великого Виктора Гюго в его романе «Отверженные» можно найти и такие вот ужасные строчки.
«Так вот, монархия-это и есть внешний враг; угнетение – внешний враг; «священное право» – внешний враг. Деспотизм нарушает моральные границы, подобно тому как вторжение врага нарушает границы географические. Изгнать тирана или изгнать англичан в обоих случаях значит: освободить свою территорию. Наступает час, когда недостаточно возражать; за философией должно следовать действие; живая сила заканчивает то, что наметила идея. Скованный Прометей начинает, Аристогитон заканчивает. Энциклопедия просвещает души, 10 августа их воспламеняет. После Эсхила – Фразибул; после Дидро – Дантон. Народ стремится найти руководителя. В массе он сбрасывает с себя апатию. Толпу легко сплотить в повиновении. Людей нужно расшевеливать, расталкивать, не давать покоя ради самого блага их освобождения, нужно колоть им глаза правдой, бросать в них грозный свет полными пригоршнями. Нужно, чтобы они сами были ослеплены идеей собственного спасения; этот ослепительный свет пробуждает их. Отсюда необходимость набатов и битв. Нужно подняться великим воинам, озарить народы дерзновением и встряхнуть несчастное человечество, над которым нависает мрак священного права, цезаристской славы, грубой силы, фанатизма, безответственной власти и самодержавных величеств; встряхнуть это скопище, тупо созерцающее темное торжество ночи во всем его великолепии. Долой тирана»!

165
На это можно ответить только словами самого же Гюго из его романа «Девяносто третий год» он там дает совершенно исчерпывающее представление о том, что же именно представляют из себя две неразрывные части общественного организма.

«Признаемся, что эти два человека - маркиз и священник - были в каком-то отношении как бы одним существом. Бронзовая маска гражданской войны двулика - одной своей стороной она обращена к прошлому, другой - к будущему, но оба лика ее в равной степени трагичны. Лантенак был первым, а Симурдэн - вторым ликом; но горькая усмешка Лантенака была скрыта ночной мглой, а на роковом челе Симурдэна лежал отблеск встающей зари».

166
Да только заря это с налитой кровью глазами очень уж она собой напоминает рабовладельца, на этот раз заставляющего не только на себя безропотно работать, но вот и из дум (дела-то до сих пор чисто внутреннего), он людям позволит иметь только вот те, каковые только ему самому будет так уж надо, чтоб они у них были.

Причем наиглавнейшей побудительной причиной для самой возможности возникновения новоявленного идеологического деспотизма является то, что слишком уж много у каждого из нас слепых амбиций, непререкаемых постулатов священных догм внушенных в семейном кругу яростных предрассудков…

167
Великий талант позволяет смело делиться ими буквально со всеми кого коснется лучик яркого солнца, чьего-то подлинного духовного величия.
Автор всякого художественного произведения он не ведь мыслит одним только светом и добром, а пропускает сквозь себя мир доступный его зрению и мировоззрению ну а затем выносит его наружу.
Его образы не всегда могут быть чистыми и нарядными, в них слишком уж много пыли несбывшихся надежд, глубоких ран разочарований, странствий по миру чужих фантазий ярко переплетающихся со своей собственной, сколь ведь наращивающейся за их обильный счет.

168
И уж тем более приторная, искусственная слегка приукрашенная блесками вымысла житейская правда не есть она светоч во тьме египетской!
Ну а в истинных полных не сладкой, а горьковатой правды книгах всегда ж так ничего иного-то не выходит, акромя крайне размытых границ, где кончается добро и начинается зло...
Но в любом случае использование литературы как явственного мерила бытия в практической области жизни неправомочно, ибо ведет к одним лишь напрасным страданиям, а вовсе не к свету и счастью.

Ведь именно оттуда и берет свое начало взвешенная на весах холодного ума целесообразность, возведенная в принцип, всецело оправдывает ничем не оправдываемое насилие, которому нет места вне рамок жесткой конкуренции живых существ.
Человек существо высшее, а потому и не может он пользоваться принципами, выработавшимися в мире кровожадной плотоядной плоти и травоядной скотской покорности…
Большой писатель Сергей Довлатов так говорит об этом.
Довлатов «Филиал»
«По-моему, — говорю, — литературе нельзя доверять свою жизнь. Поскольку добро и зло в литературе неразделимы. Так же, как в природе...»

169
Вот в том-то и дело, что у литературы довольно-таки много общего с природой, потому как там царствует закон слепой и безжалостной целесообразности, и попросту очень уж мало места гуманности, точно также как и для более чем разумного снисхождения по отношению к раз и навсегда поверженному злу.

В природе действительно действуют законы, не имеющие совсем ничего общего с человеческими наработками духовности.
Попросту природа мудра, но беспощадна и это ее истинное право, но вовсе не человека со всей его ограниченностью, косностью его мышления, как и вздорностью его нелегкого характера.
Так что великий мир литературы, превращенный в некий щит и меч логического восприятия всей вселенной, есть не более чем злобная насмешка над вполне так разумным восприятием всех нас окружающей действительности.

170
Литература при этом вполне способна быть прикладным орудием для вполне существенного анализа всей насущно имеющейся реальности, да только в самых общих ее чертах, а не в неком конкретном ключе, однако при этом она не может являться чем-то большим, нежели мерилом, инструментом, но не эталоном всегда и во всем непогрешимых истин.

Возведение ее в эти рамки приводит к сгущению туч фанатизма, а не к нисшествию в этот мир света высших истин любви и счастья буквально для всех и каждого.
Именно так и никак не может быть иначе!
Поскольку человек вполне способен творить зло, руководствуясь принципами добра, сознательно или бессознательно всецело же встав на его сторону под флагом всеобъемлющего счастья для всех, а оно таковым быть, попросту никак не может.

171
Как правило, всякий, кто громче всех о нем кричит, более всего на свете желает заниматься одной только политикой, а не решением чьих-то весьма насущных проблем, но для того чтобы вникнуть в суть дела ему надо для начала проникнуться идеей, а вот затем и можно будет заговорить от ее светлого имени.

Да и сама по себе добрая идея, ни от каких задушевных низменных качеств и вовсе-то не излечит, а скорее наоборот она им еще во всем же потворствует.
Так что в связи со всем вышеизложенным книги и настоящие совсем ни к чему не притиснутые истинные духовные ценности на наш сегодняшний день вполне так могут прекрасно обойтись друг без друга в одной отдельно взятой человеческой душе.
Более того, иногда литература к тому же еще способна расширить сознание подлого негодяя, придав всем его мерзостям довольно изощренный и весьма продуманный вид.

172
Например, когда кто-то конкретный попытается замазать грязный интерес к даме своего сердца вящими самоубеждениями, что она просто сама того не понимает, в чем именно заключено ее грядущее счастье.
Под этим соусом, он вполне так может пойти на любую самую изощренную подлость, дабы посрамить своего более удачливого соперника.
А иногда и убивают по-хитрому, так что никакой суд впоследствии не грозит разве что где-то там на небесах!

А вот потом все эти сущие нелюди смело и без всякого укора совести смотрят в глаза родственникам погибшего, а ведь убить или надолго посадить можно самыми разными способами, и многие из них неподсудны.

173
На каждые 100 тысяч образованных людей обязательно найдутся несколько сотен таких выродков, что весьма осознанно послужили причиной смерти одного, а может и более того нескольких человек. Это ж вполне может быть чистой случайностью, хотел разобраться с кем-то одним, а вышло более одного, но из-за таких пустяков мало кто затем серьезно переживает.
Причем речь идет о таких вещах, с которыми практически никто и нигде кроме как на «Негритянском острове» (по Агате Кристи) ну никак вот не разберется.

А если пристальнее взглянуть на людей, из числа тех, кто вполне осознанно (но далеко не всегда злонамеренно) или тем паче неосознанно, причинили кому-нибудь ужасные душевные страдания, то список выйдет куда шире и необъятнее!
Но тут вся разница, а чья, то была задница!
Зачастую всеми почитаемый человек, совершивший безмерную подлость, останется для всех тех, кто с ним был лично знаком порядочным и более чем уважаемым членом общества.
Потому как лавры почета лучшая защита от любых необоснованных обвинений.
А все же эти вещи почти всецело (за довольно редким исключением) свойственны одним только людям развитым, культурным и образованным, имеющим более чем здравое представление об этике и книжной морали.

174
Книги - это совсем не окно в некий мир высокой духовности, а пока еще на наш сегодняшний день одни лишь осколки разбитого зеркала высших, однако ж, притом всецело недосягаемых истин.
Причем даже то, что мы на данный момент можем хоть как-то постичь, и осознать далеко не всегда, в нас впитывается, становясь воистину второй натурой.
Поскольку ничто не способно полностью и до самого конца заменить процесс воспитания в правильном ключе всякой человеческой личности, начиная почти, что с самого ее зарождения.

175
Книга - это яркий (с красочными иллюстрациями собственного и авторского воображения) учебник, но он намного сложнее всякой тригонометрии, так что постигнуть при ее посредстве какую-либо настоящую мораль, без подлинно живых учителей, на деле окажется практически невозможно.

Школа и вольно или невольно окружающие нас люди, всегда оказывают, куда только большее всестороннее влияние, чем любые литературные изыскания, которые можно же обнаружить на покрытых пылью слов полках общественных или даже частных библиотек.

176
Многое в самой литературе одна суета да маята, и лишь отдельные представители литературной братии почти всякое свое новое слово высекали впрямь ведь из мрамора, однако, между тем добытого все там же, на той же каменоломне величавого, но вовсе не святочного художественного вымысла.

Да и то и у великих хватало своих собственных грандиозных заблуждений, и бывает и так, что нам за них приходится уж слишком-то дорого, затем расплачиваться.
И если, СЛАВА БОГУ, не всей на свете жизнью, то уж, по крайней мере, густой тьмой лживых надежд поглотивших целые поколения.

177
А вот родился бы в смутную эпоху перехода от старых времен к новой и просвещенной жизни некто великий талантом своим, но в той же мере совершенно безнравственный всеми свойственными ему невообразимо жестокими идеалами…
И вот тогда всю планету можно было б смело сдавать под ключ гигантским крысам и тараканам…
Это и без него, конечно, тоже могло бы произойти, но гений фантазер мог обречь всех нас на вымирание с куда только большей вероятностью.

178
Лев Толстой, к примеру, таковым не являлся, а все ж таки именно его взгляды были принципиальным образом вредны для нормального развития российского общества, а значит и всего мира, поскольку Россия страна общемирового, а не местного регионального значения.

Вот конкретнейший пример мышления этого всемирового гения и классика Льва Толстого, который в его «Анне Карениной» буквально же распинает по всем статьям всю весьма так сказать жизненную необходимость всеобщего сподвижничества в деле просвещения народа.
Причем использует при этом самые различные слова ради одного значит только же закабаления людей в их естественных предрассудках о том, что главное - это самоотстраненное великое счастье всех образованных и зажиточных людей, а идти к нему значится следует своей личной, своекорыстной дорогой.
А ведь это явный идиотизм вовсе неподобающий для каких-либо развитых личностей желающих обустроить себе светлую и спокойную жизнь.
Она ж таковой может стать только от вящего, разумного вмешательства в дела общественные!

179
Однако автор никак не рассчитывает - это хоть сколько-нибудь кому-либо доказать из тех самых людей для которых именно такое представление о жизни как раз и есть то ж самое, что они более всего чтут поскольку уж это то, им более всего и по вкусу.
Вот слова Льва Толстого.
«Я думаю, что двигатель всех наших действий есть все-таки личное счастье. Теперь в земских учреждениях я, как дворянин, не вижу ничего, что бы содействовало моему благосостоянию. Дороги - не лучше и не могут быть лучше; лошади мои везут меня и по дурным. Доктора и пункта мне не нужно, мировой судья мне не нужен, - я никогда не обращаюсь к нему и не обращусь.
Школы мне не только не нужны, но даже вредны, как я тебе говорил. Для меня земские учреждения просто повинность платить восемнадцать копеек с десятины, ездить в город, ночевать с клопами и слушать всякий вздор и гадости, а личный интерес меня не побуждает.
- Позволь, - перебил с улыбкой Сергей Иванович, - личный интерес не побуждал нас работать для освобождения крестьян, а мы работали.
- Нет! - все более горячась, перебил Константин. - Освобождение крестьян было другое дело. Тут был личный интерес. Хотелось сбросить с себя это ярмо, которое давило нас, всех хороших людей. Но быть гласным, рассуждать о том, сколько золотарей нужно и как трубы провести в городе, где я не живу; быть присяжным и судить мужика, укравшего ветчину, и шесть часов слушать всякий вздор, который мелют защитники и прокуроры, и как председатель спрашивает у моего старика Алешки-дурачка: "Признаете ли вы, господин подсудимый, факт похищения ветчины?" - "Ась?"
Константин Левин уже отвлекся, стал представлять председателя и Алешку-дурачка; ему казалось, что это все идет к делу.
Но Сергей Иванович пожал плечами.
- Ну, так что ты хочешь сказать?
- Я только хочу сказать, что те права, которые меня... мой интерес затрагивают, я буду всегда защищать всеми силами; что когда у нас, у студентов, делали обыск и читали наши письма жандармы, я готов всеми силами защищать эти права, защищать мои права образования, свободы. Я понимаю военную повинность, которая затрагивает судьбу моих детей, братьев и меня самого; я готов обсуждать то, что меня касается; но судить, куда распределить сорок тысяч земских денег, или Алешку-дурачка судить, - я не понимаю и не могу».

180
Да, конечно, участвовать в общественной жизни дело оно довольно-таки грязноватое, муторное и для большой души до чего только скользкое, а посему оно такое во всем непростое, а уж в особенности для всяческого рода горделивых чистоплюев.
И именно поэтому им по сей день и заняты те, кто никогда не забывают про свой собственный широкий карман.
И уж так тому быть всегда и впредь, пока только не научится российская интеллигенции видеть этот мир в несколько ином совсем же не прекраснодушном свете.

Причем благодушие к самой дорогущей себе у нее зачастую сочетается с весьма явственным презрением ко всем прочим простым обывателям.
У того же Льва Толстого далеко не худшее отношение к простонародью.
Но, все ж таки, презрение к простому мужику в сочетании с тайной завистью к нему, как и к его сословию, буквально само так и пышет из творчества воистину великого графа Льва Николаевича.

181
А если уж говорить о сильном влиянии со стороны художественной литературы, то легче всего оно приживается, давя на мозг, как раз, тогда когда ведет во тьму предрассудков, а не к свету высших истин.
Вот еще один пример из творчества Льва Толстого, где он всерьез расшатывает старые догматические постулаты, но все новое насаждает с явным чистоплюйским усердием, дабы ни в чем этаком грязненьком нисколько бы не запачкаться.
Лев Толстой «Война и Мир»
«Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему - закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью". Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что-то новое, всякий раз изумляла его. - "Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, - но как мне рассказать им все, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее. Стало быть так надо! Но мне-то, мне куда деваться?" думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, - способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался - зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности».

182
Ну что ж тут поделаешь, если мир наш переполнен скверной и любое его серьезное улучшение буквально никому из нас чистых рук нисколько совсем не сулит и можно лишь суметь отличить, где грязь, а где напрасная кровь.
Но кое-кому это же вовсе-то неприятно!
НУ а самый быстрый путь он естественно, что кровавый, зато уж не грязный, а значит идти по нему окажется широко, светло и раздольно, поскольку всю черную работу на себя возьмет кто-нибудь другой, ну а мы со светлой душой и вполне приличествующими делу мыслями, подготовим для того хорошо вспаханную идеалистическую почву.

183
Конечно, совсем не ради порабощения злом делались все эти воззвания к добру, но заблуждения праведников человечеству, в конце концов, обходились куда дороже, чем все злодейства упырей и вурдалаков рода людского.
Светлые намерения редко сбываются в их изначальной форме, поскольку любые теоретические выкладки потребуют длительной обкатки на практическом уровне.

И дело тут вовсе не в том, чтоб уж этак попросту насильственным путем отлучить от власти гнетущую и порабощающую его силу…
Нет, надо бы устранить причину безгласности и безропотности простых граждан, а именно дать им знания об их гражданских правах.

184
А это никак не может быть достигнуто путем безмерного обрушения всей общественной пирамиды.
Поскольку она состоит из одних и тех же совершенно идентичных частей…
Просто кого-то она придавила, а кто-то находиться на самом кончике ее вершины.
Разницы-то нет и быть ее никак ее не может, будучи разрушена она ведь еще обязательно примет свой точно тот же прежний облик, а исчезнут одни только самые хрупкие элементы ее конструкции все остальное останется в силе и даже более того разве что сильнее в ней укрупниться.

185
Так, что реальной пользы для истинного блага народа от многообещающих в смысле сокрушения зла революций нет, их быть-то собственно никак не может.
От них один только вред, как собственно и от всех же прочих стихийных бедствий.
Однако нет худа без добра, а без темных тупиков не может быть конечного света.

Да только вот славословя неудачные социальные эксперименты прошлого, говоря только об их так и не сложившейся будущности...
будто бы вполне так разумно заложенной в ее целях и идеалах можно ведь доиграться и до последующей попытки отыграться за все постигшие нашу жизнь беды на нынешних привилегированных классах.

186
А между тем пользы от разнузданной и кровавой войны внутри единоутробного общественного организма не будет ровным счетом совсем никакой.
Зато злые чаяния по поводу разрушения чего-то вконец опостылевшего и обветшалого приводят в дикий восторг всех тех, кто истово хочет под видом его полнейшего низведения на нет всего-то его еще самым значительнейшим образом укрепить.
Да только вот с всенепременным в этом деле своим наглым и никем непрошенным участием.

187
Вот так оно и было с творчеством великого Чехова его достойные, светлые мысли прочно в русскую почву так ведь они не осели…
Зато его неразумные, плоские суждения послужили барабаном, бьющим в набат, вставайте, мол, люди против злосчастного угнетения, а не против тех, кто гребет своими лапищами народное добро нисколько, не поучаствовав в его изначальном возникновении.
Плохой помещик свое добро порядком подрастеряет, а взяточник и вор на государственной службе наоборот только еще разживется и, кстати, на том, что вовсе не имело к его интеллектуальным усилиям ровным счетом никакого хоть сколько-нибудь деятельного участия.

Он же те денежки неправедным путем нажитые - своим потом и кровью никак не полил, а то и другое бывает и в чисто интеллектуальном смысле.

188
Умный человек он же действительно может, и нечто такое создать силой своего могучего интеллекта, что целый край будет затем целыми веками процветать, ну а тогда его большой дом и всевозможные удобства - это вполне справедливая плата за его ратный интеллектуальный труд.
И этакое богатство оно в корне-то отличается от второпях нахапанного кем-то из общего кармана добра, причем еще подчас в ущерб «великому злу» общественного процветания.

Но очень уж размечтавшийся Чехов об этом, наверное, ни сном ни духом не ведал или собственно не желал хоть что-то в этом вот понимать.
И вместо светлого, вечного, доброго он смело посеял семена логически плохо обоснованного всенеприятия всей той крайне тоскливой обездоленности, будто бы имевшей место посреди повседневно окружающей его поколение весьма «невзрачной» действительности…

189
Конечно, он только-то выражал дыхание своего времени, держа руку на его пульсе и совсем же не более того.
И все эти его рассуждения о великой скуке и неуемной жажде труда являлись не более чем теми же «слюнными выделениями» несколько подгнившего в сутолоке грешного вездесущей интеллигентской болтологией - праздного бытия.

Великое горе от ума исходило от душ людей далеких от всякого позитивного интеллектуального труда вне жестких рамок их профессиональной деятельности.
К тому же очень уж много говорить было их весьма прозаическим занятием в свободное от интеллектуальных трудов тяжких время.

190
Им до чего скучно было жить на самом краю Европы, вдали от просвещенности и великих идей перевоплощения мира в некое совершенно иное явно так завтрашнее его качество.

Ведь это им-то до самой красноглазой жути и захотелось именно вот в России и воплотить в жизнь все, то, что сверкало своим мишурным блеском пред их ученым взором из тех же кожаных кожухов тяжеленых фолиантов европейских философов-схоластов.
И вот вместо того чтобы научить народ думать и читать им надо было его, понимаешь ли, вдохновить идеями, дабы затем возглавить просветившись высотами передовой европейской мысли.
И все ж это было так вовсе не потому, что их сознанию оказалось попросту недоступно всякое понимание элементарных житейских истин.

191
Российские прекраснодушные идеалисты все отлично же понимали, причем до самых мельчайших его деталей, но были не готовы ни в чем поступиться своим самым основным жизненным постулатом, не пачкаться ни в каких нечистотах широкой общественной жизни.

Этот их извечный постулат сколь обыденного существования был обусловлен самым непримиримым их устремлением ко всему самому хорошему и светлому…
Явно в ущерб здравому смыслу, верещащему чего-то про то, что так сразу хорошее может быть найдено только же там, где к нему все давно так уже подготовлено, а иначе его надобно будет выуживать из клоаки застарелых общественных взаимоотношений, нисколько не брезгуя лезть туда своими нежными ручонками.

192
Судя по тому максимализму, что автору так уж хорошо знаком кто-то, конечно, тут же ведь вымолвит.
«- Ну и как же интеллигентный человек уткнет свое чистое лицо в эту жуткую скверну общественной грязи, он ведь почти тут же станет вполне ее неотъемлемой частью?
Ответ на это будет примерно таков, да, как ему ей не стать, но только в том ведь единственном случае, если он весь в ней увязнет, а вот будут у него не очень-то чистые, пусть и дурно пахнущие руки…

…это ведь и окажется одним-то лишь самым явственным свидетельством того, что он точно такой же, как и все человек, а не хитрый мерзавец с чистенькими дланями...
…крови на них, видите ли, может оказаться сколько душе угодно, а вот грязи им ни-ни никак им того нельзя, а то от этого чересчур уж сильно они в нравственных нечистотах всей душой извозюкаются.
Что с ними на деле случается только ж с чужого подталкивания или даже вот с громыхающе слепым пылом молчаливого одобрения.

193
Такому человеку всего-то, что надо так это в кого-нибудь пальчиком потыкать, и обязательно же найдется затем кто-то, кто за него всю грязную работу с великой радостью осуществит.
Автор считает, что раз уж руки отказываются марать грязью, то неминуемо от самого соприкосновения с грязной до тошноты стороной общественной жизни, они обязательно еще будут ох как обагрены чьей-то невинной кровью.

Чехов, Лев Толстой, Горький как раз и посеяли на русской почве семена таких представлений о мирском бытие, делающих дело и тех, кто громко и вульгарно чавкая, пожирает плоды чьих-то трудов праведных.

194
А все это, как и понятно, было очень уж хорошо усвоено тогдашним общественным организмом, и как раз таки вслед затем и всколыхнулась волна дикого насилия спровоцированного словесным поносом великих гениев всемирной, а не истинно российской литературы.
Им бы хоть как-то поступится своими общемировыми ценностями и всецело заняться чем-то своим и конкретным ведь им, по всей видимости, само же собой на то намекали.

Не иначе, как Чехов именно же за этим он и отправился на остров Сахалин.

195
Но уж слишком-то все это было ему впрямь-таки чуждо, и чересчур уж близка была его сердцу европейская культура, как и заря новой мысли, чтоб уж посеял он на русской почве хоть какие-то иные семена, то есть те, что дали б затем совершенно иные ДОБРЫЕ всходы.

