Грустные размышления об ушедшей эпохе
Добавлено: Пн сен 01, 2008 10:39 amГрустные размышления об ушедшей эпохе
Книга посвящается светлой памяти Василия Гроссмана, чье великое мужество послужило автору весьма славным примером.
«А между тем замечено, что хорошую вещь можно написать только в обстреливаемом отеле». Братья А. Б. Стругацкие «Хищные вещи века».
«Потому что в истории мира не было более отвратительного государства, - сказал Кетшеф». Братья А. Б. Стругацкие. «Обитаемый Остров».
«Нет дела, коего устройства было бы труднее, ведение опаснее, а успех сомнительнее, нежели замена старых порядков новыми». Н. Макиавелли
Никогда на этой земле ранее такого ведь еще не бывало, да вот не иначе, как далее ему не бывать-то совсем... вот просто, откуда теперь ему собственно взяться?
Этакому емкому мусорному бочку для мощнейшего пылесоса красной пропаганды?
А не иначе, как то и было тем, чем (в великой тайне) являлись оба полушария мозга простого советского человека.
До чего охотно сглатывая слюну, беспрестанно чмокая губами, с легчайшей легкостью и душевностью, уплетая плоды огромного творческого труда...
А к тому ж еще уверенно и спокойно отсчитывая пульс нового времени, в этот дисгармоничный, а сколь неугомонный, а главное бестолково прекраснодушный, не иначе как отделенный занавесочкой пряных абстракций, а оттого ведь и праздный мир европейской мысли...
Это ж в него-то с «хлопаньем крыльев» вторглись зачинатели светлых идей всей своей маскарадной, суетливой, и до чего болтливой толпой!
Нет, разумеется, было б куда приличнее назвать всех этих оседлавших «безликих парнасов» мечтателей ретивой когортой готовой идти по облакам к наиболее главной цели всей их жизни... радостной эпохе скорых и спорых невероятных свершений...
Да только вполне ясных принципов всегда ведь так необходимых для осуществления реальных действий, а также вот и воистину практического подхода к действительности, они отродясь не имели...
А потому во имя истинного духа правды все ж таки назовем это явление так как оно вполне же того заслуживает.
Вся эта совершенно опьяневшая от духа свободы либерально настроенная братия, так вот и воцарилась в пенатах новых, смело так отвоеванных у прежнего здравого смысла мыслей-миражей...
И это, кстати, то, что и было их вящим уделом! Все их интеллектуальное кривляние было тем дальше от истины, чем старательнее они пытались ее извлечь – явно-то, что совсем уж не из того места...
Книги для человека, отвернувшегося от всех естественных реалий, становятся тем же, чем они, к примеру, окажутся, скажем, уж так, для грядущего хирурга, отказавшегося от глупой физической практики ради пустого теоретизирования, но всерьез готового пустить кровь - напрочь с ходу отсечь все гнилое и омертвевшее...
Мягкие души этих сладко позевывающих доброхотов, сталкиваясь со всем настороженно казенным, а то вот и отчаянно свирепым неприятием их гуманнейших намерений быстро и легко приобретали каменную твердость и хладность.
И в дальнейшем они становились на путь войны со всем общественным организмом, который и вправду был отягощен веригами векового бесправия и произвола.
И был он до чего могуч, но вот очень уж недалек, а главное одного нисколько ж не понимал, а именно, что главный его козырь «стращать и не пущать» не только совершенно морально устарел, но также еще и послужит он кузнечными мехами, беспечно этак раздувающими всегда слегка тлеющие угли террора.
И он стал тем более массовым, что изначально во главу угла ставилась вовсе не ненависть, а грядущее всеобщее счастье.
Что же касается несчастий, то царское время на них не скупилось и нечего плакать о том, что стало предтечей жесточайшей трагедии 20 века.
А все его беды, по своей исконной сути, как раз таки начались с тех блаженных, наделенных неземным разумом добрейших идеалистов, коим был вовсе не близок весь белый свет со всеми его застарелыми болячками.
Зато до чего близко было им то яркое сияние, что исходило от толстенных фолиантов созданных усердной слепотой самого различного рода теоретиков, только вот корпевших в библиотеках над трудами древних философов, а также и своих ближайших предшественников.
...и надо ж именно вот оттуда изымающих блики своего ярчайшего нового мира.
Дело то было в принципе правильное, если б конечно никто б не собирался спешить, одевая в белый саван всю существующую современность.
А между тем ныне существующий порядок в каких-либо резких так вот и впрямь положительных улучшениях нуждается совсем уж не более чем тяжелобольной в тех самых символических белых тапочках. Никакие идеалистические (не заземленные) принципы ни в чем так и не смогут переменить его хоть к чему-то на деле действительно лучшему...
Все зачинатели этих процессов либо сгинут в сплошном бездеятельном популизме, либо что явно окажется еще куда хуже, будут всецело отодвинуты в сторону яростными сторонниками захвата власти любой ценой и под любым предлогом.
И все ж они эти грамотеи-прихлебатели… подобны тем, кто всегда был готов поживиться за чужим столом только на этот-то раз в неком чисто духовном смысле...
Ну а кроме того те яростные речи о самой прямой необходимости скорейшей перекройки всего существующего мироздания создают самое великое множество фанатиков, поверивших пустому кликушеству, и вот с непримиримым добром в очах так ведь и устремившихся быстрехонько распахать плугом идей всю целину человеческого невежества...