Чехов, Толстой, Достоевский воздвигли своими произведениями великое ханство, возвышенно либеральных снов о некой эре милосердия, что так уж обязательно сама себя осуществит, причем в самом ближайшем же будущем, надо мол, только отказаться от всех мер насилия, сблизится с народом, проникнуться его мудростью - вот и все…

196
Вполне так возможно, что кто-то вовсе же не увязывает морским узлом жизнь с великим вымыслом.
Однако на самом-то деле, все, что написано пером не только ни вырубишь и топором, но ведь кем-то написанное может этак еще дать людям в руки топор, весьма четко при этом, указав, кого именно им затем надо будет, этим орудием справедливости призвать к ответу, и главное вот и во имя чего.
Вот чего пишет об этом в его «Норильских рассказах» Сергей Снегов.
«И еще я думал о всевластии слов, с такой горечью объявленной пожилым человеком, лежавшим на соседней койке. Я вспомнил, что Мопассан когда-то писал, будто вся человеческая история для него - это набор сменяющих одна другую хлестких фраз. "Я не мир к вам на землю принес, но меч", "Кто ударит тебя в левую щеку, подставь правую", "Пришел, увидел, победил", "Еще одна такая победа, и я потеряю все мое войско", "Мертвые сраму не имут", "Здесь я стою, я не могу иначе", "Если в этих книгах то, что в Коране, то они не нужны; а если то, чего в Коране нет, то они вредны", "Все погибло, государыня, кроме чести", "Париж стоит обедни", "Пусть гибнут люди, принципы остаются", "Государство - это я!"...
Много, очень много фраз, ставших вехами истории, прав Мопассан. Но всевластие слова? Слово, из зеркала бытия ставшее организатором и командиром бытия? Не верю! Не могу, не должен поверить! Ибо страшно жить в мире, где жизнью командует слово, а не дело. Прав, тысячекратно прав Фауст, отвергнувший евангельское "Вначале было слово". Он сказал: "И вижу я - деяние в начале бытия". Да, именно так, деяние, а не слово! Слово как было, так и остается зеркалом совершившегося действия».

197
И откуда же это взялось этакое совершенное всеобилие безмолвно властвующих над всей серой действительностью, тупой мертвенной личиной безлико сияющих слов?
Это ж они-то затем оказались наилучшим орудием фанатиков, а также вот и намертво примазавшихся к ним безотчетно преданных их любимейшему вождю прохиндеев?

А может быть, все началось с тех, кто воплощал собой особый, книжный здравый смысл во всем противопоставляя ему, то чего можно было углядеть и самому без всякого назойливого в него тыканья…

198
И вот этот-то великий талант русских классиков нигилистически вопрошать о «сокрушении оков величественного духом зла» ведь он-то, значит, и дозволил росткам иберийского абсолютизма прижиться на русской почве, а далее так всецело прорости, дав вполне соответствующие всходы.
Вот конкретный тому пример.
Чехов «Невеста»
«- И как бы там ни было, милая моя, надо вдуматься, надо понять, как нечиста, как безнравственна эта ваша праздная жизнь, - продолжал Саша. - Поймите же, ведь если, например, вы, и ваша мать, и ваша бабулька ничего не делаете, то, значит, за вас работает кто-то другой, вы заедаете чью-то жизнь, а разве это чисто, не грязно»?

Да, ясное дело, суровая борьба с бездельниками, то во всем этак чистое занятие, а потому Чехов его себе и выбрал, так сказать, как наиболее удобную среду для сколь существенного выявления главных общественных пороков!

199
Это же только если б он стал, будучи в не себя надрывно призывать к ответу всех жуликов разворовывающих государство, отчаянно и без всякого конца глаголя о темных делишках взяточников и казнокрадов…
вот тогда бы его и впрямь безмерно обдало грязью, причем с ног до головы... Его б тогда попросту заклевали всевозможными порицаниями, откровенной ненавистью, да и само по себе - это занятие ужасно мерзкое от него так вот нехорошо сущей скверной-то пахнет.

Ну а Лев Толстой был готов хоть на сеновале, на свеженьком сене валяться и быть простым мужиком, хотя барин этого делать вовсе не должен, потому что это создает у народа крайне нездоровые иллюзии.

200
Простонародность интеллигенции в этой конкретнейшей области до чего же вредна, потому что в некоторых аспектах ей (по должности) надобно во всем возвышаться над народом, так как именно это и обеспечивает нормальный порядок государстве, где каждый должен твердо знать свое правильное и естественное место.

И кстати-то наиболее главной общественной задачей для буквально любого представителя интеллигенции является искреннее, на его рабочем месте отстаивание интересов всего своего народа.
То же самое касается и разумного управления рабочими кадрами, поскольку человек, имеющий за свой труд вполне так достойную оплату для разумного работодателя куда предпочтительнее, чем тот, кого можно будет обобрать до последней нитки, выжимая из него все соки. Поскольку, давая ему только-то без чего, он попросту не сможет, продолжить свое скотское существование, значительно улучшить производительность и емкость производства никому уж оно не удастся.

201
Если не платить одному хорошо, можно платить двум или троим плохо, а работы они сделают куда поменьше и качество ее будет куда похуже, а вот общая их зарплата все ж таки окажется несколько выше, чем-то, что надо было б заплатить кому-то одному сытому и вполне же довольному своей зарплатой вполне ответственному работнику.
Вот что писал по этому поводу гениальный по своему вдохновению писатель Лев Толстой в его романе «Война и мир».
«Вот уж нисколько: никогда и в голову мне не приходит; и для их блага вот чего не сделаю. Все это поэзия и бабьи сказки, - все это благо ближнего. Мне нужно, чтобы наши дети не пошли по миру; мне надо устроить наше состояние, пока я жив; вот и все. Для этого нужен порядок, нужна строгость... Вот что!" - говорил он, сжимая свой сангвинический кулак. "И справедливость, разумеется, - прибавлял он, - потому что если крестьянин гол и голоден, и лошаденка у него одна, так он ни на себя, ни на меня не сработает».

Но то хозяин, у него все хозяйство-то под самым боком было, он чего умного мог сказать это ж не вся большевицкая власть, дающая одни несусветной глупости советы.
В принципе в экономической сфере всякая власть довольно часто до чего же глупа, поскольку ей подчас движут одни сиюминутные, меркантильные интересы, а вовсе не большие и общественные.
Она может ими только прикрыться как тем еще фиговым листочком, а к тому же и деньги у нее, как правило, чужие, своим потом и кровью не заработанные, а потому она их тратит, не по уму и сердцу, а как ей только самой, то в голову взбредет.

202
Однако чем менее интеллигенция пачкает свои чистые длани всегда так уж такой на деле грязной общественной деятельностью, а тем паче, чем уж более она замарает чистые листы бумаги всем своим безмерно упорным неприятием всей пасторально окружающей ее действительности, тем лишь скорее такое государство рискует оказаться в яме с мерзкими идеалистическими нечистотами.

Причем это никакое не ерничанье, а всего-то простой и самый естественный факт.
Однако если кому-то на свой народ все ж этак совсем же не наплевать, то такой человек вполне обо всем достойно мыслящий может действительно принять участие в общественном движении, требующем от правительства предоставить наиболее достойным представителям простого народа приобресть то самое более чем на деле обычное высшее образование.
Именно в этом и заключался положительный опыт Петра Первого и Михайло Ломоносова.
Но это разумное начинание на Руси, было не очень-то, затем в чести в том самом вслед последовавшем 19 столетии.

203
Лев Толстой, «солнце нашей души» он совсем же другое нам предлагает…
Интеллигенции смешиваться с серой толпой?
А оная от таких судьбоносных дел запросто рассвирепеет и ее так уж потянет преуспеть в управлении своей собственной гражданской жизнью, совсем ничегошеньки в этом деле совершенно ж не понимая.
Как же только при таких делах суровой первобытности не возродиться?

Вот потому-то большая часть (праздных интеллектуально) слов Льва Толстого про простой народ и привели к одному еще большему его закабалению в древних рамках средневековья, и нисколько не смогли они привести его к истинному вызволению из оков нищеты и вечного рабства духа.

204
Однако вполне так возможно, что и сам он ни к чему воистину высокому никак не стремился, а просто возжелал некой абстрактной справедливости в ее чисто внешней, лишенной всякого конкретного содержания форме.
Вот пример его обиходного отношения к русскому мужику из той же «Анны Карениной».
«- Рабочие не хотят работать хорошо и работать хорошими орудиями. Рабочий наш только одно знает - напиться, как свинья, пьяный и испортит все, что вы ему дадите. Лошадей опоит, сбрую хорошую оборвет, колесо шинованное сменит, пропьет, в молотилку шкворень пустит, чтобы ее сломать. Ему тошно видеть все, что не по его. От этого и спустился весь уровень хозяйства. Земли заброшены, заросли полынями или розданы мужикам, и где производили миллион, производят сотни тысяч четвертей; общее богатство уменьшилось. Если бы сделали то же, да с расчетом...»

205
Но если расчет - это то, что предлагает Лев Толстой, то это, скорее всего одно только натужное и бессмысленное занятие, связанное с великой праздностью его ума, а не с истинным величием его необъятного (без всякой иронии) интеллекта.
Ведь у каждого живущего реальным, а вовсе не выдуманным здравым смыслом барина ну откуда ж у него могут взяться те вот так и ласкающие ему душу иллюзии насчет того, что выйдя в поле с косой, он заслужит себе истинное уважение со стороны мужиков.
Поскольку все, что ему действительно было надо так это хоть как-то заинтересовать их в самом конкретном, финансовом смысле и это полностью переменило бы дело.

А точно также бить по карману за глупость, но это требует грязных мелочных дрязг, а у нас, видите ли, душа поэта и ничего другого кроме как взять косу и идти ею орудовать в поле нам попросту совсем уж, так и вовсе-то не останется.

206
А между тем нормальный метод хозяйствования, при котором все стоит на одном-то явном корыстном, личном интересе, который, кстати, и дураку тоже понятен...
Он-то как раз максимально приближен к действительности, а потому понимаешь-ли выгоден.
Ну а абстрактным выводам философии надобно бы оставаться в надлежащем для них месте и не совать свой нос в дела реальной жизни.
Однако будучи вооружен знаниями теории, и очень даже внимательно и взвешенно все обсудив с практиками отдав причитающуюся им долю уважения можно было б поднять уровень обработки земли до чего-то и впрямь же принципиально нового…
При этом надо б суметь совмещать это с чисто приказным методом и характером работы, поощряя «кусочком сахара» и наказывая лишением обеда за невыполнение данных барином распоряжений.

Уговорами, ими выходит одно только зло и разобщенность плодить, но этого ни Левины, ни Толстые ну совсем же не понимают, потому как живут собой и одним вот своим душевным благополучием уж так ведь и дорожат.
А о том, что народ живет хуже, вспоминают только ж тогда, когда речь идет о сколь милом их сердцу его полнейшем преображении в неком ином облике, поближе так сказать к их сияющему аристократизму, однако ж, по-прежнему отделяющему их от серой массы бездушных как скотина холопов.

207
А надо ведь было еще с малолетства сельчан как-то по иному воспитывать, а не щеголять пред ними лучшим, чем они знанием сельского хозяйства!
А то ишь чего это Лев Толстой удумал, так ведь и другим этот метод в идиотское пользование передал.
Нате, мол, берите и пользуйтесь еще ж, спасибо мне скажете за то, что я вас так от всей души просветил.

А между тем для действительно существенных перемен в обществе надо было, прежде-то всего, более чем осознанно позаботиться о воспитании будущего куда более во всем сведущего поколения, ну а все эти разговоры с мужиками, которые вел Левин - это даже не коту под хвост, а так быку на рога.
Вот он пример из той же «Анны Карениной» ЧЕГО ТОЛЬКО ВЫХОДИЛО ИЗ «ВРАЧЕВАНИЯ МУЖИЦКИХ УМОВ»
«Другая трудность состояла в непобедимом недоверии крестьян к тому, чтобы цель помещика могла состоять в чем-нибудь другом, кроме желания обобрать их сколько можно. Они были твердо уверены, что настоящая цель его (что бы он ни сказал им) будет всегда в том, чего он не скажет им. И сами они, высказываясь, говорили многое, но никогда не говорили того, в чем состояла их настоящая цель».

208
Конечно, у них было здоровое недоверие! Ты сначала человека хоть в чем-то да научи, как ему действительно почувствовать себя тобой, а лишь, затем с ним на равных и разговаривай!
А то ж он ничего толком не понимает из тех вещей, что ему говорят, а если чему и внемлет, то ведь совсем-то уже не поверит, что и ему тоже вот это, в конечном итоге, окажется выгодно…
Вот так во всем было, а не только в каких-то отдельных мелких частностях.

Народ не верил в лучшую жизнь, а барин в нее верил, потому что жил томными надеждами светлейших европейских умов.
Однако с детства неприученные смотреть на помещика как-либо иначе кроме как исподлобья крестьяне не могли узреть в равенстве ничего иного акромя возможности безмерного разрушения и низведения дворцов до хижин.
Для них был неведом сладостный миг познания нового, а только едок и горек корень всякой мудрости!
Вот они и прозябают в своей луже и весьма кстати рады тому обстоятельству, а всякий кто их попытается из нее извлечь, предвещая тяжкий интеллектуальный труд для них как истинный враг, так и несусветная скотина.
Ну а того кто призывает их к близкому счастью, в которое им надо всего-то поверить, да кишки наружу повыпустить всем тем, кто их столь долго буквально целыми веками притеснял, уж его-то они поймут сразу же и с полуслова.

209
Так что как уж оно на деле выходит, нет лучше и задушевнее средства для привлечения великого множества людей, чем сыр в мышеловке, ну а правильные мысли - это одно только жужжание мухи над ухом и вовсе не более того.
Автор имеет в виду, прежде всего силу агитационной критики, изложенную на бумаге совсем не бесталанным человеком, а не учебники или какую-либо иную профессиональную литературу.

В ней-то как раз и есть великий прок и истинное общественное благо!
Правда такие книги развитию нравственных идей ну никак же не поспособствует, но зато их планомерное изучение, приводит к куда более полноценному развитию личности, а когда человек становится в целом грамотнее, с ним и о морали поговорить уже вовсе не грех.

210
А книги по существенному усовершенствованию знаний должны быть доступны каждому по своему общему стилю, дабы всякий мог понять, а чего ж это в них собственно изложено и о чем в них и вправду-то говорится.

Популяризация науки - это воистину святое дело, а уж в особенности коли - это не касается инструкций, а как же это в кустарных условиях изготовить сильное взрывчатое вещество.
И всякий добросовестный работник должен знать какая от всех совершаемых им действий в дальнейшем будет реальная польза, а вот для этого ему и необходимо должное образование, пусть даже и самое начальное.

211
Если б простой мужик в мудреной книжке хоть чего-нибудь понял, так он уж точно твердо бы знал, что это не его барин для своей личной надобности все это понапридумывал, а кто-то живущий где-то совсем вдалеке (заграницей) еще очень даже давно про то в мудреной книжке написал.
В этом не только же разница, но и сама суть правильного подхода к прогрессу, во всех столь разноликих сферах нашей непростой и нелегкой жизни.
Но Лев Толстой о таких вещах со всей очевидностью попросту совсем же не думал.

Он когда писал свою великую «Анну Каренину», по всей на то видимости, счел только, то действительно нужным, чтоб уж не бывать России, в ее прежнем старом облике, ему надо было его во всем так уж и переиначить, а главное приблизить высоколобых людей к простонародью...

212
Вот все-таки как уж тяжко и трудно оно выходит книга-то замечательная, великодуховная, да только вреда от нее...
Ведь возражает великий граф Лев Николаевич против истинного народного образования, а это с его стороны был один только великий грех.
Вот его слова из той же одноименной «Анны Карениной».
«Но я все-таки не знаю, что вас удивляет. Народ стоит на такой низкой степени и материального и нравственного развития, что, очевидно, он должен противодействовать всему, что ему чуждо. В Европе рациональное хозяйство идет потому, что народ образован; стало быть, у нас надо образовать народ, - вот и все.
- Но как же образовать народ?
- Чтоб образовать народ, нужны три вещи: школы, школы и школы.
- Но вы сами сказали, что народ стоит на низкой степени материального развития. Чем же тут помогут школы?
- Знаете, вы напоминаете мне анекдот о советах больному: "Вы бы попробовали слабительное". - "Давали: хуже".
- "Попробуйте пиявки". - "Пробовали: хуже". - "Ну, так уж только молитесь богу". - "Пробовали: хуже". Так и мы с вами. Я говорю политическая экономия, вы говорите - хуже. Я говорю социализм - хуже. Образование - хуже.
- Да чем же помогут школы?
- Дадут ему другие потребности.
- Вот этого я никогда не понимал, - с горячностью возразил Левин. - Каким образом школы помогут народу улучшить свое материальное состояние? Вы говорите, школы, образование дадут ему новые потребности. Тем хуже, потому что он не в силах будет удовлетворить их. А каким образом знание сложения и вычитания и катехизиса поможет ему улучшить свое материальное состояние, я никогда не мог понять. Я третьего дня вечером встретил бабу с грудным ребенком и спросил ее, куда она идет. Она говорит: "К бабке ходила, на мальчика крикса напала, так носила лечить". Я спросил, как бабка лечит криксу. "Ребеночка к курам на насесть сажает и приговаривает что-то".
- Ну вот, вы сами говорите! Чтоб она не носила лечить криксу на насесть, для этого нужно... - весело улыбаясь, сказал Свияжский.
- Ах нет! - с досадой сказал Левин, - это лечение для меня только подобие лечения народа школами. Народ беден и необразован - это мы видим так же верно, как баба видит криксу, потому что ребенок кричит. Но почему от этой беды - бедности и необразования - помогут школы, так же непонятно, как непонятно, почему от криксы помогут куры на насести. Надо помочь тому, от чего он беден.
- Ну, в этом вы по крайней мере сходитесь со Спенсером, которого вы так не любите; он говорит тоже, что образование может быть следствием большего благосостояния и удобства жизни, частых омовений, как он говорит, но не умения читать и считать...
- Ну вот, я очень рад или, напротив, очень не рад, что сошелся со Спенсером; только это я давно знаю. Школы не помогут, а поможет такое экономическое устройство, при котором народ будет богаче, будет больше досуга, - и тогда будут и школы».

213
Однако чего же вообще можно ожидать от взрослого мужика или тем более от его бабы?
Да только вот всякое пусть и маломальское образование помогает человеку осознать себя разумным членом общества!
А вот тогда из простых людей и могут выделиться те, кто поднимутся на значительную высоту в запутанных и темных коридорах власти.
Они-то и изменят подход немыслимо заносчивого чиновничества к простому труженику, да и сам он тоже, в конце концов, научился бы лучше отстаивать свои истинные человеческие права…
Незнание это ужасный бич...

214
И откуда б не пришла беда отсутствие всякой образованности несет в себе один величайший вред…
Вот отличный тому пример из «Записок юного врача» Михаила Афанасьевича Булгакова.
– Вот что, – сказал я, – видите ли… Гм… По-видимому… Впрочем, даже наверно… У вас, видите ли, нехорошая болезнь – сифилис…
Сказал это и смутился. Мне показалось, что человек этот очень сильно испугается, разнервничается…
Он нисколько не разнервничался и не испугался. Как то сбоку он покосился на меня, вроде того, как смотрит круглым глазом курица, услышав призывающий ее голос. В этом круглом глазе я очень изумленно отметил недоверие.
– Сифилис у вас, – повторил я мягко.
– Это что же? – спросил человек с мраморной сыпью.
Тут остро мелькнул у меня перед глазами край снежнобелой палаты, университетской палаты, амфитеатр с громоздямися студенческими головами и седая борода профессора венеролога… Но быстро я очнулся и вспомнил, что я в полутора тысячах верст от амфитеатра и в 40 верстах от железной дороги, в свете лампы молнии… За белой дверью глухо шумели многочисленные пациенты, ожидающие очереди. За окном неуклонно смеркалось и летел первый зимний снег.
Я заставил пациента раздеться еще больше и нашел заживающую уже первичную язву. Последние сомнения оставили меня, и чувство гордости, неизменно являющееся каждый раз, когда я верно ставил диагноз, пришло ко мне.
– Застегивайтесь, – заговорил я, – у вас сифилис! Болезнь весьма серьезная, захватывающая весь организм. Вам долго придется лечиться!..
Тут я запнулся, потому что, – клянусь! – прочел в этом, похожем на куриный, взоре, удивление, смешанное явно с иронией.
– Глотка вот захрипла, – молвил пациент.
– Ну да, вот от этого и захрипла. От этого и сыпь на груди. Посмотрите на свою грудь…
Человек скосил глаза и глянул. Иронический огонек не погасал в глазах.
– Мне бы вот глотку полечить, – вымолвил он.
«Что это он все свое? – уже с некоторым нетерпением подумал я, – я про сифилис, а он про глотку!»
– Слушайте, дядя, – продолжал я вслух, – глотка дело второстепенное. Глотке мы тоже поможем, но самое главное, нужно вашу общую болезнь лечить. И долго вам придется лечиться – два года.
Тут пациент вытаращил на меня глаза. И в них я прочел свой приговор: «Да ты, доктор, рехнулся!»
– Что ж так долго? – спросил пациент – Как это так два года?! Мне бы какого-нибудь полоскания для глотки…
Внутри у меня все загорелось. И я стал говорить. Я уже не боялся испугать его. О, нет, напротив, я намекнул, что и нос может провалиться. Я рассказал о том, что ждет моего пациента впереди, в случае, если он не будет лечиться как следует. Я коснулся вопроса о заразительности сифилиса и долго говорил о тарелках, ложках и чашках, об отдельном полотенце…
– Вы женаты? – спросил я.
– Женат, – изумленно отозвался пациент.
– Жену немедленно пришлите ко мне! – взволновано и страстно говорил я. – Ведь, она тоже, наверное, больна?
– Жену?! – спросил пациент и с великим удивлением всмотрелся в меня.
Так мы и продолжали разговор. Он, помаргивая, смотрел в мои зрачки, а я в его. Вернее, это был не разговор, а мой монолог. Блестящий монолог, за который любой из профессоров поставил бы пятерку пятикурснику. Я обнаружил у себя громаднейшие познания в области сифилидологии и недюжинную сметку. Она заполнила темные дырки в тех местах, где не хватало строк немецких и русских учебников. Я рассказал о том, что бывает с костями нелеченого сифилитика, а попутно очертил и прогрессивный паралич. Потомство! А как жену спасти?! Или, если она заражена, а заражена она наверное, то как ее лечить? Наконец, поток мой иссяк, и застенчивым движением я вынул из кармана справочник в красном переплете с золотыми буквами. Верный друг мой, с которым я не расставался на первых шагах моего трудного пути, сколько раз он выручал меня, когда проклятые рецептурные вопросы разверзали черную пасть передо мной! Я украдкой, в то время, как пациент одевался, перелистывал странички и нашел то, что мне было нужно.
Ртутная мазь – великое средство.
– Вы будете делать втирания. Вам дадут шесть пакетиков мази. Будете втирать по одному пакетику в день… вот так…
И я наглядно и с жаром показал, как нужно втирать, и сам пустую ладонь втирал в халат…
– …Сегодня – в руку, завтра – в ногу, потом опять в руку – другую. Когда сделаете шесть втираний, вымоетесь и придете ко мне. Обязательно. Слышите? Обязательно! Да! Кроме того, нужно внимательно следить за зубами и вообще за ртом, пока будете лечиться. Я вам дам полоскание. После еды обязательно полощите…
– И глотку? – спросил пациент хрипло, и тут я заметил, что при слове «полоскание» он оживился.
– Да, да, и глотку.
Через несколько минут желтая спина тулупа уходила с моих глаз в двери, а ей навстречу протискивалась бабья голова в платке.
А еще через несколько минут, пробегая по полутемному коридору из амбулаторного своего кабинета в аптеку за папиросами, я услыхал бегло хриплый шепот:
– Плохо лечит. Молодой. Понимаешь, глотку заложило, а он смотрит, смотрит… то грудь, то живот. Тут делов полно, а на больницу полдня. Пока выедешь, – вот те и ночь. О, Господи! Глотка болит, а он мази на ноги дает».

И если и можно хоть в чем обвинить этого простого мужика так это разве что в том, что его в детстве ничему путному так вот и не научили, а то б он ученые речи хоть как-то приучился вполне серьезно воспринимать.
А так, несмотря на то, что он мог быть вполне толковым и грамотным человеком во всем том, что он действительно понимал, однако ж, все эти мудреные разговоры для его ума были как об стенку горох.

215
И кстати прочитанные кем-то книги есть одно только гигантское зло, когда люди с их помощью как фиговым листочком прикрываются от всей им крайне нелицеприятной социальной действительности.
А ведь Львом Толстым люди зачитывались буквально как «Евангелием», что было до самой последней крайности совершенно же неразумно!
И не зря его все-таки от церкви-то отлучили!
Было значит за что.
Не иначе как именно Лев Толстой и создал разруху в головах, о которой с великой скорбью говорил булгаковский профессор Преображенский.

216
Великий талант он кроме всех своих прочих достоинств еще и оказывает сильнейшее этическое влияние на общество, в котором он живет.
Причем собственное поколение гениально талантливого человека всегда понимает куда лучше, чем все за ним последующие
А светлой душе Льва Николаевича Толстого всего-то что захотелось покоя, вот и навязал он умиротворение бурлящему котлу общественного российского бытия.
К чему это могло привести впоследствии о том вовсе нет прока рассуждать, поскольку видящий да обрящет, а слепые пускай пеняют сами на себя, потому что и сегодня к тому же тоталитаризму склоняет «великая троица» Лев Толстой, Достоевский, Чехов, а Горький он-то плетется далеко за ними в хвосте.
И кстати артиллерийский поручик Лев Толстой эту троицу собой возглавляет…

217
А между тем другой боевой офицер Деникин, не удалившийся от всех забот и тревог в свое имение, в его многотомной книге «Очерки русской смуты» размашисто махая пером, словно саблей так вот и пишет о самых прямых и косвенных причинах застоя в русском обществе своего времени.
«С другой стороны, армия представляла из себя плоть от плоти, и кровь от крови русского народа. А этот народ в течение многих веков того режима, который не давал ему ни просвещения, ни свободного политического и социального развития, не сумел воспитать в себе чувства государственности, и не мог создать лучшего демократического правительства, чем то, которое говорило от его имени в дни революции».

Но разве было хоть какое-то дело революционерам от революции до тех действительно конкретных задач, которые им-то надо было решить в России для ее истинного и подлинного процветания?
В тех книгах, что они читали, и писали, не было места практическому светлому разуму, а одной лишь донельзя его абстрактной тени, которая будучи достаточно удлинена более чем подходящими к тому обстоятельствами, вполне так могла достигнуть, в том числе и третьего тысячелетия.

218
К тому же в результате активного и явственного полнейшего вымирания всего человеческого рода или скажем вследствие его полнейшего одичания, тоже ж ничего из намеченного в светлых мечтах о будущем осуществиться никак уж оно тогда ведь не сможет.
Вот что предрекает ему Джек Лондон в его антиутопии «Алая чума»
«Алая Чума пришла в 2013 году. Господи, подумать только! Минуло уже шестьдесят лет, и я единственный, кто остался в живых с тех времен».

А ведь и вправду литературу в случае некой смертоносной эпидемии, что может при случае еще загонит в гроб все нынешнее человечество, очень даже охотно станут читать крысы, а также внимательно начнут изучать черви, кстати, пожалуй, с куда большей пользой для себя, чем это делаем мы.

219
Зато как уж в ней действительно красиво создается сказочная иллюзия вместо истинной жизни со всеми ее коллизиями как о том пусть и нехотя написал тот же граф Лев Николаевич Толстой в его незабвенной «Анне Карениной».
«На каждом шагу он испытывал то, что испытывал бы человек, любовавшийся плавным, счастливым ходом лодочки по озеру, после того как он бы сам сел в эту лодочку. Он видел, что мало того, чтобы сидеть ровно, не качаясь, - надо еще соображаться, ни на минуту не забывая, куда плыть, что под ногами вода и надо грести, и что непривычным рукам больно, что только смотреть на это легко, а что делать это хотя и очень радостно, но очень трудно».

А ведь в этом и заключается вся основная разница между тем, кто творит и тем, кто радостно и праздно поглощает плоды его трудов.
И у последних весьма во всем правоверных иногда становится, очень уж даже приметна более чем явственная тенденция к праведному гневу или всепрощению в полнейшей зависимости от сложившейся на тот момент в весьма дружном великосветском обществе священнодействующей конъюнктуры.

220
Так что, как уж иногда оно на деле бывает лютостью и жестокостью наслаждаются чувственно развитые сердца, когда им суждено лицезреть поверженное вековое зло или с предельной точностью до наоборот, в тот самый момент, когда б надо проявить строгость, они вдруг переполняются до самых краев великим и безмерным человеколюбием к ближнему своему согрешившему, вроде бы этак нечаянно, совсем ненароком.
Вот тому пример из «Записок борона Врангеля».
«В то время как на фронте не прекращались ожесточенные бои, в тылу армии постепенно налаживался мирный уклад жизни. В городе открылись ряд магазинов, кинематографы, кафе. Царицын ожил. Первое время имели место столь свойственные прифронтовым городам картины разгула тыла, скандалы и пьяные дебоши. Однако, учитывая все зло, могущее явиться следствием этого, я, не останавливаясь перед жестокими мерами, подавил безобразие в самом корне. Воспользовавшись тем, что несколько офицеров во главе с астраханским есаулом учинили в городском собрании громадный дебош со стрельбой, битьем окон и посуды, во время которого неизвестно каким образом пропала часть столового серебра, я предал их всех военно-полевому суду по обвинению в вооруженном грабеже. Суд приговорил есаула, известного пьяницу и дебошира, к смертной казни через расстреляние, а остальных - к низшим наказаниям. Несмотря на многочисленные обращенные ко мне ходатайства губернатора, астраханского войскового штаба и ряда лиц, приговор был приведен в исполнение и соответствующий мой приказ расклеен во всех общественных и увеселительных местах города. После этого случая пьянство и разгул сразу прекратились».

221
И это же действительно восторжествовала та самая истинная справедливость, поскольку с разнузданным злом нужно бороться с вполне ОФИЦИАЛЬНОЙ жестокостью!
А вот если начать насильно приобщать людей к высшим ценностям, то у них тогда невольно куда-то само собой западает свойственное почти всякой человеческой натуре самопожертвование ради ближнего своего или дальнего (смотря как у кого).
И совсем нет того, чтоб его изначальной первопричиной был какой-то кем-то исключительно надуманный полумифический альтруизм!
Нет и тысячу раз нет, всякой ему первопричиной является развитой эгоизм, всего-то навсего, выходящий за рамки чисто животного дрожания за свою собственную шкуру.
И даже у животных действительно в самом их инстинкте самосохранения заложена забота о потомстве, а в том числе и ценой своего собственного бесценного существования.

222
Но нам природа не указ мы ей сами все укажем и покажем кузькину мать, а то она там и сям чего-то явно этак нам недоделала.
Ну так для этого еще должно вырасти уровню технологий, а вот для более чем беспочвенного переустройства общественного организма и конкретной человеческой психики вовсе не надо было орудовать микроскопическими ножницами бездумно кромсая живую плоть жизни...
И ведь давно же определенного рода литература, так и распинает душу человека на новоявленном кресте, заставляя его поверить в некие высшие ценности, находящиеся где-то там вне пределов его сознания и чувств.

Причем первопричиной тому обязательно этак послужит всенепременное следование каким-то донельзя возвышенным идеалам в своей абстрактной сути до чего только невообразимо заоблачным, однако безусловно неприменимых в деле стоящего того переустройства столь уж многогранно многогрешной человеческой натуры.
Однако стремясь куда-то к недосягаемым звездам люди, не только остаются без твердой опоры, но и «моральные кости» себе переломают...
А отсюда уже недалеко и до некроза совести и морали...

223
Вот как описывает подобные явления классик общемировой литературы Майн Рид в его замечательном романе «Квартиронка».
«...Новой Англии - колыбель пуританизма, где исповедуется самая суровая религия и строгая мораль.
Но странным это кажется только на первый взгляд. Один южанин так объяснил мне это явление: Как раз в тех странах, где распространены пуританские взгляды, больше всего процветают всевозможные пороки. Поселения Новой Англии - оплот пуританизма - поставляют наибольшее число мошенников, шарлатанов и пройдох, позорящих имя американца, и это неудивительно: таково неизбежное следствие религиозного ханжества. Истинную веру подменяют чисто внешним благочестием и формальным соблюдением обрядности, и люди забывают о долге перед своим ближним; сознание долга отходит на второй план, и им пренебрегают».

224
Советский пуританизм утверждающий, что первым делом, первым делом самолеты тоже своего рода религиозный, ханжеский фанатизм, только-то отрицающий идею Бога, как и рукотворное сотворение вселенной.

Так что порождение им всех тех ужасных качеств в сущей краткости описываемых Майн Ридом было делом вполне же естественным и, кстати, более чем легко объяснимым.
Создавая вымышленные иллюзии, было бы невозможно не «упрятать под сукно» естественную человечность и истинный гуманизм.

225
Парадное самопожертвование прямиком ведет к тому, что человек в пороховом дыму теряет, все то истинное, что им и вправду должно двигать...
Любовь и веру в будущее своей воистину великой родины.
Все это убивает шагающий широким строем бешеный энтузиазм некого стадного чувства вместо веры в себя и чувства личной ИНДИВИДУАЛЬНОЙ сопричастности к делу защиты своей страны от ее подлых и вероломных врагов.
Единение масс под общим для них флагом дает им единый порыв, делает их братьями и сестрами?
Может и делает, но воистину надолго добиться этого, можно будет только вот изнутри, а не каким-то сугубо внешним воздействием.

Поскольку истинный, конечный результат может быть только совершенно обратен тому блаженно желаемому...

226
Именно благодаря внешне навязанной человеку морали он и становится сущим зверем, совершенно непомнящим, зачем его родили на свет.
И им уже будут двигать слепые инстинкты, возвеличиваемые до самых небес им наспех заученной «правдой».

Смерть всех простых человеческих навыков и элементарных для каждого из нас чувств более всего при этом касается натур паразитических, старающихся везде и во всем урвать свой кусок общественного пирога.
Именно такие люди и липнут к идеологизированной власти, а также безропотно делают все, что она им только прикажет в надежде, что она подобное рвение вполне же оценит и когда надо подмигнет, а заодно и спишет все творимые ими бесчинства на трудный, но правильный процесс перевоспитания трудового народа в духе новых и светлых идей.
Ну а обманутый грядущим несбыточным счастьем народ верит всему только, пока беда не нагрянет, а как уж нагрянула, так и вера в нем ломаться начинает, словно яичная скорлупа...

227
А ведь и вправду «вылупившееся из тьмы скрывавших от них весь реальный мир иллюзий» люди начинают уже прозревать, четко для себя то осознав, что весь великий инкубатор славных идей он всего-то зловонная яма...
...а от таких выводов и до реальной измены недалеко...
Спрятавшаяся за чужими спинами партократия яростно доказывающая свою способность нести смерть, прежде всего своим и только своим буквально насылала волны всепоглощающего страха, что, в конечном счете, приводил солдат к тому неутешительному выводу, что всех их, так или иначе, но обязательно расстреляют...
А раз смерть как сзади, так и спереди, то терять, стало быть, уже собственно нечего...

228
Человеческого сердца у тех, кто тогда команду на расстрел давал, не было уже совсем - у них вместо него были твердые как гранит убеждения... весь этот несгибаемый большевистский характер еще как будоражила гордая стать верного выбора партии назначившей именно их безгрешных и пламенных на эту важную должность...

Ведь это им людям с кристально чистой от всяких сомнений душой было доверено отстреливать паникеров и дезертиров, а если у кого рука дрогнет так его самого на фронт, а ведь сама мысль об этом у многих из тех «правильных ребят» тут же поднимала жесткую шерстку на загривке.

229
Им подлым и низколобым было внушено, что они первый эшелон защиты родины, а на передовой в грязи возится второй, который только распусти все по своим домам и огородам тут же, как есть разбредутся.
Приказ «Не шагу назад» это же верх «чиновничьего оккультизма» все у них на бумаге не так как в настоящей действительности...

Просто всего-то, за землю костьми лечь - это ж призыв муравьиной королевы к ее совершенно безропотным защитникам, безмозглым насекомым.
И кстати разумное геройство во время всеобщей паники, это вообще нонсенс, потому что человек он все-таки животное стадное.

230
Во время разгула всеобщей анархии выходит наружу все самое исподнее в человеческой натуре, а между тем именно то главное, что вообще должна была прививать возвышенная литература, так это ж умение подавлять в себе подспудную бесчеловечность, и, отсекая ее корни, не проливать при этом реки крови невинных жертв.

Приучить к этому вполне могли великие писатели 19 столетия, да только вот совершенно они самоустранились от сей архиважной задачи, еще и подлив масла и в без того уже великий пламень человеческих страстей.

231
Надо же было Льву Толстому, так и, выдавливая из себя раба, сделать рабство всеобщим внешним фактором!!!
Действовать как-то иначе было б совсем нелегко, поскольку правильная дорога всегда тяжела и трудна для всякого идущего по ней.
Также впрочем, как и жить своим собственным умом, а не сердцем, или же некими где-либо позаимствованными чужими мудрстваниями, из тех, что всецело оторваны от всякой русской почвы.
Но тогда пришлось бы не только раба из себя выдавливать, но и идти против течения, что гораздо тяжелее, чем во всем и всегда ему следовать.

232
Однако в этом-то и проявляется рабство большой души, а Лев Толстой зачастую интуитивно следовал за пороками своего века, как впрочем, и другие деятели добра его подлинно великой страны, а все-таки чего тут поделаешь, сколь многие из них, были ну совсем без царя в голове.

Но ведь мог бы всеми любимый Лев Николаевич (если б конечно захотел) вдруг взять, да обеспокоиться о почти бескровном преодолении барьера разнузданной дикости, той самой прежней Россией...
Она ж себе чуть было хребет не сломала возле самого финиша, который мог бы ее возвеличить в совсем-то ином вовсе так не в имперском плане!

233
Деникин в его книге «Очерки русской смуты» размашисто пишет о том, во что собственно обошлась интеллигенции в России великая любовь к самой себе во всей ее европейской утонченности, выражавшейся в нежной доброте к сладкоречиво высказанных мыслях, а также во всегдашнем стремлении к внутреннему ничем не нарушаемому покою.
«Одно бесспорно, что аграрная реформа запоздала. Долгие годы крестьянского бесправия, нищеты, а главное, - той страшной духовной темноты, в которой власть и правящие классы держали крестьянскую массу, ничего не делая для ее просвещения, - не могли не вызвать исторического отмщения».

А все от одного лишь желания, совсем уж не пачкаться ни в какой грязи, но зато жить в великом единении с родимым краем!
Чехов в его рассказе «В родном углу» полностью и до конца раскрывает данное устремление российской интеллигенции.
«О, как это, должно быть, благородно, свято, картинно - служить народу, облегчать его муки, просвещать его. Но она, Вера, не знает народа. И как подойти к нему? Он чужд ей, неинтересен; она не выносит тяжелого запаха изб, кабацкой брани, немытых детей, бабьих разговоров о болезнях. Идти по сугробам, зябнуть, потом сидеть в душной избе, учить детей, которых не любишь, - нет, лучше умереть! И учить мужицких детей в то время, как тетя Даша получает доход с трактиров и штрафует мужиков, - какая это была бы комедия! Сколько разговоров про школы, сельские библиотеки, про всеобщее обучение, но ведь если бы все эти знакомые инженеры, заводчики, дамы не лицемерили, а в самом деле верили, что просвещение нужно, то они не платили бы учителям по 15 рублей в месяц, как теперь, и не морили бы их голодом. И школы, и разговоры о невежестве - это для того только, чтобы заглушать совесть, так как стыдно иметь пять или десять тысяч десятин земли и быть равнодушным к народу. Вот про доктора Нещапова говорят дамы, что он добрый, устроил при заводе школу. Да, школу построил из старого заводского камня, рублей за восемьсот, и "многая лета" пели ему на освящении школы, а вот, небось, пая своего не отдаст, и, небось, в голову ему не приходит, что мужики такие же люди, как он, и что их тоже нужно учить в университетах, а не только в этих жалких заводских школах».

234
Вот наотрез отказывался понимать, Чехов, тот несомненный факт, так и глаголющий нам о том, что естественное состояние души человека - это и есть та самая сельская среда, в которой он живет и может не надо его от нее отрывать, а уж в особенности грубой силой.
Кто достоин тот свое и так возьмет и брал без всяких исходивших слюной пропагандистов лучшей жизни.

Но надо же было Чехову все так вот всенепременно переиначить, создать искусственного счастливого человека с ценностями во всем иными, чем они были у того самого простого крестьянина.
Лично ему был нужен некто иной - озаренный зарницей возвышенных идей, где-то мелькнувших на горизонте, но еще далеких от нас, как мираж в безводной пустыне.
Его, понимаешь ли, вовсе бы не устроило, чтоб все мужики в начальных школах грамоте обучились, ему каждому подавай по университетскому образованию, разумеется, что ради одного только эфемерного равноправия, а не просто так от глупой и самосозерцательной спеси.

235
А между тем большой писатель Куприн приводит вполне того стоящий пример, как же это тяжело из века в век необразованным людям выходить на дорогу знаний, где им буквально все было внове и совершенно же непонятно, как оно там и чего.
Куприн «Олеся»
«Ярмола никак не мог представить себе, почему, например, буквы "м" и "а" вместе составляют "ма". Обыкновенно над такой задачей он мучительно раздумывал минут десять, а то и больше, причем его смуглое худое лицо с впалыми черными глазами, все ушедшее в жесткую черную бороду и большие усы, выражало крайнюю степень умственного напряжения.
- Ну скажи, Ярмола, - "ма". Просто только скажи - "ма", - приставал я к нему. - Не гляди на бумагу, гляди на меня, вот так. Ну, говори - "ма"...
Тогда Ярмола глубоко вздыхал, клал на стол указку и произносил грустно и решительно:
- Нет... не могу...
- Как же не можешь? Это же ведь так легко. Скажи просто-напросто "ма", вот как я говорю.
- Нет... не могу, паныч... забыл...»

А между тем этот человек с лесом и землей был во всем же на ты, и подчас знал многое из того, что и профессору ботанику не так чтобы всегда было оно известно.

236
Из века в век, то, что раньше было сложным для всех, затем незаметно, так очень уж значительно упрощается.
Вот, к примеру, основы геометрии 2000 лет назад, то, что сегодня изучают все в 7-8 классах общеобразовательной школы, было тогда чем-то навроде высшей математики и овладеть этими знаниями могли лишь немногие.
Да даже вот и 100 лет назад изучение начал алгебры, было делом весьма трудоемким, а потому переход от цифр к буквам занимал в четыре раза больше времени, чем он занимает сегодня.
Вот тому маленький пример.
Александр Куприн «Яма».
Это неизбежно.
«Вспомните, Лихонин, как нам был труден переход от арифметики к алгебре, когда нас заставляли заменять простые числа буквами, и мы не знали, для чего это делается».

А делается - это в том числе и для того, чтобы приучить к абстрактному мышлению, и быстро это никак уж оно нисколько не происходит.

237
Но проблема-то, она в том-то и состоит, что некоторые так вот действительно верят, что можно все видоизменить в один единственный день, не тратя на то без остатка силы всего своего поколения.

И откуда ж вообще взялась на Руси вся эта тяга к быстрому навязанному исключительно извне преобразованию и отмене всех тягот прежнего бытия?
А все это естественно, что от книг европейских авторов огненосцев нового света в древней обыденной полутьме.

238
В России все эти слащавые благоглупости к тому же еще были весьма изрядно утрированы, а также и несколько извращены, буквальным, а куда точнее будет сказать впрямь-таки буквоедским их досужим пониманием.
Похоже на то, что Чехов желал, чтобы рабочие и крестьяне учились в университетах, а интеллигенция пол подолом протирала, дабы из народа никак уж далее ей совсем так не выделяться.

Эта тенденция прослеживается ни в каком-то одном его произведении, а потому и не может быть одной лишь досадной оплошностью или скажем так сущей случайностью.
И вот в этом-то Чехов и видит тот самый крест, который должны нести на себе люди развитые, дабы наступило то самое всеобщее благоденствие.
Все должны были по его воззрениям безотказно трудиться и все до единого должны были быть полезны обществу, ну а это два конца одной и той же острой палки.

239
А то, чего нет на самом-то деле важнее так - это того чтобы важные государственные должности не обсиживались всевозможными взяточниками и казнокрадами, а тупицы и невежды силовыми структурами не командовали...
Однако про них в творчестве Чехова, лично автору этих строк, почти ничего так и не попадалось.

У него может, и есть что-нибудь еще акромя четырех коротких юморесок «Мелюзга» «Надлежавшие меры» «Разговор человека с собакой» «Ушла».
Однако о таких вещах надо было писать целые повести и как раз в этом аспекте и надо было обличать российское общество, а не отыгрываться на бездельниках, и не склонять людей интеллектуального труда - к труду бессмысленному, физическому.

240
Ведь оный вовсе не облагораживает саму душу человека и самое жуткое социальное явление с ним неразрывно связанное, так это в сущности то, что результат всеобщего труда совершенно безнаказанно кем-либо весьма обстоятельно разворовывается, поскольку кругом взяточничество, кумовство, невежество чиновников в делах, которыми они, так или иначе, заправляют.
Вот кого б Чехову пронзить острым своим гусиным пером, так нет, ему, бездельники во всем досаждают своей вящей бездумной и безыдейной праздностью.

А такие его рассказы как «Неприятность» и «Шило в мешке» погоды вовсе не сделали!
Вот еще пример из его позднего творчества.
Чехов «Невеста»
«Вчера Саша, ты помнишь, упрекнул меня в том, что я ничего не делаю, - сказал он, помолчав немного. - Что же, он прав! бесконечно прав! Я ничего не делаю и не могу делать. Дорогая моя, отчего это? Отчего мне так противна мысль о том, что я когда-нибудь нацеплю на лоб кокарду и пойду служить? Отчего мне так не по себе, когда я вижу адвоката, или учителя латинского языка, или члена управы? О матушка Русь! О матушка Русь, как еще много ты носишь на себе праздных и бесполезных! Как много на тебе таких, как я, многострадальная»!

241
Вот уж действительно слезы в три ручья как у Ярославны ей-богу!
А ведь наличие людей проживающих свое состояние в западном мире вовсе не мешает ему всецело процветать.
Да, там имеются люди, что получили солидное наследство, и тихо его проживают.

А кроме того там вполне хватает и профессиональных безработных, живущих за счет государства всю свою сознательную жизнь.
И в прежней России тоже ведь были те еще растяпы, фаты и моты, из немалого числа тех кто, в самый короткий срок в пух и прах проматывали все свое состояние буквально-таки подчистую, однако целые области вовсе не из-за этого по временам голодали.

242
Причину их великих и безмерных страданий полновесно описал Салтыков-Щедрин в его книге «История одного города»
«Не то что в других городах, - с горечью говорит летописец, - где железные дороги не успевают перевозить дары земные, на продажу назначенные, жители же от бескормицы в отощание приходят».

Это отнюдь не злая сатира, часто чего-то привирающая ради красного словца, а самое истинное тогдашнее положение вещей.
Никому не стоит так уж, и идеализировать старую Россию, исторические корни большевизма в ней-то самой и есть ведь это еще при царизме, народ голодом морили, во времена бескормицы, в массовом порядке вывозя заграницу зерно...

243
А вот сам переход денежных средств из беспутных рук в путные дело то вовсе так не опасное для самих средств как таковых и если герой рассказа Куприна Гуга Веселов (именно так назывался и сам рассказ) всего лишился, от этого промотанные им имущество нисколько не пострадало, а может еще и выиграло.
Вот отрывок из этого произведения Куприна.
«Встречался я с ним, правда, очень редко, еще в то время, когда он проедал и пропивал несколько наследств: дядино, мамино, папино, тетино, двоюродных бабушек,- наследств, в виде каменных домов с суточными номерами, трактиров, торговых бань, даже чуть ли не публичных заведений. Много рассказывали в городе, а иногда и в печати об его диковинных, чисто по-русски несуразных кутежах, в которых смешивались остроумие с жестокостью, грязь с изысканностью, издевательство с трогательными порывами».

Но то к делу вовсе же не относится, питейные заведения всего мира они полны всякого рода гуляками часто через это теряющими не одно только свое человеческое достоинство, но и все имеющиеся у них достояние, однако то совсем не беда для всего общества в целом.

244
Страшной бедой для любого государства является абсолютное безверие, а также коррупция и своеволие из-за отсутствия четкого контроля центральной власти над мелкими ее наместниками на местах, что при таких делах становятся царьками и только от их благоволения зависит всякое обустройство... благополучное избавление от тех или иных бед и невзгод или затянувшихся тяжб простых смертных.

А производное этому великая тьма духа, передаваемая из поколение в поколение от отца к сыну, извечная тягомотина царствия напрасных невежд в условиях несказанно суровых будней родного края, как и полновесного мученического венца, всякому в его раздольных пределах творению божьему.
И это ж воровство и коррупция в нигде более невиданных масштабов, и послужили причиной многих бед России, но нисколько же не наличие на ее земле праздных людей, которые бв не смогли даже очень того захотев вместить в себя за раз более одного обеда или тем более чересчур уж плотного ужина.

245
Не в них тут все было дело, а куда скорее в тех вконец зажравшихся чиновниках, которые вполне так могут иметь столько золотых украшений, что хватило бы и на добрую сотню рук и все им будет только мало, да мало...
А между тем та самая безразмерная алчность и неразборчивость в средствах по достижению средств к достатку во всем до чего только смогут дотянуться чьи-то волосатые лапищи, никогда же на деле не волновала ни Чехова, ни Льва Толстого, ни даже Достоевского.
Им бы все только с идеалами в чехарду играть, а они милые все заблудшие души сами собой на свет божий и выведут.

В сплошном розовом тумане своих радужных надежд на светлое будущее, а также и до чего только алмазном блеске святых и на веки вечные непогрешимых истин само собой тонет всякое иное более здравое начало.
Причем в особенности - это происходит, как раз вот тогда, когда разрозненные мысли из полуразумной, плохо обдуманной логически теории превращаются в некое весьма назойливое руководство к конкретным действиям в обыденной практике повседневного бытия.

246
А прозорливый душка Чехов он-то пытается вполне так возможно, что весь человеческий род научить уму разуму в поисках лучшей доли вне извечного осоловелого безделья и тупой полупраздности...
Все это он намеревался вытеснить искрометным светом проникновенно благих идей...

В то время как другой великий лекарь душ человеческих достопочтимый доктор Булгаков стремился посеять в народе семена разума, чувственности, мечтательности, одухотворенности и человечности…

247
Причем надо б и то заметить, что между Чеховым и Булгаковым была-таки еще одна до чего существенная разница.
С одной стороны оба они принципиальные российские идеалисты, да только вот совершенно различного толка.
Чехов идеалист выражает общее мнение определенного круга людей и вполне справедливо рассчитывает, что они это сколь высоко оценят и превознесут его до самых великих небес, причем за то, что он так четко и отчетливо отобразил все их заветные чаяния и добропорядочные мысли.
Заодно может быть, и от туберкулеза его тоже излечат, приложив к тому буквально все возможные и невозможные силы их души и интеллекта.

А Булгаков идеалист гнет свою твердую линию, будучи обуян страхом и тревогой, невольно думая о том, как бы это его за все труды не услали на Соловки или вообще не применили б к нему высшую меру большевистской социальной защиты.
Но он-то преодолевает подлую одержимость, мелко дрожащей боязни за свою родимую в крапинках шкуру, а потому пишет в книгах, то, что он действительно думает о своей несчастливой и нечестивой эпохе. И надо б сказать, что Булгаков совершенно же, не рассчитывал на какие-то лавры, а, только надеялся хоть как-то но уберечься от преследований той самой жуткой власти за всю историю человечества.
Его-то на деле спасла одна лишь иррациональная любовь вождя к его великому творчеству!

248
И вот вновь и все о том же!
Чехов идеалист (в последние восемь лет своей жизни) буквально жаждет насилия и сущего принуждения над всякими недостойно и неправедно живущими людьми.
Булгаков идеалист этого вовсе не требует, а по полному праву возмущается существованием определенных социальных явлений, при этом не так чтоб глумясь над чьей-то конкретной гибелью.
В то время как наш добрый Чехов однажды прямо подчеркивает в конце короткого повествования воистину явственное желание своего героя самому взять бы да повеситься на первом же уличном фонаре.
Как то было в рассказе Чехова «В Москве»
А это ведь совершенно разные вещи!

Кроме того разница между ними еще вот и в том, что Булгаков не видит этот мир черно белым, а такой идеализм весьма и весьма полезен.
К тому же самодовольное тщеславие российской интеллигенции тоже ж оно этак явный подарок Чехова его многочисленным читателям и ярым почитателям его великого таланта!

249
А ведь вполне возможно, что генерал Деникин издал свою «Московскую директиву» находясь под сильнейшим влиянием творчества пьес позднего Чехова, в которых тот насаждает душевную гниль отторжения от всего прежнего и давно так изжитого... и сколь сладостно и упоенно он уговаривает всех ринуться в Москву за исполнением всех своих самых немыслимых ожиданий.

Генерал Деникин, как то весьма очевидно, и сам ведь того не ведал, а чего это вдруг на него и всех его генералов нашло?
Зачем это ему так уж оно понадобилось буквально все свои силы бросить на захват Москвы, но то ясное дело «закодировал» его Антон Палыч своими инсинуациями об отъезде в столицу, как, и все его ближайшее окружение.

250
Ну а кроме всего остального, прочего медленной смертью, умирающий гений Чехов оказал весьма вредное, расхолаживающее влияние на душу его читателей, а тем паче посетителей тогдашних театров.
А что в результате?
Там, где надо было только-то и всего голос свой лишь слегка-то поднять или вот если выбора нет, повесить нескольких совсем уж зарвавшихся дебоширов, ничего существенного сделано не было.
Вот что пишет обо всем этом Барон Врангель в его «Записках»
«На заседание Краевой Рады прибыл, кроме генерала Покровского и полковника Шкуро, целый ряд офицеров из армии. Несмотря на присутствие в Екатеринодаре ставки как прибывшие, так и проживающие в тылу офицеры вели себя непозволительно распущенно, пьянствовали, безобразничали и сорили деньгами. Особенно непозволительно вел себя полковник Шкуро. Он привел с собой в Екатеринодар дивизион своих партизан, носивший наименование "волчий". В волчьих папахах, с волчьими хвостами на бунчуках, партизаны полковника Шкуро представляли собою не воинскую часть, а типичную вольницу Стеньки Разина. Сплошь и рядом ночью после попойки партизан Шкуро со своими "волками" несся по улицам города, с песнями, гиком и выстрелами. Возвращаясь как-то вечером в гостиницу, на Красной улице увидел толпу народа. Из открытых окон особняка лился свет, на тротуаре под окнами играли трубачи и плясали казаки. Поодаль стояли, держа коней в поводу, несколько "волков". На мой вопрос, что это значит, я получил ответ, что "гуляет" полковник Шкуро. В войсковой гостинице, где мы стояли, сплошь и рядом происходил самый бесшабашный разгул. Часов в 11 - 12 вечера являлась ватага подвыпивших офицеров, в общий зал вводились песенники местного гвардейского дивизиона и на глазах публики шел кутеж. Во главе стола сидели обыкновенно генерал Покровский, полковник Шкуро, другие старшие офицеры. Одна из таких попоек под председательством генерала Покровского закончилась трагично. Офицер-конвоец застрелил офицера Татарского дивизиона. Все эти безобразия производились на глазах штаба главнокомандующего, о них знал весь город и в то же время ничего не делалось, чтобы прекратить этот разврат».

И далее
«Казавшийся твердым и непреклонным, генерал Деникин в отношении подчиненных ему старших начальников оказывался необъяснимо мягким. Сам настоящий солдат, строгий к себе, жизнью своей дававший пример невзыскательности, он как будто не решался требовать этого от своих подчиненных. Смотрел сквозь пальцы на происходивший в самом Екатеринодаре безобразный разгул генералов Шкуро, Покровского и других. Главнокомандующему не могли быть неизвестны самоуправные действия, бесшабашный разгул и бешеное бросание денег этими генералами. Однако, на все это генерал Деникин смотрел как будто безучастно».

251
Ясное дело подобные вещи весьма серьезно портили отношения с местным населением и немало поспособствовали развалу армию изнутри.
Причем у того кого англичане назначили верховным правителем дела обстояли только лишь еще куда хуже чем у генерала Деникина, а потому собственно сибирский фронт и развалился первым.
Мистер Колчак вообще был самоуверенным держателем акций высших имперских принципов и светлых идеалов, и сама их конечная цель затмевала собой любые зверства, что могли иметь место во время преображения оных во вполне так реальную действительность.
Этому в пример можно взять мысли полковника Турбина из бессмертной «Белой Гвардии» Булгакова.
«Вернулся старший Турбин в родной город после первого удара, потрясшего горы над Днепром. Ну, думается, вот перестанет, начнется та жизнь, о которой пишется в шоколадных книгах, но она не только не начинается, а кругом становится все страшнее и страшнее».

А все дело-то было в том, что зло не может вынырнуть буквально так совсем неоткуда, оно долго точит зубы, подготавливая почву для своих будущих кошмарных свершений.
А ведь еще Грибоедов в его «Горе от ума» вопрошал:
«Когда избавит нас творец
От шляпок их! чепцов! и шпилек! и булавок!
И книжных и бисквитных лавок!..»

252
И почему это они так уж претили его герою?
Уж не потому ли, что в них было заложено изначальное расхолаживающее все вокруг зло, крайне отдаляющее жизнь высшего света от реальных российских просторов?

Целые поколения выросли на суконных и пряничных сказках о сладкой жизни вместо ее всамделишных реалий.
А вот потому-то те, кто должны были направлять невежественных людей в разумную, праведную сторону, оказались на деле до чего слабыми и зачастую совершенно беспомощными.
Вот как раз из-за этого их, и захлестнула волна хамства, невежества вышедшего на войну с собственным народом, а с чьей это стороны, то собственно же неважно.
Сторону ее и поменять всегда можно, если явно намечается тенденция к тому, что партия не идет в ничью, а нам-то важно оказаться на стороне побеждающих.

253
Но можно было быть и ближе к народу, поменьше чураться его невежества и абсолютнейшей его простоватости?
А ведь даже на фронте, где солдаты и офицеры сближались на максимально близкое расстояние, между ними все так и зияла точно та же пропасть, отделяющая утонченную европейскую культуру от российского внешнего бескультурья.

Генерал Краснов красочно повествует в его книге «От Двуглавого Орла к красному знамени» о том, как это господа офицеры проводили какие-то вечера чтения для солдат, но то ведь дело было единственное что... полнейшим следствием надуманных, европейских представлений буквально же обо всем на этом белом свете.

254
Оно-то явно так послужило черновым вариантом последовавшего затем идеологического зомбирования невежественных масс простого народа.
А то, что было действительно нужно так это проводить вечера грамотности (и присутствие на них должно было быть сугубо добровольным), а уж потом раздавать книги всем того желающим.
Однако господам офицерам с таким делом возиться вовсе бы не пристало...!
А уж давать в грязные, мозолистые руки черни свои книги...!
То вообще был бы нонсенс.

Разница между четким пониманием хода войны, ее конечных целей и их абсолютным неведением в те времена еще, поболее ведь обострилась, и прежде всего оттого, что не единой мысли о большом государстве и его кровных интересах в те непримиримо невежественные умы было бы попросту же не впихнуть.

255
Да и сама новая великая война была всецело чужда российскому обывателю к тому ж еще прекрасно помнящему позор русско-японского морского ристалища 1905 года.
То был великий позор, поскольку темная народная масса, всерьез воспринимала один только факт весьма скромных размеров маленькой Японии по сравнению с необъятными даже на карте просторами российской империи, а более так вовсе же ничего.

А тут, понимаешь ли, новая война и все та же злая напасть, царская власть.
Царю нужна война, а нам нужен мир, ну, доколе еще гнить заживо по окопам пока за спиной сидит горе император и смело под командованием жены немки отдает войскам приказания в огонь - на верную же погибель?

256
А надо ведь учесть, что у человека, идущего в бой, и так нервы донельзя наэлектризованы, а тут ему кто-нибудь этак обязательно начинает под руку зудить без всякого умолку самые провокационные речи, к тому же явственно находящие отклик в самой глубине его сердца.
Уж слишком серьезно взявшись за дело (за целое поколение до того) ему в него заронила зерно сомнения та самая выдающаяся творческая интеллигенция, ну а теперь на фоне страшной беды всему этому и было время, чтоб уж в нем прорасти.

А, кроме того, дело тут было не в одном-то яростном желании немцев, во что бы то ни стало нейтрализовать Россию.
Ленин действительно свободно проехал по территории, воюющей с Россией Германии в том самом запломбированном вагоне, и провез с собой 11 миллионов немецких марок, и то ж еще было только самой малой частью неиссякаемой золотой жилы, между тем имевшей исключительно заокеанский источник.

257
Америка, попросту не захотела иметь на другом материке равную своему величию империю, и уж тем паче такую огромную, неудержимо рвущуюся в грядущие светлые дни...
Да и старушка Европа ой как тогда боялась этих пресловутых русских, словно нашествия татаро-монголов, поскольку не раз уже в ратном деле почувствовала какая в этом народе заложена впрямь-таки неукротимая сила.

Правда Россию всегда можно было объегорить и в итоге оставить ее попросту с разбитым в кровь носом, да только ж теперь и простые солдаты уже стали кой-чего понимать, что их совсем уж зазря посылают на лютую смерть...
Вместе с демократизацией российского общественного духа сама дальнейшая возможность посылать на закланье русские армии ради спасения города Парижа или устроительства бессмысленных для русских войск Брусиловских прорывов была б в дальнейшем полностью уже прекращена.

258
В своем естественном грядущем, идя путем медленного, но верного развития Россия выросла бы здравым умом, а потому затыкать российскими солдатами амбразуры во времена общеевропейских войн стало б уже никак невозможно.
А значит, российская империя явно так устаревшая в качестве всегда безвозмездно жертвующего свою солдатскую кровушку донора была далее совсем вот уже никому не нужна.
А если она чего доброго проснется?
Вот и порешили на западе задушить ее при помощи ее же великой легковерности, жертвенности основанной на наивном идеализме, а также вековой разобщенности.

Ничего иного от европейских политических деятелей ожидать было просто-таки нельзя.
Ясное дело чего они тогда опасались!
Ведь не иначе, а бескровный или почти что бескровный переворот, чреватый, как и понятно падением дома Романовых, или в виде явной тому альтернативы низведением роли государя до формальных церемониальных функций...
В результате такого Западная Европа могла получить под самым своим боком невиданного монстра, от которого вообще неизвестно чего было бы ожидать.
Причем любое новое российское правительство уж наверняка не будет столь наивным, каким почти обязательно б оказаться любой представитель долгими веками процарствовавшей династии.

259
Успокоение и внутреннее умиротворение вот страшный бич любого правителя.
Он перестает чувствовать бешеный ритм нового времени, а он-то в тот наш уже прошлый 20 век весьма значительно ускорился и сколь заметно участился...
Царскому правительству давно следовало наискорейше подстраиваться под все изменившиеся реалии, но оно прочно застряло всем своим немалым умом в еще столь недавнем для него средневековье...

Одной из важных причин тому было одержимость думающего мозга нации идеями рыцарства, как и откровенно презирающего все существующие реалии степенного идеализма.
Для коего попросту не существовало ничего акромя черного и белого.
Данный инфантилизм духа являл собой смесь старого ряженного в новые одежды язычества нынче-то перемешанного с однозначным самолюбованием в свете явственных высот, которых так смело, удалось достичь чрезмерно возвысившемуся духу.
А ведь не иначе, а все это было всего-то только слабым покрывалом скрывавшим, что-то на деле иное, и главное тут в том, что всему миру то было совершенно доподлинно этак известно.

260
Это вот и объясняло крутой вираж вовсе не наспех осуществленный западной дипломатией, ей-то надо было подумать только-то о самой себе...
В случае сколь печальной для ее истинного триумфа доблестной победы русского оружия...
Чего ж это будет дальше? Сильная Россия может оказаться опасным, совершенно непредсказуемым соседом...

Да и наконец, западным державам, союзницам своих наивысших, своекорыстных интересов не было б лучше, чем прищучить Вильгельма чужими русскими штыками, сохранив при этом жизни своих бесценных солдат.
А вот плодами военных достижений воспользоваться только единолично...
И кстати, еще раз насчет кайзеровской Германии, ей-то уж точно было не до таких вот авантюр, как финансирование из своего сколь уж давно так дырявого кармана какой-то только вполне возможной русской революции и это после трех лет реальной упорной войны!

261
Могло же так ничего и не получиться!
Ленина его, что не могли тут же по приходу поезда расстрелять на вокзале?
А без него какая же братцы может быть революция?
Немцы б так в конце войны разбрасываться миллионами совсем уж не стали.
Однако у «старых союзников по Антанте» в городе Петрограде были весьма надежные связи и были у них вполне так отлажены методы серьезного давления на их собственную лишь временно ГРЕЮЩИЮ седалищами кресла пустопорожнюю власть.
Поэтому Ильич совершенно беспрепятственно сошел с поезда и мог он, залезши на броневик без зазрения совести картавить о грядущем вооруженном мятеже...

262
Звезда Ленина зажглась именно потому, что США так уж оно было нужно...
Попросту в США посчитали нужным очистить место под солнцем от тех, кто миссию свою этак совсем уже выполнил.
Так, что предоставление кредита будущим немецким врагам было для американских вояк делом чести, взаимовыручки (промеж представителей западной цивилизации), а также вот проявлением высшей армейской смекалки...

И вот еще снова хотелось бы то заметить, что в те времена буквально во всем, что, тогда, так или иначе, касалось всей имевшейся военной добычи...
Странам союзницам России просто и в голову, того не пришло, что и России тоже быть может чего-то от этого вполне так оно причитаться.

263
Ибо убрав Россию с поля боя ей можно было б уже не оставить даже и ржавой копейки.
Да и территория ее после окончания Первой Мировой войны ни на километр тогда не расширилась, а наоборот значительно сократилась.
Ее сократили внутренние дикие бесчинства?
Да так и было. Однако они были кем-то явно так извне спровоцированы...

А вот Германии тоже тогда вдоволь досталось нищеты, причем совсем не из-за разрухи, как то было в России у нее-то ум, честь и совесть никто силой не отнимал.
Тут были совсем иные внешние причины...
И будь Россия при делах, она обязательно подала бы голос в защиту Германии, и его невозможно было б тогда не услышать...
И ВЕДЬ БЫЛО БЫ ЕЙ ОТ ЧЕГО ПРИЙТИ В СУЩЕЕ НЕГОДОВАНИЕ...
Уж она позаботилась бы о некотором ограничении слишком уж больших аппетитов других более чем она «цивилизованных победителей», а то ж союзнички всеми этими буквально ни в какие ворота не лезущими репарациями как-то уж чересчур они сытно объелись!
Гансу было, затем от чего зло на весь свет поднакопить!

264
Германию оставили в такой нищете, что даже святые превратились бы из-за связанных с ней великих бедствий в сущих бесов, а в особенности нужно учитывать факт вящей непривычности немцев суп из лебеды варить.

А с погрязшей в хаосе Россией странам союзницам можно было и вовсе-то уже в дальнейшем нисколько ж совсем этак и не считаться.
Вот что пишет об этом Марк Алданов в его книге «Самоубийство».
«Изредка у наиболее известных русских дипломатов союзники, без большого интереса, еще о чем-то вежливо осведомлялись. Но, видимо, были очень довольны, что Россия к переговорам не привлечена, что она больше никому не нужна, что ей ничего не нужно отдавать из плодов победы, - вполне с нее достаточно того, что отменен Брестский договор».

265
Да и приписывать себе чужую славу, господа союзники испокон века были очень даже большие мастера, и хоть как-то переубедить их было делом совершенно напрасным все равно, что об стенку горох.
Вот что пишет об этом тот же Марк Алданов в его книге «Святая Елена, маленький остров».
«Сузи готовилась к жизни в России и уже была русской патриоткой: чуть не поссорилась с сэром Гудсоном, утверждая, что русские сделали для низвержения Наполеона почти столько же, сколько англичане; и любила императора Александра почти так же, как, своего нового King George'a».

Про большую долю в конечной победе говорить вообще было невозможно!
То есть пока надо было заниматься ратным делом - это русское поприще, а вот когда можно уже прикарманивать себе чужой успех вещь, сулящую одно только великое удовольствие то это, естественно, что про нашу великую честь.

266
А между тем той России в начале 20 столетия было совершенно невыгодно (в силу явных внутриполитических причин), воевать в течение нескольких бесконечно долгих, тяжких и голодных лет, но ее друзья союзники прилипли к ее шее впрямь, что твой вампир, высасывая из нее всю ее кровь.
Вот что пишет на тему близкую к размышлениям автора на этот счет генерал Краснов в его книге «От Двуглавого Орла к красному знамени»
«- Николай Захарович, оставь, пожалуйста. Ведь это только критика ради критики. Что же мы можем сделать? Мы не можем заставить воевать Англию ранее, нежели она создаст свою армию, мы не можем потребовать от Франции больше того, что она дает.
- А какое нам дело до Англии и Франции? Ведь мы Россия. Россия мы и нам дороги только свои, русские, интересы. Пора стать эгоистами и понять, что эту войну нас заставили вести во вред нашим интересам.
- Ну, что же?
- Мир.
- Мир?
- Да, мир с приобретенной Галицией с нефтяными источниками и угольными копями, со старым Львовом и Перемышлем...
- Его еще надо взять.
- Отдадут и так. Быть может, с проливами.
- Это невозможно.
- Воевать, Яков Петрович, невозможно, это точно. Мы учили, что такая громадная война, в которой развернуты миллионные армии, может длиться четыре, максимум шесть месяцев. Не хватит средств. Надо поступать по науке. Август, сентябрь, октябрь, ноябрь - и баста. Дальше "от лукавого". Мобилизация промышленности - это разорение своего дома. Во имя чего?
- Во имя честности.
- В политике честности нет. Поверь, Яков Петрович, что если, не дай Бог, мы придем в беду, ни англичане, ни французы не пожертвуют для нас ни одним солдатом, и немцы тогда займут Россию и обратят нас, при общем молчании, в навоз для германской расы».

И сколь уж и вправду, то жаль, что генерал Краснов, прекрасно понимавший частности так вот главного и не понял, что за всеми бедами России стоял вовсе не пресловутый еврейский заговор, а реальные силы правящие миром, и за кулисами официальной политики могут быть только их зловредные манипуляции, а не чьи-то еще.

267
Они могут использовать конкретных прожженных в интригах евреев, но те всегда следовали своим личным интересам и это, кстати, и сберегло народ, позволив ему сохраниться в течение двух тысячелетий изгнания и рассеяния.
Полнейшая автономность есть лучший фактор для того чтобы сохранить жизнеспособность под наиболее жуткими ударами злодейки судьбы.
Действительно евреи объединялись в общины для того чтобы отстаивать свои интересы перед местной властью, однако политику они при этом тоже вели всегда автономную в общественном смысле будучи анклавом, а не центром интриг влияющим на все окружающее.

Правители использовали отдельных пронырливых типов для своей выгоды, они были средством обогащения и золотым ключиком к заветной дверце, но практически всегда оставались инструментом в чьих-то чужих руках.

268
А если и вправду рискнуть взглянуть в глаза истине, то тогда кому ж это именно было выгодно порабощение России вирусом варварства проклятого большевизма?
И какие действительные силы стояли за развалом русского войска?
Естественно, что те самые, что в свое время не дали России захватить Константинополь (Истамбул), когда город лежал пред русским войском, буквально как на ладони и надо было только в него войти, гордо подняв над ним русский флаг.

Этим великим (в интригах) силам в полной и окончательной победе русских войск над германскими виделись «события будущей неминуемой несправедливости», чреватой дальнейшими великими бедствиями.

269
Сами по натуре хищники они опасались русского вторжения в Западную Европу!
Правда здравомыслящим большинством подобная возможность совершенно же отрицалась, однако возможность завоевания Россией части Индии для суровых англичан была наихудшим из возможных сценариев всякого дальнейшего диалектического развития всей истории эпохи.
Да ведь и очень многих в высших слоях тогдашних сливок западного общества вообще так вот не устраивала мысль о том, что победившей России придется предоставлять куда более достойное место в общемировой политике, этого и вовсе-то не было в планах правителей культурных наций.

Отгребая руками и ногами от всех этих «грядущих непотребств», прощупав в тайне почву, а вследствие этого прознав про титанические усилия немцев, развалить русский фронт «союзники» им решительно помогли, тем, здорово потрафив силам внутри России всенепременно желавшим как можно скорее отлучить злополучного монарха от всяческой власти над неизбежно же самодержавной империей.

270
Все это было ими осуществлено под сколь шумные фанфары, так как все это прекрасно соответствовало чьим-то шкурным интересам лишить Россию ее куска пирога при дележе общей добычи.
Ну а та небезызвестная ограниченная интервенция носила ярко выраженный характер разграбления российских ценностей, и помощью белому движению, там вовсе же и не пахло.
И англичанам с французиками очень тогда захотелось ограниченной русской смуты, той самой, что попросту оставит Россию у разбитого корыта, но вдруг оказалось, что смута эта весьма заразна и лишь поэтому, и только во имя самих себя, (а также совсем не безвозмездно) они и выразили готовность слать помощь белому движению.

271
Однако их алчные принципы вполне так могли им дозволить...
Взять да принять (на государственном уровне) взятку от большевиков за то чтобы полностью оплаченное белым движением вооружение к нему никогда б вовремя совсем уж не доходило.
Это с их холодной логической точки зрения объяснялось сущим благом их собственного кармана, а также и закромов их родины, поскольку большевики весьма охотно расставались со всем тем, что их нация до того накопила за целые века.
Конечно, все эти сверхщедрые заправилы вовсе не ими нажитых богатств попросту истово тогда верили, что все скоро снова станет их вот только мировой пожар, они раздуют и всего делов...

272
И эти страны союзницы только-то ради дела восстановления российской государственности не пожертвовали бы ни одним солдатом - это было даже не принципом, а всего-то апологетом естественного восприятия всей окружающей их действительности.
Ничего иного кроме самих себя они нисколько не признавали за ценность достойную пролития крови...
И снова хотелось бы то заметить, что само существование большевистского режима было весьма выгодно Европе, ведь те грабители кем-то сугубо до них веками накопленного народного добра разбазаривали царское золото с поистине королевской щедростью.

И только в самой России должны были отыскаться силы, что были б способны остановить полнейший хаос и всеобщее беспамятство великой первозданной дикости.

273
Однако ж самой душой российской империи издревле было преклонение перед неким светлейшим духом, исстари преисполненном суровой мистической таинственностью, то был царь государь, Бог на небесах, общее их неимоверное могущество и неизменное всесилие окружало их ореолом величественной, великой святости.
А в тот момент, когда все эти «общественные фетиши», оказались полностью и навсегда развенчаны, низвержены, развеяны в прах, не стало общественной силы, сдерживающей анархию, и смерть государственности мог остановить лишь тот новоиспеченный правитель масс, а без него все было б еще, куда только хуже.

274
Но могли ведь и белые тоже из своей бравой когорты этак выделить вполне так достойную кандидатуру того, кто сменил бы прежнюю форму самодержавного правления на что-то явно иное, не такое безжалостно уродливое, как большевистский треклятый Садом?!
Да нет, ни на что-либо подобное они попросту не были на деле пригодны.

Армию развалил изнутри Керенский для укрепления своего шаткого положения, но в результате вынужден был удрать, переодевшись в женское платье, а оно ему, кстати пришлось очень в пору, судя по его поведению во время его недолгого правления страной.
Но ведь и царских генералов тоже ведь так воспитали, в превеликом послушании начальственному окрику, а тут его вдруг ну совсем же не стало.

275
Его заменил громогласный глас народа, потребовавший ему безотлагательного и безотчетного подчинения.
Не послушаться его было делом весьма и весьма для жизни рискованным...
А они (генералы) подчиняться привыкли, таких как Кутепов было не слишком-то много, а кроме того если такие и были, то уж очень они оказались слабы в политике...

Вот оттого и не нашлось среди российских генералов альтернативы государю, а назначенный им англичанами адмирал Колчак в 1896 году чуть было не принял участие в войне с Англией в южной Африке, причем на стороне буров, но его срочно отозвали в первую арктическую экспедицию, а это тогда перевесило.

276
Что до Генерала Деникина, то он был человеком флегматичным и чрезвычайно слабым в весьма сколь ведь тогда насущных вопросах руководства развратной аристократией, а именно оттого его и сделали главнокомандующим Южным Фронтом, далекие от всяких битв крючкотворы и воры крысиной сворой облепившие белое движение.
Он был им до чего же удобен, при нем было бы грех вволю не разойтись, и вот сущий грабеж и стал целью войны с большевиками, а отсюда существенная ненадежность тылов.

Там жаловали белых совсем не больше чем краснопузых и только того и ждали, а чья сила, в конце концов, вверх-то возьмет.

277
Однако белые могли вовремя отдать все бразды правления Врангелю, а это б в единый миг все переменило и куда только к лучшему.
Однако Врангелю командование войсками досталось только-то потому, что Деникин не хотел быть командующим разгромленной армии...
А между тем проявленное в должное время умение сдать командование и отойти в сторону уступив руль кому-то другому, тому самому, кто может быть в ратном деле хоть чего-то получше же понимает, ведь иногда это решает судьбу целых империй.

Александр Первый, сделавший Кутузова еще одним царем или Рим, отдавший всю власть Фабию Веррукозу, спасли свои отечества от вражеского владычества.
И этим вполне так возможно определили судьбы всего мира на многие и многие столетия.

278
Однако в великой России начала 20 столетия этого чуда, так вот и не произошло, и, наверное, все-таки потому, что слишком уж явственно в ней прочерчивалась гниль общеевропейского духовного наследия.
Причем то, что у европейцев является одним только-то внешним, в России принимается за самую чистую монету, а потому и становится явной внутренней сутью.
Вот что пишет об этом генерал Краснов в его книге «От Двуглавого Орла к красному знамени».
«Праведники ли Левин и Нехлюдов? - нет, они обманщики, потому что не по любви делали поступки свои, а лишь по желанию исполнить Евангелие, не понимая его, как не понимал его сам Толстой, как не понимают его и социалисты. Они хотят навязать его жизни, а Христос признал, что к жизни учение его неприменимо. Жизнь сама по себе, а Царство Христово само по себе. Христианская вера может только смягчить, скрасить жизнь, но сделать ее такою, как надо, не может, потому что для этого надо, чтобы все стали христианами».

279
Однако разумных людей это полностью и до конца осознающих, а потому вовсе не требующих осуществления чуда в его сколь уж прозаическом облике на Руси всегда было столь ведь на деле немного.
Абсолютное большинство, хотело бы жить пописанному, во многом еще извращая его своим усердием, к тому же создавая штампы общественного поведения, в которых сквозила сплошная фальшь и бессмыслица.

Сосуществование стародавних шаблонов и новой творческой мысли привело к полному размежеванию с элементарным здравым смыслом и насаждению коррупции, глупого своеволия, упрямства, неприятия очевидных фактов, а также барского благодушия пред всякой праздной говорильней.
Вот что пишет об этом генерал Краснов в его книге «От Двуглавого Орла к красному знамени»
«Дума подтачивает государство, Дума развращает народ. Своею критикою, основательною или неосновательною, это все равно, Дума внушает народу недоверие и презрение к министрам. Дума выносит язвы наружу и показывает все темные стороны правительства и Царя народу. Дума стала между Царем и народом. Она закрывает глаза на все то хорошее, что делает Царь, и подчеркивает одно худое. Саша, ты бываешь у Государя, ты говоришь с ним просто, - скажи ему, что так быть не может. Надо Думу сделать ответственной, надо привлечь ее к управлению, а не к критике, не суживать, но расширять надо ее полномочия. Нужно все свалить на Думу, а самому остаться только Царем».

280
То, что так запоздало, предлагал генерал Краснов, не могло б уже реально спасти положение, потому что необходимо было вводить должность полностью равную должности царя, и при этом наделить этого царской власти приемника всеми соответствующими полномочиями, сохранив за самодержцем одни символические, церемониальные функции.
В России в этаком случае никогда бы того не случилось, что затем произошло в Германии.
А вот что же именно там приключилось, отлично-то описал гениальный Булгаков в его «Белой Гвардии».
«Следующее событие было тесно связано с этим и вытекло из него, как следствие из причины. Весь мир, ошеломленный и потрясенный, узнал, что тот человек, имя которого и штопорные усы, как шестидюймовые гвозди, были известны всему миру и который был-то уж наверняка сплошь металлический, без малейших признаков дерева, он был повержен. Повержен в прах - он перестал быть императором. Затем темный ужас прошел ветром по всем головам в Городе: видели, сами видели, как линяли немецкие лейтенанты и как ворс их серо-небесных мундиров превращался в подозрительную вытертую рогожку. И это происходило тут же, на глазах, в течение часов, в течение немногих часов линяли глаза, и в лейтенантских моноклевых окнах потухал живой свет, и из широких стеклянных дисков начинала глядеть дырявая реденькая нищета».

281
В России никогда ж не было этакого культа сверхчеловека, а лишь любовь к тому, кто всем ликом своим отожествляет все наше отечество, и на это место легко было «выдвинуть», кого угодно, а затем при помощи средств массовой информации навязать народу истую любовь к этому «наилучшему из людей».
Тут главное-то в том, чтобы он вообще был - этот самый главный, ну а кто он такой не так уж и важно, но сверхчеловеком его в России никто ведь не делал, поскольку такой человек должен был быть всего-то вселюбящим, всепонимающим и великомудрым, но не человеком горой как это было у немцев.

282
У белых такой выдающейся личности попросту никак не нашлось, вот потому таким новоявленным великодержавным вождем и стал немецкий шпион Ленин, а вовсе не английский наймит Колчак.
Да и Деникин тот тоже был у иностранцев на побегушках, ну а кроме того был он явно так человеком безынициативным и безудержно восторженно прекраснодушным.
Если даже не говорить вслух о других его личных качествах.
То, что генерал Краснов пишет о другом генерале прекрасно подошло б и Деникину, потому что оба они одного поля ягоды.
Из той же книги «От Двуглавого Орла к красному знамени»
«Всю свою жизнь Куропаткин провел на вторых ролях. Он всегда был талантливым исполнителем чужих планов. Слава Скобелева его покрывала. Он служил, основываясь на мудром и никогда не знающем ошибки правиле: "чего изволите и что прикажете".
Он был Туркестанским генерал-губернатором, царьком в Средней Азии, но он прислушивался к тому, что ему приказывали Государь, министр внутренних дел и военный министр. Он никогда не осмелился бы нарушить или изменить приказание. Он видел часто неправильность того, что ему указывали, доказывал большими красноречивыми докладами, что надо делать и как, но исполнял беспрекословно то, что ему приказывали. В этом была его сила и в этом была его слабость. Он привык делать дела с разрешения и одобрения. Став военным министром, он продолжал свою политику. Он мог творить лишь тогда, когда на его докладе было собственною Его Величества рукою начертано: - согласен, утверждаю или быть по сему. Без этой санкции он ни на что не решался.
Он был сыном скромного армейского капитана и мелким псковским помещиком. Рожденный ползать, он не мог летать. Его ум, широкое образование, богатые знания, личная солдатская храбрость и честность разбивались о робость перед кем-то высшим, перед начальством. Он не мог воспарить и презреть все и идти напролом. Он был притом честолюбив и хватался за власть. Он себя любил больше, нежели армию, и армию любил больше России. Он стал главнокомандующим, но он не был им. Полная мощь была не у него. Он боялся адмирала Алексеева, ревновал к каждому генералу, которого выдвигала война, и продолжал держаться прежней политики, добиваться на все утверждения Государя».

А государь тот был, в общем-то, совершенно никчемный и зря его теперь прямо-таки в святые рядят!
Человек он был безвольный и глубоко набожный, а это для правителя несет гигантский вред, поскольку он должен быть рукой Господа, а вовсе не осеняющей свой лоб его ладонью.

283
В истории России всякие начинания демократического характера, вполне однозначно всегда оканчивались трагически, и если б Николай Второй был умен, он не стал бы тогда забывать об этом прежнем весьма горьком опыте.
Надо было не Думу созывать, а местные советы самоуправления и именно снизу, а не сверху и можно было облагородить лицо власти в глазах народа.
Надо было б только направить всю их кипящую энергию на хозяйственную, а вовсе не на политическую деятельность, а то Дума была похожа на сборище болтунов в селе, в котором свирепствует пожар. Дома себе горят да горят, а они все никак не могут разобраться промеж собой, чего первым тушить и кому быть в этом деле главным.

Похожая ситуация имела место и в белом движении.
Однако главная проблема была в великой силе народа, у которого ее было чересчур уж много, а вот житейского ума сдерживающего ужасную горячность от всенепременного через то великого горя, было совершенно же недостаточно.
Ну, тут все дело было только в отсутствии должного образования, а не в природных человеческих качествах…!

284
Владычествующая каста прекрасно-то осознающая, что во имя того чтобы удержать такой народ в безропотном смирении необходимо извечно прижимать его к ногтю уж как она старалась буквально вдавить его челом в землю.
В то самое время как всякий его распрямляющий, создавал в нем ощущение невозможной легкости, что и вело к ужасающему своими разрушениями российскому бунту.
Вот что пишет об этом Генерал Краснов в его книге «Екатерина Великая»
«Ты знаешь, слыхал, конечно, о созыве в 1767 году Комиссии о сочинении нового уложения... Были собраны представители от дворян, горожан, государственных крестьян, депутаты от правительственных учреждений, казаки, пахотные солдаты, инородцы... Пятьсот семьдесят четыре человека собралось в Москве. Какого тебе Земского собора еще надо! Собрался подлинный российский парламент. И что же? О России они думали? Нет! О России она одна думала. Там думали только о себе, свои интересы отстаивали, свои выгоды защищали. Дворянство требовало, чтобы только оно одно могло владеть крепостными людьми, требовало своего суда, своих опекунов, свою полицию, права на выкурку вина, на оптовую заграничную торговлю. Оно соглашалось на отмену пытки, но только для себя... Купцы тянули к себе. Крестьянство...
- Ну что же крестьянство?.. Что же оно? В этом-то весь смысл...
- Что говорить о нем! Чай, и сам знаешь... За границей очень много об этом писали. Крестьянство ответило - Пугачёвым... Пугачев освободил крестьян, и они показали, на что способен народ без образования, но с волей. Пугачев подарил народу - иначе он не мог поступить, как должна была бы поступить и Государыня, если бы сейчас вздумала бы освобождать крестьян, - подарил земли, воды, леса и луга безданно и беспошлинно. Он призывал уничтожить все ненавистные заводы и истреблять дворян. "Руби столбы - заборы повалятся", - писал он. Столбы рушились на совесть. Тысячи дворян, помещиков были повешены. Пугачёв приказывал: "Кои дворяне в своих поместьях и вотчинах находятся, оных ловить, казнить и вешать, а по истреблении оных злодеев-дворян всякий может восчувствовать тишину и спокойную жизнь, кои до века продолжаться будут..." Вот что такое народная воля без просвещения! И Государыня как еще это поняла! На пугачевский бунт она ответила - Комиссией о народных училищах, главными народными училищами, специальными школами и прочая, и прочая. Ты посмотри-ка теперь, сколько стало образованных и просвещенных людей в России, и теперь уже нет надобности, как тебя, посылать учиться за границу - своё имеем, и очень даже неплохое... Вот с чего начала она - волю крестьянам!»

285
А в связи, с чем же все это было так, а не иначе?
Почему это, как только в Россию проникает чего-нибудь новое так сразу все старое при этом совершенно же рушиться и гниет буквально-таки на корню?
Вот ответ на этот вопрос от имени Салтыкова-Щедрина в его книге «История одного города»
«Развращение нравов дошло до того, что глуповцы посягнули проникнуть в тайну построения миров, и открыто рукоплескали учителю каллиграфии, который, выйдя из пределов своей специальности, проповедовал с кафедры, что мир не мог быть сотворен в шесть дней. Убогие очень основательно рассчитали, что если это мнение утвердится, то вместе с тем разом рухнет все глуповское миросозерцание вообще. Все части этого миросозерцания так крепко цеплялись друг за друга, что невозможно было потревожить одну, чтобы не разрушить всего остального».

И вот тем самым наиболее разлагающим душу народа фактором и оказалось же впоследствии всякая потеря веры в Господа Бога, царя и отечество.
Большевики агитировали вконец уставших кормить вшей солдат, сделать из ружей обрезы и идти себе домой там порядок наводить, а те и сами того только ведь и желали.

286
Поскольку царя больше не было, вера стала пустым звуком в результате новых технических чудес, да ведь и потому еще, что
Царь он был большой балбес, от веры сам и отучал
Поскольку Гришка Распутин с его женой не заскучал.
А господа офицеры собравшись в кучку, кто горазд
На все лады фальцетом орали толпе Бог он воздаст.
Но что было до Бога зарвавшейся солдатне,
Коли она родную хату видала лишь во сне.

287
И граф Толстой тоже между тем сильно же он разложил российское общество своими пацифистскими думами и настроениями, а также вот и сколь надуманными, глупыми совершенно напрасными хождениями в простой народ.
От всех этих его словоохотливых похождений одни брожения и начались, а вследствие этого и наступило полное моральное разложение в свете блаженных сказок о чем-то сколь уж несбыточно прекрасном, да вот, однако, возможном к своему реальному осуществлению в одних только светлых дремах во сне и наяву прекраснодушных утопистов.

То, что на деле выходит из этих так называемых добрых начинаний издает всамделишный трупный запах, и более всего оно похоже на вскрытый склеп усыпальницы древних фараонов.
Мумия вождя - это возрождение древнего египетского культа в его атеистическом, наиболее варварском варианте без всякого уважения к покойному, и именно эта мумия и правила СССР в течение всех бесконечно долгих 74 лет.

288
Брежнев, к примеру, тоже ведь был не более чем живой мумией, еще задолго до своей неестественной смерти.
А пьедестал для всех этих мертвых с косами был заложен собственно теми, кто смотрел на мир искоса, сквозь пламя своего личного к нему интереса, но с дальним огоньком в виде подслащенном, специально подогнанном ко всему их по существу неуемному прекраснодушию.
Ну а происходит все это оттого, что те, кто видят все в одних розово-черных тонах, зачастую просто вообще неспособны воспринимать многие факторы этой непростой жизни, именно в том самом виде и качестве, в каковом они действительно существуют на белом свете.

289
А к тому же такие люди, будучи великими писателями (плоть от плоти своего века и среды) они-то вот и навязывают свое мировоззрение другим, и в первую очередь своим многочисленным читателям.
К примеру, расхалаженность и «едкая кислость» характера умирающего Чехова до чего ж явно им на многие и многие века уже наложившее свой отпечаток… все то, что было им проявлено во всех его позднейших произведениях… ведь стали-то они неотъемлемой чертой духовного настроя многих его глубокомысленных почитателей.

Однако вред несет вовсе не сама художественная литература!
Уж она-то при всех непревзойденных человеческих недостатках (а в том числе и самых даровитых ее авторов), все ж льет свой невыразимо яркий солнечный свет в темень обыденного бытия.

290
Нет, все дело исключительно в слишком уж буквальном ее восприятии, а тем значит и превращения светильника, в камин у которого не грех и погреться.
А от таких-то легкомысленных настроений думающих, но не ощущающих на себе великое бремя эпохи интеллектуалов...
Ничего нет удивительного, что простой народ на смерть же он замерзает, то есть пока интеллигенция, ослепнув от сияния возвышенной литературы, сидит себе привольно чужими страстями нежится, он бедняга от холода, нищеты и сплошного беззакония чуть ли не околевает.

291
Однако это ведь говориться без всякого к нему презрения...
Автору просто необходимо хотя бы отчасти принять чью-то чужую точку зрения только вот ради того чтоб хоть как-то иметь возможность пусть и совсем немного, но перекроить все эти восторженно-презрительные представления об совершенно одинаково всех нас окружающем мире.
А то значится, кое-кто явно так вполне однозначно же верит во все достижения человеческого разума, да только напрочь пренебрегает всем тем, что в практической сфере жизни, сколь зачастую нисколько же не достигнуть той заданной пальцем в небо цели…
…все это ясное дело более чем легко и просто объяснить вполне однозначным и до чего явно безобразным наличием подавляющего числа всевозможного рода Шариковых в обществе тех людей, что лишь по своей извечной привычке ходят на двух, а не на всех четырех конечностях.

Прямохождение оно и вправду еще нисколько не делает человека разумным, а только вот существенно расширяет все его возможности…
И он прекрасно может оставаться, все тем же лютым зверем даже и окунувшись в волшебный мир светлой человеческой фантазии.

292
И именно эти просветленные идеями серые личности, чьим далеко не лучшим, и кстати довольно-таки мелким образцом можно было б этак смело называть все того же небезызвестного Швондера… вот они-то и были главными виновниками укоренения большевицкой заразы на русской земле.

Булгаков, написал бы намного подробнее про оборотней большевизма, да только пришлось бы ему тогда ноги делать вместе со всеми сколь уж действительно смелыми господами Набоковыми.
То есть со всеми ими, для коих еще до всякой их физической эмиграции Россия была только родной обителью, но нисколько не родиной, поскольку ею для них была вся европейская культура, а не своя «СЕРАЯ» российская.
А ведь таким как Набоков только бы пред интеллигенцией чрезмерно возвышенным стилем стелиться, а не обучать свой народ грамоте и законам.

293
Да Набоков, может и был вполне достойным писателем, однако можно, то с полнейшей уверенностью сказать, что не остался он в эмиграции писателем российским…

Александр Куприн, к примеру, свою «Жанетту» написал лет за 25 ранее, чем Набоков «Лолиту» и то было воистину русское произведение, хотя и написанное в вынужденной эмиграции.
И кстати для такого полнейшего перерождения, каковое произошло с Набоковым в Северной Америке, должны были иметься некие изначальные корни в самой глубине его души.
Отказаться от родного языка только ж ради одного большего своего творческого успеха мог разве что человек никогда не являвшийся естественной частью - плоть от плоти своего народа.

294
А ведь были тогда и другие плоть от плоти европейской передовой мысли, из числа тех, кто простому народу мозги совсем уж запудрил, светлыми идеями о равенстве и братстве.
Их имена совершенно правильно заклеймил Игорь Тальков в его песне «Господа Демократы» и в отличие от той другой, в которой он вполне по-свойски выражает устремление своей высокой души впрямь-таки стать «Кремлевской стеной»…

Нет тут ж он прав, вот только выражать эту «сермяжную правду» надо было несколько иначе без такого пафосного натиска, бессмысленных призывов к насилию и сколь откровенного злорадного умиления по поводу того, что в Америке, с Европой все до чего и вправду хорошо.
Не было там попытки построения злосчастного каннибализма-социализма...

295
Ну просто не было у них своих духовных вождей способных в сладостной истоме бессмысленных мечтаний о светлом грядущем, так вот и спровоцировать внезапное исчезновение всего наносного слоя почвы на котором-то неизменно же зиждились закон, порядок и здравый смысл.
И это же классики общемировой российской литературы, будучи насквозь и до конца понятны именно своему собственному поколению, вывихнули мозги думающей России, своими морализмами и воззваниями вечных студентов с чего-то вдруг собраться в дорогу и куда-то вот побрести, совсем уже неведомо куда.

Результат тому был вполне так заранее однозначен, и уж до чего только плачевен, причем отнюдь не одной своей чисто внешней, лицевой стороной, но прежде-то всего ее «вывернутой кишками наружу» внутренней сутью, да ведь не все же хотят в этом деле хоть сколько-нибудь углубленно-то разобраться.

296
Все до сих пор хоть сколько-нибудь сказанное - это отнюдь не призыв положить зубы на полку в смысле чтения книг, а одно лишь то благостное всем пожелание куда более критичного к ним отношения, без всяких золотых рамок сплошной их извечной святости.
«Змеиный яд книжной мудрости» куда лучше применять в виде растираний своего собственного «идеалистического ревматизма», но вовсе не делать из него фетиш тщательно втирая его во все гноящееся язвы общественного миропорядка.
Слишком уж много смертей станут платой за это волшебное снадобье от всех социальных недугов так вот без тщательнейшей подготовки, на которую может и века и то не хватит.

Жизнь и без того она скоротечна и уплывает от нас во тьму ушедших времен, а мы должны стремиться заполнить эту мглу знаниями, а их можно приобресть по большей части именно путем чтения книг и прочими средствами, обогащающими и очищающими нам душу.
Чтение художественной литературы может существенно дополнить знания человека о морали, но разве что исключительно в самых общих ее чертах, поскольку вся конкретная сторона нравственности прививается одними только живыми людьми, а не мертвыми листами книг, сделанных из кем-то безжалостно спиленных деревьев.

297
Сама доступность книг большему количеству людей, чем, когда их по долгим годам переписывали от руки, принесло в наш мир не только великое благо, но и бесконечные страдания.
У всякой вещи обязательно найдутся две противоположные стороны и одна из них, естественно, что отрицательная.
Вполне так возможно, что равноценность этих сторон, сколь уж во многом равна нулю, но вот беда так беда сложные вещи они отнюдь же не двойственны, а куда посложнее по всей их крайне неоднозначной структуре.

Так что буквально все, еще будет зависеть и от манеры приложения сил на основе применения на житейской практике в добрых целях, теоретически обоснованных фантазий.

298
Разностороннее восприятие книг, а не их бездумное воспевание могло бы в итоге во многом предотвратить, слава тебе Господи, что чисто абстрактную, конечную для всего человечества трагедию 20 века.
А ведь то ничем же неоспоримый факт, что во второй половине двадцатого столетия военное противостояние превратилось же целиком и полностью в войну мировоззрений, а не заключалось, как это было всегда до тех пор уже навеки прежде, - в неких территориальных притязаниях на чужой лакомый кусок земельного пирога.

299
Между Америкой и Советским Союзом располагался не один только безбрежно широкий Атлантический океан, но ведь имелось же почти что полное отсутствие каких-либо прежних конфликтов, накладывающих темный след на взаимоотношения между нациями.
А ведь Третья мировая война была практически неизбежна, ее предотвратил один лишь (и вовремя) развал Советского Союза на отдельные компоненты, у которых затем нашлось с кем серьезно повоевать обычным конвенциональным оружием.

Вот уж беда так беда общемировой пожар раздувать стало некому.
А ведь надо б еще учесть, что третья общемировая оказалась бы братским могильником для всей нашей цивилизации.
Она ж и впрямь могла привести к тому, что нашу Землю населяли б одни только крысы и тараканы довольно-таки несоразмерной с их нынешним размерам величины.
И они, в свою очередь повсеместно бы вытеснили всех до единого мутантов-людоедов.

300
Автору правда думается, что человеку, которому доведется читать эти строки, может так показаться, что все это не более чем миф в стиле древнегреческого эпоса, однако Чехов был прав, произнеся свой общеизвестный афоризм «если в театре во время первого акта на стене висит ружье, то в четвертом акте оно обязательно выстрелит».

Это могло произойти и совершенно случайно, вследствие технической неисправности системы ПВО.
Ложная тревога, и всему миру пришел бы однозначный конец.
И так бы и было, если б конечно не сдерживающая рука политиков, что вполне однозначно требовали от военных стопроцентной гарантии начала военного конфликта.
Конечно, кто-то может чего-то спросонья его недалекого ума нелепо же пробурчать о неком крайне жалком с точки зрения элементарной логики ограниченном ядерном противостоянии.
Однако, скорее всего, сработал бы всем известный принцип домино и рассчитывать, на то что, кто-то из противоборствующих сторон, окажется, в конце-то концов умнее, совсем уж оно не приходится.

301
Идеологии добра основанные, не на добром разуме, а на каких-то благожелательно мудреных предпосылках, оказались, куда более вопиющим злом, чем самая злющая абсолютная власть самого спесивого монарха.

Впрочем, она еще изначально имела скрытую изнанку, а внешняя ее сторона являлась чудом фортификации изысканного обмана.
Мало того, она к тому же еще создала помазанников на трон нового типа, таких, что имели гораздо более сильную (во всех вопросах контроля) власть над своими верно и неверно подданными, чем, то было у любых правителей всех прежних эпох.
В век всеобщего просвещения возникла номинальная возможность куда более полного охвата сознания масс красивыми словесами пропаганды, вычищающей мозг человека от всяких столь естественных для него мучительных сомнений выбора между добром и злом.

302
Общий страх стал заменять собой великую дружбу, основанную на чувстве подлинного товарищества, что часто сближает людей теснее любых родственных уз.
К примеру: работа в команде связанная с постоянным риском создает в человеке безграничное доверие к своему напарнику, а того самого можно добиться и за счет булькающей, и бешено пенящейся идеологии, напоминающей эпилептический припадок древнего шамана.
Правда обходились и без таких столь уж ярко выраженных внешних атрибутов, достаточно было и слов сочетаемых с неуемным лицедейством.
А кто не с нами тот нам враг даже если и усомнился он всего-то на пару секунд - это ведь он только выдал, то о чем он все время думал, но нам об этом он попросту не говорил.

303
Проникнутость любовью к напечатанному слову, если и не послужила во всей этой истории весьма так располагающим ко всему тому фактором, то, уж, по крайней мере, она в том сыграла далеко не последнюю роль.
Однако из всего вышеизложенного только и следует сделать для себя вполне однозначный а, по сути, единственно возможный (судя из данного контекста) вернейший и окончательный вывод.

Любить авторов, принесших в этот мир благо своими высокими мыслями и чувствами, нечто совсем уж иное, чем любовь к художественной книге вообще, как к некому исключительному в его гордом одиночестве источнику духовного бытия, той самой возвышенной сущности, где обязательно всегда так удастся отыскать ответы на все животрепещущие вопросы жизни.

304
Книга - это действительно истинный светоч знаний, и нет, да пожалуй, что и не будет более великого изобретения, чем умения запечатлеть на ее пустых белых страницах мудрость, накопленную человечеством за время его долгого пути к самоусовершенствованию и духовному возвышению.
Но высказываться, в подобном ключе, все-таки стоило бы только о книгах как о совокупности человеческих знаний, а не о художественной литературе и философии в частности.

305
Обожествляя литературные сокровища, вольно или невольно становишься рабом мнений людей живших своей (вовсе несхожей с созданной их воображением), не столь уж и благочестивой жизнью. А значит, меря весь мир прокрустовым ложем представлений вынесенных из книг, часто попадаешь в капкан иллюзий, свойственных сознанию автора из-за его ошибочных воззрений обо всей окружающей нас (созданной нами) рукотворной вселенной.

А кроме того люди - творящие свет не есть его неотъемлемая часть, а одни только «пчелы разносящие пыльцу» но вовсе не цветы и произведенное ими всего лишь «целебный мед мудрости», а не сирень с фиалками некой возвышенной культуры, пряной и сладостной духовности.
Все это может послужить одним лишь «полезным удобрением» для «взрыхленной правильным воспитанием почвы» чьей-то отдельно взятой, конкретной души.
И это именно их преломление в ней и создает истинный калейдоскоп высокой духовности, а уж зависит это только вот от желания самого человека, а вовсе не от его проникновенности светом и добром из обильно впитываемого им литературного материала.

306
Затронуть чью-либо душу можно одним только свободным чтением, а не догматично навязанным извне приоритетом чтений различного рода литературы в разные периоды жизни.
И самое главное, - это то, что нет святых среди пишущей братии и все они грязны как черти из-за того, что жизнь, сталкиваясь с самобытным талантом, вечно старается его укротить, а иногда и попросту сжить со свету.

Люди непохожих на себя совсем же не жалуют и часто над ними издеваются, куражатся, травят их, почем зря, вот отсюда и грязь в душах тех, кто изначально значительно возвышаются над всею безликою толпой.

307
Зато потом, когда ни с того ни сего вдруг выясняется, что кто-то оказывается гений, гордость своей эпохи вот тогда-то ему создается сусальный облик великого божества, а случайно открывшееся его ужасные недостатки вселяют великий ужас в сердцах его благостных почитателей.
Вот как отметил это Сомерсет Моэм в его книге «Подводя итоги».
«Другие люди" бывают оскорблены до глубины души, обнаружив несоответствие между жизнью художника и его творчеством. Они просто не в состоянии примирить одухотворенную музыку Бетховена с его скверным характером, божественные экстазы Вагнера с его эгоизмом и нечестностью, нравственную нечистоплотность Сервантеса с его нежностью и великодушием. Иногда, в порыве негодования, они пытаются себя убедить, что и произведения таких людей не столь замечательны, как им казалось. Они ужасаются, узнав, что чистые, благородные поэты оставили после себя много непристойных стихов. Им начинает казаться, что все с самого начала было ложью. "Какие же это подлые обманщики!" - говорят они. Но в том-то и дело, что писатель - не один человек, а много. Потому-то он и может создать многих, и талант его измеряется количеством ипостасей, которые он в себе объединяет».

308
А ведь поэт пусть и самый великий он тот же человек, хотя и весьма незаурядный, а потому к словам он относится не так как все остальные люди, они для него не более чем символы и для отображения своих самых различных эмоций, он будет пользоваться во всем непохожими совершенно различными словами.

Разумеется, что все низменное многие спрячут или вообще сожгут и вот тогда, тот, кто оказался хитрее прочих тот естественно чистый, а истинный поэт Александр Розенбаум всем творениям своей музы давший свет для некоторых рафинированных интеллигентов образец образины в облике интеллигентного, пишущего человека.
И это ведь вовсе не грязь страшна и опасна, а только лишь ложные о ней представления, навязываемые великим писателем всему этому миру.
И оно именно так вот еще и потому, что душа человека, отображенная в написанной им книге, может быть ужасно загажена всякими дикими предрассудками, коими его наделили семья или же его самое непосредственное окружение.
Вот чем страшна высочайшая духом литература, она формирует сознание правящей элиты общества, видоизменяя его, она разъедает как кислотой, все те устоявшееся принципы прежнего сосуществования в рамках обыденного человеческого счастья.

309
Слепая вера в святые идеалы, на которых зиждилась культура 19 века, сыграла злую шутку с людьми, жившими не так чтоб очень давно оставшемся у нас позади 20 столетии.
Ну а 19 по счету столетие оно-то олицетворяет всей своей философской мыслью полнейший отход от всех прежних представлений о мире, как и о данном Богом бытии, где все происходящее уже почти полностью предрешено Проведением, ибо дано человеку, как испытание перед грядущим блаженством или адскими муками в виде сурового назидания грешникам.

И именно тогдашних философов, а вовсе не литературных гениев и надо бы в первую очередь обвинить в том, что их творческая мысль уплыла за далекий горизонт, а между тем необходимость в философском осмыслении насущного бытия в те времена только ж еще значительно резче усилилась.
Вот уж что привело к тому, что на пустующее место философии вползла низменная демагогия доступная всякому неразвитому сознанию.

310
Причем главным постулатом, заложенным в ее фундамент, был тот вот самый принцип безоговорочного доверия ко всему тому, что было, изрекаемо пророками и написано в их «священных писаниях».
То было переложение на свежевзрыхленную идеалистическую почву прежней веры в старые, непогрешимые истины, что когда-то были преподнесены людям в Ветхом и Новом Заветах.

А все-таки были и некие явно существенные различия в подходе к своей доктрине между религией и новоявленными воззрениями.
Вера в Бога и следование его заповедям гарантировало человеку рай только после окончания всякого его бренного существования, то есть где-нибудь там на небесах.
Новые идеологии предрекали райское блаженство на этой грешной земле, и чтобы его достигнуть, надо было всего-то, что попросту отказаться от своей собственной совести, заменив ее единым и нерушимым нравственным постулатом в виде некоего великого вождя, апостола высшей правды.

311
Вот пусть он, а не далекий или никогда не существовавший Бог нам всем слепым от рождения так уж укажет, а чего именно нам следует незамедлительно сотворить с этим миром так и погрязшем во всех его сколь ужасных, неизлечимых пороках?

И главное надо б нисколько того не откладывая, так же сходу все это воплотить, дабы затем добиться высшего всеобщего счастья…
Захватывать ли новые земли ради благополучного расселения по всему миру высшей арийской расы или, вот скажем так изводить словно тараканов везде и повсеместно (до самого последнего эксплуататора) проклятых угнетателей-буржуев то есть значится тех, кто уж одним своим дыханием мешают привольно жить нам благочестивым пролетариям.

312
И то, что тут до крайности важно, так это то, что речь у этих мнимых духовных лидеров наций вовсе не шла о созидательных процессах, а, абсолютно, наоборот, о разрушении чего-то лишнего, ненужного в начертанном ими пальцем в синем безоблачном небе светлого будущего.
Они собирались прорубить к нему дорогу мечом несущим смерть, всем тем кто жить как того народам самим захочется по всей своей зловредной сущности всегда же мешает.

Несомненно, все - это хотя бы отчасти было почерпнуто из мира книг, в которых авторы, борясь с косностью и замшелостью своей эпохи, зачастую с диким азартом били мимо застарелого социального зла, но вольно или невольно всполошив его, тем самым наносили по чему-то совсем иному свой самый что ни на есть сокрушительный удар.
А именно ж по наиболее в их век слаборазвитому и уязвимому да еще так... впрямь-то как следует, и не прижившемуся - цивилизованности и терпимости в окружающем их обществе.

313
Виктор Гюго в его весьма объемном романе «Отверженные» пишет вещи довольно-таки примиренческие с тем, что уже на деле случилось, а кроме того он пышет верой в черную сажу справедливости, которой, если уж ею всем перепачкаться так ведь все само сразу вслед затем на место встанет.

Вот он его стиль возвышенного отторжения от веками сложившихся исторических реалий.
«Дикарей… Поясним это выражение. Чего хотели эти озлобленные люди, которые в дни созидающего революционного хаоса, оборванные, рычащие, свирепые, с дубинами наготове, с поднятыми пиками бросались на старый потрясенный Париж? Они хотели положить конец угнетению, конец тирании, конец войнам; они хотели работы для взрослого, грамоты для ребенка, заботы общества для женщины, свободы, равенства, братства, хлеба для всех, превращения всего мира в рай земной, Прогресса. И доведенные до крайности, вне себя, страшные, полуголые, с дубинами в руках, с проклятиями на устах, они требовали этого святого, доброго и мирного прогресса. То были дикари, да; но дикари цивилизации.
Они с остервенением утверждали право; пусть даже путем страха и ужаса, но они хотели принудить человеческий род жить в раю. Они казались варварами, а были спасителями. Скрытые под маской тьмы, они требовали света.
Наряду с этими людьми, свирепыми и страшными, – мы это признаем, – но свирепыми и страшными во имя блага, есть и другие люди, улыбающиеся, в расшитой золотой одежде, в лентах и звездах, в шелковых чулках, белых перьях, желтых перчатках, лакированных туфлях; облокотившись на обитый бархатом столик возле мраморного камина, они с кротким видом высказываются за сохранение и поддержку прошлого, средневековья, священного права, фанатизма, невежества, рабства, смертной казни и войны, вполголоса и учтиво прославляя меч, костер и эшафот. Если бы мы были вынуждены сделать выбор между варварами, проповедующими цивилизацию, и людьми цивилизованными, проповедующими варварство, – мы выбрали бы первых.
Но, благодарение небу, возможен другой выбор. Нет необходимости низвергаться в бездну ни ради прошлого, ни ради будущего. Ни деспотизма, ни террора. Мы хотим идти к прогрессу пологой тропой. Господь позаботится об этом».

314
Однако тут явно чувствуется противоречивость, весьма свойственная всем в ком чувства восстают против извне навязанного революционного здравого смысла.
Гюго душой и сердцем отрицал путь вандализма, но холодным рассудком приветствовал его, и тут не обошлось без строгого семейного воспитания.
Его высказывание насчет пологой тропы буквально идеально отражает и мысли автора сугубо на этот счет вот только ж "на Бога надейся, а сам не плошай".
Таков должен был девиз не только отдельных людей, но и властителей дум многих народов, каковым и был великий творец Виктор Гюго.
По его вряд ли лицемерным скорее уж наивным взглядам…
варвары проповедывающие свет и добро, куда получше тех, кто отстаивают устоявшиеся долгими веками ничем и никем невозможные к их действительному скорому изменению незыблемые правила жизни...

Только что ж они могли на деле-то уничтожить?
Стадо, уничтожая пастуха и его сторожевых собак весело блея и надрываясь от восторга, рухнет в ближайшую же пропасть или что вернее окажется во власти волков, которым вовсе не будет дела ровным счетом ни до чего кроме желания набить бы да поплотнее свой луженый желудок…

Между Америкой и Советским Союзом был не только безбрежно широкий Атлантический океан, но и почти полное отсутствие всяких прежних конфликтов, накладывающих темный след на взаимоотношения между нациями.
А ведь Третья мировая война была практически неизбежна, ее предотвратил один лишь (и вовремя) развал Советского Союза на отдельные компоненты

А все наивно думают, что от войны сверхдержавы остановило ядерное оружие. Карибский кризис и прочие чудеса...

315
И еще раз про то же самое надо заметить!
На Бога нечего сильно надеется, он совсем не для того создавал этот мир, чтобы творения его рук безо всяких колебаний принимали на веру все заповеди новоявленных мыслителей, тех самых, что с дикой тоской глядели на серую мглу общественного прозябания и только ж издали примечавших зарождение иного мира светлых идей и мыслей.

А между тем все эти безумной ярости призывы “долой”, никак же не могли даже и в самой в малой толике хоть как-нибудь соприкоснуться с тем адским злом, которое они столь ретиво и резво прямо-таки обязались полностью и навсегда свести на нет.
Беспрестанное напоминание об общественных язвах до чего ж их только-то растравливает…

316
А когда уж дело доходит до великих потрясений, то при них-то в первую очередь рушиться, как раз только вот то самое хрупкое и деликатное в структуре человеческого общества его культура и гуманизм.

Мир до сих пор еще до чего же жесток и пока в этом смысле изменяться, он нисколько не собирается…
Что может быть того хуже так это одно возведение лютой жестокости в принцип во имя грядущих времен лучшей чем сегодня она наблюдается жизни…
Вот к примеру, ситуация приведенная в романе достопочтимого Виктора Гюго «93 год».
«Отец был калека, он не мог работать, после того как сеньор приказал избить его палками; так приказал его сеньор, наш сеньор; он, сеньор, у нас добрый, велел избить отца за то, что отец подстрелил кролика, а ведь за это полагается смерть, но сеньор наш помиловал отца, он сказал: "Хватит с него ста палок", и мой отец с тех пор и стал калекой».

317
Можно подумать, что каждый убивший зайца в лесу сеньора был убит или покалечен?
Да, нет только-то тот, кто попался и то егерь мог, рискуя собой над ним сжалиться, он же тоже человек…
А вот светлые идеалы у человека изнутри все в нем естественное выжигают, словно каленым железом…
Ничего внутри у него не остается - все только во имя идеи и всегда ею будет оправдываемо…
Вот тому два примера из той же книги Гюго «93 год».
«Нередко синие, во исполнение революционного декрета, карали мятежные деревни и фермы, предавая их огню; чтобы другим неповадно было, они сжигали каждый хутор и каждую хижину, не сделавших в лесу вырубки, как то от них требовалось, или же своевременно не расчистивших прохода в чаще для следования республиканской кавалерии».

Во имя идеалов братоубийство?
«- Однако ж и в третьем сословии встречаются приличные люди, - возразил дю Буабертло. - Вспомните хотя бы часовщика Жоли. Во Фландрском полку он был простым сержантом, а сейчас он вождь вандейцев, командует одним из береговых отрядов, у него сын республиканец; отец служит у белых, сын у синих. Встречаются. Дерутся. И вот отец берет сына в плен и стреляет в него в упор».

318
Так ведь - это еще становиться образцом высшей добродетели доказательством праведности и новоявленной чести.
Вот так и губится всякая духовность и мораль…

“Долой зло” оно обязательно еще оборачивается своей полноценной изнанкой во всех тех случаях, когда ослепленные мигом святого прозрения люди, вместо созидательных процессов в обществе, затевают дела во всем разрушительные.
И речь не идет о неких конкретных злых людях, а обо всей государственной структуре в целом.
Когда она рушится даже вот тихо и мирно, да и почти бескровно, она все равно погребает под собой сколь же многих более чем, достойных людей.

319
Медленное крушение «красного паровоза» Советского Союза вполне наглядное тому доказательство из самого недалекого нашего прошлого.
А ведь сошло с рельсов не только прежнее тоталитарное государство, но также закон и порядок.
Так что любые социальные эксперименты должны носить строго созидательную основу, или не проводиться вовсе.

И это как раз политические воззрения на основе некоторых художественных произведений, далеко же не всех (да, не будет огульно и обобщенно тут о них сказано) и стали они первопричиной завывающих возгласов «все долой».
И вовсе не была тому явным побудительным фактором пресловутая, извечно печальная участь всегда же чем-нибудь да угнетенного народа (к примеру, той же бюрократией при развитом социализме).
Да вот же еще не было во всей истории случая, когда восстание против СВОИХ господ поработителей делало жизнь народа хоть чуточку легче.

320
Скорее наоборот времена жутких лихолетий сменялись затем либо всепоглощающей реакцией, либо чем-то другим победоносно революционным…
Разницы тут не было и в помине, а кроме того, победившая и разрушившая все прежние основы революция только же укрупняла формы всего прежнего бытия, возводя бедность в принцип, главные заправилы беззастенчиво грабили все то, до чего смогли дотянуться их нечестивые руки…
Топя в крови все, что было выше их мелких душ…

Ну а как иначе кроме как встряской всего общества можно добиться общественной справедливости?

321
Да собственно никак - кроме как следуя путем постепенного просвещения и воспитания народа…
Народ правителями попирался всегда, а все-таки, не было в древней истории ни одного случая, когда б справедливость, в конце-то концов, не восторжествовала в той или иной степени, хотя рядом и не могло тогда оказаться идеалистов с ярким пламенем в очах.
Именно эти люди, со сколь ласковым взором глядящие на книги или на одну только Книгу с полнейшим безразличием, относятся ко всем безмерным человеческим страданиям.
Поскольку некие прекрасные строчки став внутренней сутью человека, отучают его видеть частности, а между тем именно из них, и соткано все полотно нашей обыденной реальности.

322
Даже вот и такой великий всем сердцем и умом человек, каким был достопочтимый Иван Ефремов, тоже поддался под общий гипноз самоубеждений о святости общего, а вовсе не конкретного для каждого из нас пути.
Вот что он пишет в его «Часе Быка».
«Слезы беспомощности и безнадежности болью отозвались в душе Чеди. Она не умела бороться с жалостью, этим новым, все сильнее овладевавшим ею чувством. Надо попросить Эвизу помочь женщине каким-нибудь могущественным лекарством. В море страдания на Тормансе страдания женщины были лишь каплей. Помогать капле безразлично и бесполезно для моря. Так учили Чеди на Земле, требуя всегда определять причины бедствий и действовать, уничтожая их корни».

А между тем их нисколько не уничтожишь, избегая якшаться с мелкими частностями, их наоборот еще преумножишь в куда большей степени чем, то было когда-либо ранее. И это более чем естественно произойдет от отсутствия всякого житейского разума и сверхобильного засилья чересчур уж возвышенных чувств, чему вовсе не место при переустройстве чужой, а не своей собственной личной жизни.
И главное, имея дело с человеческой, а вовсе не с природной стихией корни их можно только-то из сырой землицы-то вытащить причем, как правило, вовсе не те, что были воистину зловредными.

323
И это именно книги стали новыми алтарями возвышенной веры, из них нынче стали черпаться, не только духовные ценности, как тому собственно и положено быть, но и явственные требования ко всей окружающей действительности во всем и везде им всенепременно, неукоснительно соответствовать.
А между тем этот мир совсем уж не предназначен к тому, чтобы полностью и до конца походить на духовные воззрения авторов, зачастую горой возвышавшихся над всей современной для них действительностью, правда, исключительно в одних наилучших своих помыслах, выраженных на чистой бумаге.
А жизнь как то вполне же естественно это всегда только грязь и не столь уж и редко кровь, так что книги – это только факел для души в потемках, но отнюдь не свет истины в простой обыденной суете.

324
Но для некоторых, они явно являются путеводной звездой к счастью и процветанию всеобщей духовности. А именно, за счет этого черная масть, играя идеалами как игральными картами, и сумела-таки стать главным козырем, в преддверии новой технологической эры.
Разумеется, что подобное никак нельзя сказать о странах, где культура и просвещение сносно совмещались с трезвым взглядом на простое житейское существование.

Такие вещи можно смело произнести вслух, и при этом не сморозить явную чушь, только же говоря о той светлой духом своих интеллектуалов державе, что так до сих пор и находится в ничуть не проржавевших цепях прежнего средневековья.

325
Именно там из искры недовольства раздули большой пожар, что был призван изменить лицо всего существующего мира.
А ведь все началось-то с того, что кому-то нечто свое родное, но чужое по всему своему духу стало же вдруг, снести ну совсем этак невмоготу.

Когда это касаемо сферы духовной, то жаждущий вновь обрести свой душевный покой будет изыскивать способ, как бы это ему свернуть чью-то тонкую шею или ежели говорить о больших масштабах, то тогда это ознаменует собой всепоглощающее желание взять, да низвергнуть вконец опостылевший, всему обществу уже ненавистный политический режим.

326
При этом кто-то вот этакий он совершает не какое-то простое преступление, а прогибает весь окружающий мир под тот дивный образ, что свойственен исключительно его до боли обостренному воображению.
И если приподнять за краешек кулису политических интриг, приведших к появлению нацизма и коммунизма, то окажется, что все это почти всецело связанно с одним только желанием так побыстрее же приблизить теорию к реальности за счет неких волшебных магических действий.
Их значит, захотели торжествующим парадом светлого окончания многовековой тьмы всецело этак созидательно направить на уничтожение всего того, что самым дичайшим и невообразимо подлым образом все время же мешало тому, что давно так назрело как повсеместная обыденность и данность.

327
Подобное не стихийное бедствие могло произойти почти исключительно только же в странах имевших весьма четкие очертания кастового общества, то есть собственно там, где различные социальные прослойки с трудом осознают существование друг друга, как отдельно взятых граждан.
Это ведь и было отличной базой для всякой мощной гласом своим идеалистической диктатуры.

В России она стала пролетарской, а в Германии националистической, а между тем любой политический экстремизм, как известно весьма схож в своих изначальных социальных истоках.
Он берет свое начало от бурной фантазии тех ярых фанатиков, что бесстрашно и беспринципно противопоставляли свои доморощенные, промозглые от всей их лютости взгляды на мораль и естественный здравый смысл любым ранее существовавшим принципам общественной морали.

328
Причем надо бы то, заметить, что стояли эти люди справа или слева во многом в одной лишь явной зависимости от своего личного удобства, а вовсе не всегда в связи с привитым им еще в детстве воспитанием.

Все эти укротители человеческих страстей и пороков имели темную страсть к самодурству и необузданной жестокости во имя светлых идеалов.
Нет не во имя низменного зла и житейской же алчности они устремились к светлому, заявленному в их лозунгах добру.
Ведь так думать вполне означает сужать обширную картину мира к весьма схематичному восприятию всей окружающей нас действительности.
Нет только во имя света, мудрости и любви к ближнему, рядовые революционеры и стали-то они столь уж безжалостно насаждать принципы своей жесточайшей тирании…
И не бывать бы этому никогда иначе где-либо на всей этой грешной земле.

329
Зло обсыпанное светом немыслимых задушевных благ…
Именно таковыми являлись все изначальные свойства любых имевшихся доселе социальных экспериментов, вытекающих из самой природы людей, взявших в руки меч общественной морали и этически обобщенной справедливости.
Все другие убоялись бы вполне возможных отрицательных последствий, да и духу у них на такое просто бы не хватило, так что установление новых во всем более честных и справедливых порядков в целом мире (по идеологии) - это завсегда занятие для одних только отпетых подонков.

330
При этом саму роль катализатора выполняют те либералы мечтатели, что орут на весь мир о своем - это значит новом всеблагом и более достойном общественном строе, основанном на их вычитанном из добрых книг светлом бытии.

Они-то очень уж смело раздают хризантемы своих идеалистических взглядов буквально всем и каждому, кто только не попадется им на их жизненном пути.
А между тем общество, не загаженное предпосылками красивых грез, нельзя было бы этак запросто так вот и втравить в такую чудовищную авантюру, как то было в двух государствах (Германии и России) со столь хорошо развитой системой просвещения, да только не для всего же их общества.

331
Так, что некая не слишком-то значительная его часть, в конце концов, обрела довольно иные качества интеллекта, чем весь оставшийся далеко позади честной народ.
Это-то и придало ей чванливость, самоуверенность в своих выводах, но вовсе не сделало их страну хоть сколько-нибудь чище, а только вот еще наоборот явилось самой прямой причиной насаждения «чесоточного варварства лютого гуманизма».
Но вовсе же не для всех, а только вот для того абсолютного большинства достойных, а тех иных по сердцу и по духу всех до единого в глубокую яму... и осиновый кол в их дубовый гроб.

332
Недостойные - это естественно не народ, а только те, кто возражают против истин всеобщего блага и блаженства путем спайки всей нации под флагом всеобщих культурных и общественных ценностей.
Однако когда речь идет об истинной культуре – это-то и есть те самые высшие достижения разума по объединению общества в единое целое.

И это так! Поскольку когда профессор и дворник с одинаковым удовольствием слушают те же песни Владимира Высоцкого - это делает их ближе друг к другу, а не травит им души антагонизмом мнимого классового или духовного (сословного) противостояния.
Причем - это все едино и по отношению ко всему тому, что касаемо бедных с богатыми в одной отдельно взятой в охапку чьей-то звериной лапищей державе.
Ну а весьма хитроумное противопоставление одних членов нации другим - это когда кто-то старается поставить своих под ружье, дабы истребить всех тех, кто у нас самый подлый, негодный и совершенно непригодный уже по одному своему роду племени…

333
Вот так вот и возникает, та ничем неоправданная ненависть ко всем, кому на белом свете уж очень-то жить хорошо, а главное за счет бесчисленных горестей в поте лица трудящегося народа!
Однако не все решается при помощи задиристой агитации.
Людей могут ни о чем таком и не спрашивать!
А просто гнать в армию как скот на бойню!
Вот свидетельство писателя Куприна в его рассказе «Тихий ужас».
«Последние беженцы из Москвы и Петрограда передают о новом кошмарном роде промышленности, распространяющемся в больших центрах Совдепии и вызванном, без сомнения, совокупностью таких мощных причин, как голод, болезни, всеобщая спекуляция и страх перед службой в рядах Красной армии. В Петрограде, на Невском, открыто продаются коробочки с насекомыми, взятыми с тифозных больных. Тиф в настоящее время, если можно так выразиться, выветрился, формы заболевания стали более легкими, процент смертности значительно понизился (до двенадцати процентов), а между тем красноармейцам, по выздоровлении, полагается пятимесячный отпуск. А так как из популярных объяснений Троцкого и Ленина серо-красная масса отлично усвоила, каким исключительным путем передается тиф от одного человека к другому, то и не надо искать дальнейших объяснений...»

Из чего следует, что принуждение шагать в светлое будущее есть часть насаждения нового деспотизма, а вовсе не освобождения от всего того опостылевшего прежнего.

334
Но подобные средства для мобилизации пролетариата нужны были только-то поначалу, ведь затем-то уже вполне так удалось злющей, что твой монгол Мамай власти как-то взлелеять к себе более чем искреннюю любовь со стороны совершено чуждого ей народа…

Советской братии – это стало по силам за счет того, что агитация у них наладилась, куда шире и заметно нагляднее, учитывая и более чем разумное применение новых технических средств.
Радио, синематограф, да и сама грамотность им тоже немало тут подсобила.

335
Так вот и зародился новый коммунистическо-нацистский джихад, объявленный всему тому, что не мы.
Хоть, СЛАВА БОГУ, ЖИВОТНЫЙ ЭГОИЗМ не позволил большевикам и нацистам смело плечом к плечу идти каждому к своей собственной цели.
Но они здорово друг перед дружкой расшаркивались, стремясь выразить все свое взаимное дружелюбие…
Цели у них были одни, да и методы тоже.
Расширить жизненное пространство для своей угоднической имперской тупости, что только лишь перекрасилась в красный и коричневый цвет.

336
А при вырубке большого леса во все стороны летят мелкие щепки, а это люди, и они всего-то, что оказались горючим материалом своей безмерно пламенной эпохи.
Вот потому-то этот «мелкий народец» и должен был сгореть в пламени поминальной свечи по всему старому миру, которому пришла пора провалиться сквозь землю, дабы уступить место чему-то новому, и только-то и всего.
Но так оно было у одних «ряженных скоморохов фанатиков» со вбитыми в их недалекие умы гвоздями идеями...

Однако этих праведных слуг народа быстро оттеснили от кормила власти людишки, которым всего-то, надо было своим ленивым задом согревать начальствующие кресла и иметь с этого самые максимальные удобства, а также не с чем несравнимое удовольствие.

337
А в связи с этим все пресловутое «проклятое прошлое» вновь же оно воскресло и стало во всем, куда только хуже прежнего.
И вот, к самому безумному ужасу, каковой может быть одна только явь примеру, Вторая Мировая война тоже могла б оказаться тем же, что и Первая простым всем известным с еще незапамятных времен человеческим зверством.
То, что превратило ее в чудовищный геноцид с далеко идущими планами по его значительному расширению после славной победы, исходило из книг, а не от животных побуждений вождей высшей арийской расы.

Причем почему-то так уж принято подчеркивать именно еврейский геноцид, как будто карательные акции против мирного славянского населения выглядели хоть сколько-нибудь всерьез иначе.
И откуда, кстати, взялась вся эта галиматья про высшую расу и светлое коммунистическое будущее?
Смогли бы большевики и нацисты обосновать свои взгляды на мир, основываясь на одних преданиях и гнусном злословии?!

338
Ведь именно из-за идей, изложенных в книгах, и началась вся эта великая битва, развязанная враждебными идеологиями, самым ужасающим образом столкнувшая лбами два великих народа, хотя и без того, вполне они могли бы схлестнуться, да только вот обошлись бы они друг с другом как-то все ж таки несколько иначе!

Вот пример из книги человека воевавшего, и нанюхавшегося предостаточно пороха…
Майн Рид жил еще в те времена, когда - это выражение имело самый конкретный, прямой смысл.
Майн Рид «Королева озер»
«Друзья Морено тоже оказались военными, все были нашими пленниками под честное слово! По всей вероятности, несколько недель назад мы встречались на поле битвы и делали все возможное, чтобы убить друг друга. Теперь же мы сидели за одним столом и опять делали все возможное - но не для того, чтобы отнять друг у друга жизнь, а чтобы сделать ее как можно более приятной».

339
Вот так и могло быть в той самой последующей русско-германской войне и в ней вполне так обошлось бы без тех ужасных мук, пришедшихся на долю гражданского населения.
Да то действительно правда, русские и немцы в середине прошлого столетия совсем уж этак вряд ли, что смогли бы преспокойно жить в мире и спокойствии.
Война между ними случилась бы почти наверняка и без всяких там измов!
А все-таки, то была бы другая война ни чем на ту ужасную нисколько же непохожая.

Прекрасным примером тому может послужить Первая Мировая война.
Во вполне вроде бы благополучной Франции после Второй Мировой войны отношение к женщинам, жившим с немецкими оккупантами, стало уже совсем иным, чем то было в предыдущей войне.
А все дело тут в том, что под властью Гитлера немцы повсеместно уж так отличились, что стали изгоями среди прочих европейских наций.

340
Да вот же им это теперь уж как-то совсем позабыли, и остались значит одни только советские солдаты – жуткие и грязные насильники…
Немцы, они ясное дело не успели за целых три года оккупации, как следует в бывшем СССР поразгуляться.
А вот русские за полгода триумфального шествия до Берлина в этом низком деле на весь мир успели себя прославить.
Благо железный занавес тому нисколько не помешал.

Правда, она тем страшнее, чем она одностороннее!
Все тогда здорово отличились!
Только из-за железного занавеса никак было не видать всех зверств фашистов на оккупированных советских землях, где Третий Рейх отличился с самым особым бессердечным усердием.

341
Исторической подоплекой для усиления и возвеличивания зверств до высот доступных ранее одному иступленному героизму стало то, что солдаты враждебных друг другу армий сражались под знаменем вождей обосновавших свои жизненные принципы на книгах, в коих суть добра была искажена до полной ее неузнаваемости.
И в самом истинном на то свете - это было именно так!

Уж так оно выходит... мысль, опубликованная, на бумаге может быть столь же разрушительна, как и разорвавшаяся когда-то над Хиросимой атомная бомба, однако, не могло быть никогда ничего более сокрушительного, чем сам взгляд на жизнь, целиком основанный на одних только книгах и театре.
Мир красивых грез, ставший в чьих-то подслеповатых глазах сущей реальностью, предстал в виде той самой спасительной ширмы, за которой можно было никого и ничего далее не опасаясь творить самые темные, гнусные дела.

342
Человек большой души, запертый в своем прекрасном мире книг, не интересовался никакими мелкими отклонениями от того сколь уж возвышенного как пирамида Хеопса алтаря лжи, что создавала ему официальная пропаганда.

Именно на этот сколь уж величественный жертвенник, якобы и было нужно возложить буквально все это нынешнее племя, так сказать, ради счастья поколений грядущих, ну а та сколь обыденная реальность, которую некто такой уж и впрямь возвышенный мог лицезреть в его простой, повседневной жизни, могла показаться ему одним только случайным отходом от всех повсеместно общепринятых норм.
Поскольку ну всегда ж у него имелась, та самая легкодоступная его мысленному взору вся та картина в целом, а то, что она состоит из таких вот совершенно ничтожных деталей, видимых, в том числе и его невооруженному глазу, просто никак не укладывалось в его развитом и культурном сознании.
Потому что в той грандиозной по всем своим духовным ориентирам вселенной, небесно чистых книг таких мерзостей просто и быть-то никак не могло в самой по себе извечно существующей природе вещей.

343
Видеть, что действительно происходит вокруг, возможно только одними глазами, не запыленными бесконечным и бесподобным миром фантазии авторов, в которых те стремились показать людям, каким именно по их представлениям должен был когда-нибудь стать этот наш более чем разноязыкий и разноликий мир после его переосмысления взятого из воображаемого мира добрых книг.

Однако ж их основной задачей была одна только насущная необходимость хоть как-то, но приподнять человека над всей его скотской суетой и обыденностью, открыв ему как великую тайну, что можно жить и как-то совершенно иначе.

344
Нельзя ж было все эти благородные намерения, превращать в полноценную и неопровержимую систему взглядов на современную нам эпоху, а также считать написанное в книгах уже чем-то вполне так давно доказанным обыденной практикой общественного бытия.
Мысленно сев на очень «резвого коня собственного чрезвычайно быстрого духовного прогресса» обогнать свое время, нет же в том ничего, что было бы проще, да только оставшись без кучера, оно же легко поворачивает вспять, поскольку именно туда и тянет человечество, все им обжитое и пройденное.

345
Само развитие философской научной мысли в новейшее время во многом опередило реальные людские возможности по действительному благоустройству всей нашей общественной жизни.
Безмерно отупляющий технический прогресс слишком уж он нас ослепил всем своим многокрасочным радужным сиянием, и в воздухе вовсю запахло озоном.
Гроза - это хорошо обновление природы и все такое, но в человеческом обществе – это, прежде всего яд обманных надежд…

346
Слишком уж аморфно и вяло людское море, чтобы его хоть как-то проняло от приоткрывшихся пред ним всецело новых возможностей.
Вот как пишут об этом Братья Стругацкие в их незабываемой книге «Трудно быть богом».
«Это безнадежно, подумал он. Никаких сил не хватит, чтобы вырвать их из привычного круга забот и представлений. Можно дать им все. Можно поселить их в самых современных спектрогласовых домах и научить их ионным процедурам, и все равно по вечерам они будут собираться на кухне, резаться в карты и ржать над соседом, которого лупит жена. И не будет для них лучшего времяпровождения. В этом смысле дон Кондор прав: Рэба - чушь, мелочь в сравнении с громадой традиций, правил стадности, освященных веками, незыблемых, проверенных, доступных любому тупице из тупиц, освобождающих от необходимости думать и интересоваться».

347
Причем - это касается не только прошлого средневекового общества, но и сегодняшнего современного человека, поскольку пересев с телеги на самолет, он все еще мысленно едет в том же ветхом от незыблемости времен тарантасе, запряженном тремя неспешными лошадками. Такова уж общая почти для всех людей глобальная инерция мышления.
Но и это еще не все!
Слишком быстрое развитие затронуло и сферу духовную, а разрушать, оно, как известно не строить, и вот значит, вследствие новых вероучений вместо Бога на кресте оказались преднамеренно кем-то распятые народы.

Непосильную задачу освободить их от вековых пут угнетения и рабства взвалили на свои плечи завзятые палачи и кровопийцы.
Яснее ясного, что на самом-то деле их интересовала одна только безраздельная, абсолютная власть над душами людей, а все остальное было исключительно одной зловредной демагогией и вонючей (как конский пот от желания выйти в люди) пропагандой.

348
Идеологии, берущие свое начало в частичном или полном отрицании христианства как главенствующего учения придали своим скороспелым идеям форму истинной религиозности, а раз у нас религия, то должен быть и свой Спаситель, а также и Дьявол воплоти его же бывший товарищ по партии или, как то уже было прежде во всем уж всегда сами собой виноватые евреи.

То есть дьявол - это либо какой-нибудь один еврей или чего там греха таить все они скопом, исключительно по одному их национальному признаку.

349
Ну а книги, они в каком-то смысле сыграли в процессе формирования новых вероучений роль Библии в христианстве.
Причем автору, то доподлинно известно, что все до сих пор вышеизложенное вполне так может кому-то показаться сущей ересью, явным поклепом на самое святое, что только есть у человека его душу и мысли.

Но, души они тоже бывают разные, а как следствие этого грязная душонка автора, на одной гнили накрапавшего что-то злое, но вовсе не бездарное…
И главное, здесь то, что толпа таких же, как и сам автор выродков вполне так еще может счесть это «творение» чуть ли не своим «Священным Писанием»...
И это и будет тем, что как еще только вот оно окажется, значит, на деле способно отравить мозг читателя ядом ненависти, причем, в том числе и к самому-то себе.

350
Однако и любовь к авторам, безраздельно поделившимся с нами своим божественным огнем нечто в корне иное, чем обожание книг вообще.
И вот ведь и имя автора на обложке с золоченым переплетом всеобщего признания тоже ж оно еще не является неким явным предначертанием истинного величия всего того, что было запечатлено на ее страницах.
У каждого писателя есть свои взлеты и падения, рассматривать их творчество, как некое единое целое совершенно непростительная ошибка.
И даже вот в одной во многом же великой книге, пусть и написанной гигантом мысли далеко не все его рассуждения стоят к себе хоть сколько-нибудь действительно одинакового отношения.

Гений он тоже не более чем человек, и как всем остальным ему вполне так свойственно ошибаться, а смотреть на мир он мог только глазами своей эпохи.

351
Чувства в целом неизменны, а мир становится иным, переходя в чем-то одном от простого к сложному, ну а в чем-то ином, ровным счетом, наоборот, от трудного к легкому.
И эти изменения вовсе не подвластны сознанию людей навсегда ушедших от нас в мир иной.
Причем их духовное величие и гениальность не имеют тут ровным счетом никакого значения.
Тот образ мысли и поведения, что всецело соответствовал духу времен 19 века, уже в 20ом успел несколько устареть, стать во многом архаичным, никак собственно более не отображающим новые людские веяния и чаяния.

Кроме того, технический прогресс, а также и несколько чрезмерная свобода мысли 19 столетия во многом они поспособствовали возникновению иллюзий, а также вот смешения с грязью многих прежде совершенно незыблемых всеми почитаемых основ великосветского общества.

352
При этом сколь уж еще обострились конфликты между реакционерами и новаторами, часто обосновывавшими свои взгляды на отрицании старого, а не на его постепенной и вполне так разумной модернизации.
А некоторые, как, к примеру, тот же граф Толстой, умудрялись смешивать старое и новое в некой единой кадрили, перемежая его со своими моральными сентенциями, не имеющими ровным счетом никакого существенного отношения к их собственной, личной жизни.

А мерзкая житейская грязь она, между прочим, ужасно хитрая и прекрасно умеет приобретать все черты возвышенной духовной чистоты, и тогда с высоты своего нового положения ей становится очень уж даже легко и просто взывать к благу и радости во имя сохранения прежних «добрых» традиций угнетения и рабства.
Форма его может быть сколько угодно новой, но содержание всегда так и останется одним и тем же.

353
Автор пусть и самый великий он ведь тоже вовсе «Ни Бог И НЕ ЦАРЬ».
И вот будучи простым смертным, он вполне так может быть гениальным писателем, а все-таки при этом являться всамделишным блудливым котом - сыном своего века, во всех сколь различных его ипостасях.
И вот насладившись вдоволь грехом, он вполне мог решить, что в будущем его б надо как можно более поизвести, причем уж ясно, что однозначно раз и навсегда.

И как при этом сладко он вещает о старом, вечном и добром как о глубоко ему родном, желая напомнить всему этому полигамному миру о том, что нельзя забывать о сколь великой значимости всенепременного сохранения семейных уз.

354
А времена имеют свойства всецело же изменяться и вот потому становятся ветошью не только не поэтические слова, но и сам подход к жизни вообще.
«Анна Каренина» к примеру уже совершенно не вызывает тех противоречивых чувств, какие она создавала в душах людей живших когда-то в том самом незапамятном 19 столетии.

Автор имеет в виду, не дай Бог, вовсе ни чувства матери лишенной возможности видеть свое дитя, а само по себе представление о том, что такое прелюбодеяние вообще.
В 20ом веке оно перестало быть святотатством против всех основных моральных устоев общества, а осталось лишь чем-то имеющим все элементы чьей-то личной трагедии и вовсе не более того.
Эта перемена ни в чем не умаляет художественных достоинств данной великой книги.
В плане духовного и чувственного восприятия ровным счетом ничего же не изменилось.
Перемены нравов сильно влияют лишь на саму жизнь, ее неспешное течение, а не на ее чувственное восприятие людьми.

355
Однако в самой своей прозаичности существование в тени великих книг замедляет процесс развития личности в мире, где нет места для умиления великой красотой написанных слов без хотя бы беглого взгляда на ту вовсе же не всегда приглядную картину всей нашей обыденной повседневности.

19 век остался в памяти людей столетием более чем достойным всяческого преклонения перед своим тишиной и покоем, но то время уже ушло навсегда, а сменила его та ужасная эпоха, при которой ценность человеческой жизни стала равна абсолютному нулю.
Примерно таким же было отношение к благосостоянию личности в том самом не столь уж и пасторальном 19ом столетии.

356
Ну а в новые времена половина мира пала под коммунистической пятой и ею стали заправлять идеи, почерпнутые из книг, что были направлены на достижение всеобщего благоденствия без всяких на то видимых усилий, поскольку так уж ему, попросту должно было быть и никаких гвоздей.
А между тем мысль направленная вовсе не на поиски более разумных средств управления обществом, а только-то на господство светлого духовного начала над заранее обреченным к его неизбежному поражению злом (в силу праведности и справедливости добра) – то не более чем вздорная попытка сделать сказку былью, не обладая знаниями, а что же это собственно есть.

357
Реальность совершенно непостижима к ее глубокому анализу посредством чтения книг, так как художественные произведения в чисто социальном, а не в духовном смысле не более чем узкое кривое зеркало, в котором весь наш быт просто сам собой нисколько не помещается.

Поскольку даже всемирно признанному гению, совсем бы не стоило хоть сколько-нибудь пусть даже и вскользь попробовать, так вот на-гора поведать читающему миру о том, что ж это пусть и изредка, а все-таки вполне так может случиться в этой непростой и нелегкой жизни.
Поскольку тогда б он, всенепременно, подвергся всеобщему осмеянию за столь ужасный отход от всяких житейских истин.

358
Вполне так можно себе представить, что бы произошло, напиши один из авторов 19ого века антиутопию в стиле «1984 Оруэлла».
Вот смеху-то было.
А между тем - это вполне могло стать нашей всеобщей общечеловеческой реальностью.

Причем это именно так поскольку совсем уж нельзя поставить телегу впереди лошади, а затем с самым серьезным видом начать втолковать тем, кто на ней неспешно едет, что там за поворотом, начнется совсем другая жизнь…
…и так вот все время кормить свою нацию всякими нелепыми сказками про белого бычка, который пасется себе на берегах молочной реки всеобщего счастья, в неком туманном и неопределенном будущем.

359
А на самом-то деле лучше бы не было чем жить в ногу со временем и постараться, хоть как-нибудь осознать, что современные достижения науки, как например: аудиокниги уже сегодня могут всерьез развивать сознание тех людей, которые обычную книгу в руки бы ни в жизнь бы не взяли.

А вот не приложи человечество столь великое множество воистину грандиозных усилий во имя наличия у него совершенно безумной способности стереть все живое с лица земли, то тогда вот подобная возможность могла б существовать уже довольно давно.
Магнитофоны их не вчера только изобрели!

360
Правда речь может идти об одних-то достойных авторах, а не о той липкой как снег на голову философии из книги «Капитал» Карла Маркса или тяжко натужных трудов Фридриха Ницше.
Хотя все-таки сам по себе взгляд на книгу как на некую скрытую в раковине жемчужину во многом схож с ворожбой древних жрецов языческих культов.
А, вот, по мнению автора, было б куда значительно лучше не имей книги их сегодняшнего вида. Их давно уже следовало научиться делать из какого-нибудь другого намного более для этого подходящего, изначально мертвого материала.

Так как уничтожение живой природы ради создания своих собственных культурных ценностей можно было бы оправдать только же вящей примитивностью науки просто неспособной найти другого вполне так стоящего заменителя на основе неживой материи или вот культурно выращиваемых растений.
Ведь то был бы всего лишь иной вид бумаги и все - совсем же ничего страшного в конечном итоге бы не случилось, будь она несколько пожестче и пошершавее.

361
Леса надо б сберечь, они нашим внукам и правнукам еще когда-нибудь понадобятся.
Вот и для того чтоб дышать однако же тоже.
Но что-то до сих пор и вовсе же незаметно, дабы изыскивалась возможность заменить целлюлозу как исходное сырье, на что-либо может, хотя бы отчасти, а в корне иное, вот только-то более и более существенно заметна тенденция, создать что-нибудь максимально разрушительное для сокрушения проклятого идеологического противника.

А между тем давно пора поменять ориентиры, и напрочь отречься от всех тех старых высосанных из пальца мудреца Карла Маркса.
Он же до этого им ковырялся в носу как белка по весне в дупле.
Так что ему верить вовсе не стоит.

362
И с точностью до наоборот разумным идеям, которые были привиты миру Львом Толстым и Достоевским, уже давно так назрела пора вернуться на родину из столь томительного для них изгнания.

Потому что на данный момент на российской почве осело лишь, то, с чем еще можно бы этак лет пятьдесят подождать.
Речь тут идет о смертную казни.
А ведь, скорее всего именно великие классики русской литературы и сумели ж они убедить Европу от нее так уж навсегда отказаться.
Стараниям Гюго с его «Последним днем приговоренного к смерти» тут было б никак одним не справиться.

363
Солнце подлинного гуманизма могло б отогреть мерзлую землю бездушья и казенщины и на русской земле.
Однако преступления, не имеющие ничего общего с человеческим обликом, не могут караться как-то иначе.

Человечность к бесчеловечности легче-то всего проявлять именно на том самом государственном обезличенном уровне, и этак оно, куда ведь полегче, чем на том самом хоть сколько-нибудь личном и частном, а в особенности начитавшись всякой гуманистической литературы.

364
И ведь то абсолютно ясно, что любая книга, пусть и самая наилучшая вовсе не есть светоч великой истины.
Да, то вот и есть самая обыденная и элементарная, реальность, жили же в прошлом люди (а, несомненно, что такие живут и теперь), зря не пачкавшие чернилами страницы, а вот воистину создававшие своим потом и кровью мир, в который действительно стоит иногда с головой окунуться, дабы вынести оттуда большие духовные ценности.
Просто кому-то так оно кажется, что эта сама значит к ним близость и настраивает скрипку их души на некий особый минорный лад.

Ну а на самом-то деле речь идет лишь об искусственно созданной близорукости однобокого мировоззрения возникшего на почве постоянного забвения в вымышленном, но, конечно, прекрасном мире высокой духовности.
Эти дремы наяву очень схожи с постоянным сидением в барокамере, где путем повышения давления количество кислорода в крови несколько увеличивается.

365
И похоже на то, что этот отказ от «нормального воздуха» доводит приспешников духовного самообогащения сокровищами мировой литературы до полнейшего отравления «добрым ядом светлых иллюзий», совершенно лишая их всякого воистину широкого кругозора…
А это в свою очередь никак не поспособствует становлению духовности среди русского народа, как и развития в нем чувства собственного достоинства, до того свойственного многим американцам.

Да, они завзятые, самодовольные карьеристы, но у них есть чувство свободы и собственной значимости, впитанное еще с молоком матери.
Ничего общего с внешней агрессивной, имперской политикой США у этих качеств нисколько же нет, да и быть у них какой-либо с ними связи ну никак же не может.

366
Кучка олигархов управляющих внешней политикой Соединенных Штатов во внутреннюю политику носа почти не сует.
И вот еще что; если в Америке попытаться ввести любую диктатуру, американская интеллигенция выведет свой народ на баррикады. Сам по себе он на это ну никак не способен, так как чересчур пассивен и одинок в своих сугубо личных претензиях, а посему он попросту не сможет собраться вместе, и вполне так осознано повести борьбу за свои «суверенные права».

Ну а когда вот этот, несомненно, же ратный труд за правое дело начинает приобретать форму личностного отрицания интеллектуалами всего существующего государства, закостеневшего в своем развитии, то какого-либо добра от таких дел его нисколько не жди.
Оно, мол, стоит каменным колоссом (но по чьему-то мнению на одних-то глиняных ногах) на пути всесильного духовного прогресса.
И так уж оно прогнило и мертво, что коли его до самого основания разрушить, то тогда вот на его могиле обязательно еще вырастут цветы подлинной свободы и демократии.

367
Однако языком можно и целые горы наворочать и даже на одном-то дыхании весь этот мир себе в угоду к чему-то значительно лучшему переделывать.
Однако в реальности чрезмерно говорливое противостояние интеллигенции всей существующей власти способно разве что низвести страну с великим техническим потенциалом до модернизированного уровня каменного века.
С той только может и несоразмерной здравому уму великой разницей, что дубина у вожака окажется уже совсем не из дерева.

А все оттого, что не было у российской интеллигенции сил для подлинного восстания против проклятых пут тиранства, что всегда находятся внутри, а вовсе так не снаружи.

368
Им бы только вот словесами громыхать, пытаясь разгадать при помощи противоречивых символов «пазл» куда более разумного общественного мироустройства.
Но все эти разговоры, они ведь были чем-то вроде примочки на лоб при несварении желудка, мол, чисто психологически может оно и полегче, а вот реального проку совсем никакого.

Зато на душе полегчает, хоть выговорился и пожаловался, как следует, на свою несчастливую судьбу жить этак значится в этом вот отсталом царстве-государстве на самой окраине просвещенной Европы.
А народ отголоски всех этих разговоров частенько слышал и лясы совсем не точил, а все себе на ус мотал вот и пошел он за химерой, которой одно название, но крайне неприличное, а потому здесь оно номинально указываться совсем же не будет.

369
Людей загнали, поманив их кусочком сыра в одну на всех огромную мышеловку размерами с шестую часть суши.
Законы, по которым отныне потекла их жизнь стали законами подполья в самом прямом смысле этого слова.
То есть люди обратились в вечно дрожащих мышей, а даже если кто-то из них по чистому недоразумению или наивному незнанию нисколько же не дрожал, то от ответственности за нечаянно брошенное слова это ведь никого из них никак не спасало.

370
Ну а новоявленные правители, что повылезли из всех темных углов общественного здания, а куда точнее будет сказать прямо-таки из его подполья (в самом прямом на то смысле) никаких других норм попросту они ведь не знали, да и знать-то собственно нисколько же не желали.
Они свой подпольный мир наружу вынесли, а соответственно тому, кто не из моей пещеры тот вообще не мой человек, а раз так, то с ним значится можно и вовсе не церемониться.
С ним так уж дозволительно грубо обращаться, как то не смог бы себе дозволить и сколь уж жестокосердный монгол Батый, который при всей своей дикости, лютости и свирепости был все-таки человеком, а не машиной с пламенным мотором в широкой груди.

371
А ведь этакие ярые фанатики до зубов вооруженные верой в светлые идеалы могли свести на нет большую часть населения страны, если б ими руководил другой вождь, не уголовник Коба, а некто столь прекрасно знакомый со всеми сокровищами мировой литературы каким был, к примеру, тот же Пол Пот.

Таким как он великим вершителям общих судеб совершенно же нет никакого дела до страданий их во всем этак обезличенного народа, ими руководит, идея, окрыляя их призраком будущего светлого бытия.
Ради нее они были готовы сдвинуть целые горы не пожалев на это гор человеческих костей.
Вот как об этом свидетельствует Деникин в его «Очерках русской смуты».
«Впрочем, возможность продления войны при худших условиях в материальном отношении, с наибольшей очевидностью доказало впоследствии советское правительство, в течение более чем трех лет питающее войну в большой мере запасами, оставшимися от 1917 года, частью же обломками русской промышленности; но, конечно, путем такого чудовищного сжатия потребительского рынка, которое возвращает нас к первобытным формам человеческого бытия».

372
А ведь это и было главным в мнимом устремлении вперед!
Прекрасные идеи реально осуществимые только-то в самом отдаленном будущем, оказались в руках изуверов во многом превзошедших своих учителей инквизиторов, все-таки придерживающихся в своих деяниях хоть какой-то, пусть и самой убогой в мире, а все-таки логики.

Унижения масс, как и их закабаление под игом вновь возникшего рабства являлось свидетельством близорукости интеллигенции, попросту прозевавшей опасный поворот в истории человеческого рода, и не предпринявшей ни единой пусть и самой жалкой самостоятельной попытки выхватить руль управления государством у беспринципных интриганов, приноровившихся к нему в короткий период безвластия.
Преследуя одни только свои сугубо личные цели, эти монстры общественно бесполезной идеологии отравили мозг своего народа вящей подозрительностью и скотскими интригами столь уж свойственными всякому царскому двору периода абсолютизма.

373
Начали большевики естественно, что с самых низов, поскольку те были наиболее беззащитными и бесправными представителями общества.
И вот пока крестьян возвращали во времена крепостничества при помощи сколь беспощадных буквально-таки бесчеловечных мер, в этом-то значит и проявлялся тот глубокий государственный прагматизм, присущий “мудрой” партии рабочих и крестьян, ведущей народы всего мира к их грядущему “светлому” будущему.
А вот как только власть, вконец усмирив крестьян и рабочих, взялась за во всем и всегда лояльную к ней интеллигенцию, вот тут-то и выяснилось, что это 1937 год - ужасное и трагичное время сколь массовых репрессий.

Правда, как и понятно, сосредоточить все свои усилия на зарвавшихся палачах и интеллигенции власти было б совсем не с руки, вот она и хватала в еще больших количествах всякую мелкую городскую рыбешку, но, то был только вот отвлекающий маневр для беспрепятственного отлова куда более крупной добычи.
Можно подумать, что сельчане не люди, и когда их миллионами бросали зимой в сибирской тайге, без пищи и теплой одежды, то было гораздо гуманнее фашистских газовых камер?

374
Однако российской интеллигенции все эти важные вехи исторического процесса были весьма здраво разъяснены, и она оказалась до чего же понятливой в силу великой восторженности своего наивного характера…
Вот как описывает чувства интеллигентной барышни Евгения Гинзбург в ее романе «Крутой маршрут»
«Хоть я и чувствовала смутно, еще не зная этого точно, что вдохновителем всего происходящего в нашей партии кошмара является именно Сталин, но заявить о несогласии с линией я не могла. Это было бы ложью.
Ведь я так горячо и искренно поддерживала и индустриализацию страны, и коллективизацию сельского хозяйства. А это и была ведь основа линии».

375
А автора этих строк посадили б еще в 1932 или 1933, разумеется, что только на три-четыре года, но потом переоформили бы его дело в свете новых продвинутых стандартов на целый четвертак или вообще к стенке б поставили.
И ведь ясное дело за что, а вот за те самые высказывания в духе неприемлемой правды в стране, где воцарились ложь и темень марксистского мракобесья.
Ну а само возникновение в 20 веке режима, способного на столь бесчеловечные действия, было вполне ж обусловлено одним лишь полнейшим отсутствием всяких тормозов у «российской государственной машины», что и привело, в итоге, к ее падению в ужасную кровавую бездну.

В государстве, созданным Гитлером, власть не могла бы себе позволить этакого явного нарушения человеческих прав, причем сразу же всех своих сограждан.
Режим Гитлера, был направлен на физическое уничтожение своих врагов.
Но в основном одних только недругов, или же максимум ставших ему помехой и обузой - старых на добрую половину непредсказуемых друзей.

376
Сталин, он действовал иначе, дабы его враги боялись лишний раз воздух из легких выдохнуть, а уж набрать его полной грудью мог он один хозяин и никто ж иной кроме него.
Подобная атмосфера вполне поспособствовала уничтожению духовности и стирала в труху многие аспекты совести, а тем самым служила разложению общества на отдельные общественные элементы, навроде возрождения каст или племен как то было во времена египетских фараонов или еще ранее в эпоху каменного века.

Потому что сталинский режим делал ставку, на моральное уничижение всех тех, кого не могло коснуться уничтожение физическое.
На его пути прочным монолитом зудящей общенациональной совести могла стать одна думающая, а не только «интеллектуальный хлеб жующая» интеллигенция. Именно она и могла бы вступиться за свой народ, если б всерьез обладала обостренным чувством справедливости, а в особенности способности к твердому осознанию того, что в стране действительно творится что-то совсем неладное.

377
Некоторое (по временам проблескивающие сквозь серую прозу жизни) наличие думающей духовной элиты заставляло вождя время от времени, переминаясь с ноги на ногу выдавать народу очередную жертву, виновную во всем происходящем в стране беззаконии.
Ну а затем он естественно прошерстил и всю восторженную интеллигенцию напополам с палачами – вот это-то и называется «ужасным пиком сталинских репрессий».

А между тем задолго до того, пусть силы и были неравны, однако полная свобода действий большевистского режима была во многом обусловлена вполне так явственной пассивностью, как и апатией по отношению к судьбе своей отчизны, той части народа, что была обязана являть собой, ум, честь и совесть всего остального государства.
Однако, что вообще можно было ожидать от этой совести нации, коль она, если чего и делает в широком общественном смысле, так это спит и видит 21 сон Веры Павловны.

378
Чернышевский, жил в эпоху, когда российскую интеллигенцию взрывало словесной воинственностью и «тянуло за шиворот» к бесшабашному бунту.
В конечном итоге подобные общественные настроения могли б дать довольно-таки положительные плоды. Причем настоящие, а не липовые до девятого знака после запятой.
Бунт коли он безыдейный, только вот за права и все - есть желание облегчить тяжкую участь народа, а вовсе не перекроить всю существующую действительность, дабы она стала сродни чьим-то ярким о ней сновидениям.
А вот будет это как-либо иначе, то тогда весь этот мир одним дьявольским кошмаром станет!

379
И надо ж заметить, что все прекрасные ансамбли советской архитектуры были бы полностью разрушены до самого основания ядерным конфликтом между СССР и США скажем так в октябре 1962 года.
Это была б еще одна революция в ее политическом, а не классовом аспекте, причем в общемировом масштабе.

А вот не будь того ужасного проклятия на челе России в виде "красного беса большевизма", то вполне ж могло тогда быть, что наш современник, русский человек, пусть и родившийся в сырой и дымной уральской избе, уже ступил бы своей ногой первооткрывателя на девственную поверхность Марса.
А так все силы ушли на одни только-то внутренние войны, что запросто (в прошлом) могли перейти в общемировой кризис всей жизни на этой земле.

380
И кстати надо б заметить, что без европейских светлых мыслей на русской почве еще б обязательно расцвели цветы подлинной демократии, а добиться того совсем уж без всякого насилия просто ну никак уж оно бы не вышло.
Но то должно было быть весьма конкретным кем-то выраженным недовольством по поводу чьих-то чрезвычайно ретроградных путей ведения важных дел.
Ну никак вот не могла послужить тому основой идея всеобщего равенства и братства после уничтожения всех вплоть значит до последнего этаких карикатурно вычурных негодяев и лжецов.

И это в действительности так поскольку одной из самых первостепенных причин отмены крепостничества стали бесконечные, а главное, что совершенно непредсказуемые крестьянские бунты.
Были же вещи, которые действительно можно было осуществить на практике, причем в совершенно цивилизованном виде при помощи одних-то непрекращающихся акций протеста и демонстраций, а не в качестве кровавой бойни засасывающей народ в пучину абсолютного беззакония и торжества физического насилия над всяким обыденным здравым смыслом.

381
Что же касается индивидуального террора, то он какой-либо стоящей общественной пользы принести ну никак же не мог, а однозначно он только лишь узаконивал те методы, что принес с собой новый царский режим.
Причем само его возникновение было этак заранее обусловлено привитым на русской почве европейским либерализмом, где ему и в помине было не место из-за вящей азиатской сущности российского государства, как и подавляющего большинства его граждан.

Человек и закон в европейском понимании действительно увязаны между собой посредством книг, но в России такого никогда ж его не было, да и не будет еще в течение довольно продолжительного времени.
Только вот не надо распускать нюни по поводу прекрасных идей гуманизма, будучи предложены в виде окончательного исцеления, варварскому общественному организму они могут еще послужить причиной одной только весьма явственной его деградации…
И кстати вот еще, что все ужасные гримасы судьбы, как в жизни отдельно взятого человека, да так и в бытии всего государства в целом совершенно невозможно распознать посредством художественной литературы она-то и вовсе не для того была предназначена еще самими ее авторами.

382
Книга не может быть постулатом морали в действиях человека в его реальном существовании. Она может оказаться подспорьем, но не учителем, поскольку совершенно же не способна дать вполне определенные и более чем однозначные ответы на все этические вопросы каждодневного житейского бытия.

Автор, никак не сможет изведать, а затем и подать на блюдечке всю специфику каждой конкретной жизненной ситуации.
Кроме того жизни свойственно весьма существенно изменяться и то, что ранее просто не существовало сегодня становится обыденной частью быта.

383
Хорошими книгами человек может воспользоваться только лишь в качестве базовой теории морали, все конкретные вещи следует вбирать из самой жизни как таковой.
Потому как жизнь куда многообразнее и сложнее, чем это может быть отображено в литературных произведениях.
Конкретный тому пример: человек предал свою родину, находясь в концлагере, стал служить немцам. Вроде как речь идет о самом распоследнем негодяе и предателе своего народа.
Но это же вовсе не так!

Русский крестьянин, у которого свои уничтожили всех его родных, встретил, в лагере военнопленных комиссара, который когда-то раскулачивал его семью.
Вся кровь вскипела в нем, и если б он не сдал его немцам, то запятнал бы себя предательством своих близких, за мученическую и безвинную кончину, которых он так и не отомстил. А, сдав его, оставаться таким же бесправным пленным - это верная смерть от рук своих же товарищей.

384
Автор вычитал эту историю в книге подполковника советской армии, которого освободили только в 1958 году, и вышла она в Тель-Авиве.
В подобном случае человека осуждать совсем же нельзя!
Это за всякое мелкое или даже большое зло, если все живы и здоровы, мстить вовсе не обязательно, а вот когда человек остался круглым сиротой и тот, кто во всем виноват, действовал вполне осознано…
Это ж тогда совсем уж по-другому выглядит.

385
Во всех иных ситуациях вполне б следовало все этак хорошенько обдумать и не следовать драматическим героям книг, а в особенности шекспировскому Отелло.
Так что, говоря об общих вещах, а не о чем-то конкретном и фактическом необходимо пусть и скрепя сердце всего-то признать, что в этой жизни бывает множество, как смягчающих, так и отягощающих чью-либо вину обстоятельств.
И книги никак не способны распутать все тенета хитросплетений нашей новой, современной жизни.

386
Да в них действительно можно обнаружить семена здравого смысла, но в основном в одном только виде вполне разумных объяснений существующих явлений, а не их воистину глубокий анализ.
Вот, например рассказ Чехова «Дома»
«Уж таков, вероятно, закон общежития: чем непонятнее зло, тем ожесточеннее и грубее борются с ним».

Понятно только следствие, а причина нисколько так и не разъяснена!
А вот у автора есть ответ на данный вопрос.
Дело тут в том, что общество все еще, в точности то же стадо, и оно инстинктивно боится тех перемен, что могут его привести ко всеобщей последующей гибели.

387
Безусловно, в книгах отображаются абсолютно все проявления человека и талант писателя - это не только благо, но и опасность в том самом пиковом случае, коли он балуется мыслишками о неком глобальном переустройстве бытия.
Вполне так принципиальным образом - это касается и всех других деятелей искусства.

А если всерьез заговорить об основной и безусловной задаче художественной литературы, так она, прежде-то всего, в том, чтобы развивать мышление, воображение и здравый смысл в теоретической области морали и совести.
Учить же добру в самом практическом на то смысле, его более чем достойного применения на обыденном, житейском уровне, способны одни лишь живые люди, да и то любые их усилия вполне так серьезно может подтачивать окружающая неблагоприятная, криминогенная обстановка.

388
Книги действительно более чем способны расширять внутренний мир человека, но они довольно слабо затрагивают его внутренние душевные качества, без весьма всестороннего влияния на его сознание, со стороны других людей.
Мир, в котором живет человек, является его вполне естественной средой, и именно она и обуславливает все его внешние поступки.
А способность книг заставить плохих людей искать моральные оправдания всем своим подлостям и интригам нисколько же не уменьшит, а только еще увеличит количество зла в нашем и без того до чего только еще несовершенном мире.

389
И кстати сама мысль о том, что книги уже сами по себе способны сделать, кого-то лучше – это ж не более чем фантазии людей вовсе не знающих, что их высокая духовность и возвышенное сознание плод тяжких трудов их родителей, которые вложили в них свою душу, дабы они выросли достойными людьми.

И вот еще что, ярко выраженное требование по отношению к другим людям, из тех кто, быть может, выросли в совершенно иных жизненных реалиях…
А от них-то вовсе не просят, а настойчиво требуют всех тех же высоких моральных качеств и той же воспаренной над миром духовности.
Как будто эти душевные качества и вправду являются совершенно неотъемлемым атрибутом всякого достойного человека…
Однако такие вещи на самом-то деле не более чем инстинктивное восприятие мира, как естественного продолжения самих вот бесконечно дорогих себя.