На разумный, читай раннехристианский подход в смысле терпимости, благодушия, отсутствия всяких требований понимания больших и неудобоваримых истин эти-то люди были попросту неспособны....
Им-то лишь бы так удалось без всяких долгих и мучительных проволочек нынче-то так уже просочиться сквозь все препоны и запоры в отныне нисколько незапертые перед ними двери, да так словно те были еще крепко-накрепко заперты на замок!
Ну впрямь как в замочную скважину, они нагнетали свой догматический свет доморощенных абстрактно непобедимых истин.
В них-то все самое собирательно темное как раз и присутствовало...
Тайность, хитроумная аллегоричность, эзопов язык, благосклонность к тайным интригам все это явные пережитки позднего средневековья, а потому и несли все эти благие идейки черты стародавней закрепощенности духа.
Появившиеся возможность некой явной отдушины сама собой вылилась в сущий антагонизм и отрицание всех прошлых религиозных идеалов, глупейшей попытки замены их чем-то земным и сколь же плотским, однако, до чего только радужным и сияющим.
В этих новомодных проявлениях мысли и духовности отпечаталось буквально все самое наихудшее как вот весьма скупое на житейский ум наивное рыцарство, да так и темные злокозненные интриги, причем люди придерживающиеся последнего часто добивались своих целей путем взвинчивания и растравления слепых надежд людей куда более чем они достойных.
Однако и те достойные не были они чисты в своих псевдогероических замашках и помыслах...
Ими двигал импульс, им желалось всенепременно самым надлежащим образом незамедлительно воплотить в жизнь все те до чего призрачные и буквально-таки сплошь надуманные немыслимые изыски духа, берущие свое начало от всех тех излишне оптимистичных, скороспелых надежд...
А началось-то все с того, что представители определенной духовной среды весьма плотно притерлись друг к дружке во время темной ночи средневековья, а теперь значиться, изволили излить на нас сирых весь первозданный свет своих потайных дум...
Да то были именно они те до чего рьяные кузнецы-молотобойцы, ревностные кураторы всеобщих благ в новоявленном на этот-то раз (по их вере) «чисто земном раю». То есть в том самом, что и был всей нашей новой судьбой так уж всем нам предначертан (с их личной точки зрения).
И это ж ему в новоявленной суровой действительности враз так вот вполне полагалось для всех нас заменить никогда на деле не существовавший рай небесный. И то было ясно, чьих рук дело влиться свежей, яркой струей в старое патриархальное общество.
И осуществил же это кое-кто этакое благое дело на том самом высоком прибое заявленных во всеуслышание впрямь-таки носом унюханных свобод и отныне никем так уже не возбраняемых прений...
И почему это им теперича было не погалдеть о том самом сколь уж действительно важном, чему ведь в его истинную, конечную, логическую форму еще удастся прийти в одном только самом отдаленном будущем.
Для того ж потребуется сколь много еще долгих веков повседневной обкатки абстрактных идеалов на грубой почве повседневного быта.
А в наше сегодняшнее время самый насущный вопрос заключен он в том, а зачем же было делать из всего этого замкнутый круг самих-то собой уж во всем этак доказанных истин, будто б и впрямь требующих самого незамедлительного своего, практического применения?
Но, что вообще могло остановить зарвавшихся от запаха свободы слишком уж этак без зазрения совести кипятящихся либералов?
Они попросту воспринимали данное им великое благо нести всякую несусветную околесицу как одно свое истинное, для всех их исконное право творить, добро, обличая и бичуя старое как этот мир зло.
Они при этом стремились куда-то вперед и ввысь, однако со всей очевидностью можно сказать, что они были попросту одержимы идеей, воссоздать ту самую стародавнюю природную мудрость, что была, по их мнению, некогда всеми нами просто утрачена из-за бесконечно слащавых догматов веры в загробную жизнь.
От их просвещенных умов повсюду засквозило леденящим холодом простецких логических абстракций, а ярость благородная их добрейшей души она ж сама-то собой обнажила обоюдоострые мечи всегда склонной ко всякому обильному кровопусканию жесточайшей, абстрактной справедливости.
Той самой, что во все времена была слишком уж самооправдываемой всей ее великой задушевной простотой, возникшей на основе полудетских дрем, в которых она созерцала как в зеркале никогда, так и несбывшееся светлое завтра.
У этих горереформаторов воздуха в груди хватало на одно раздувание утопических грез, но отнюдь не на реальное улучшение стесненного положения обездоленных и по большей части не иначе как самими-то собой и угнетенных классов.
Эти благие доброжелатели всего сущего на этой земле, только, то вот и делали, что изливали друг другу боль о сколь удручающей неполноценности всего нынешнего обустройства (для них дореволюционных), а главное, о крайней необходимости его скорейшего переоформления, в куда более подходящем для них облике и подобии.
Да только до далеких звезд на небе им было как-то совсем же вот не достать, однако, сколько б его не было под голубыми небесами, они всенепременно вознамерились, во что бы то ни стало запросто переиначить, придав ему совершенно иной вид, суть и смысл.
И вот до чего неистово томились их горячие сердца в хмурые, унылые дни той самой обыденной пасторальной повседневности.
Лично им до чего уж были потребны все те совершенно неизбежные, а все-таки по некой непонятной причине чрезвычайно запаздывающие весьма существенные перемены, из ряда тех, что вот, вот к нам нагрянут, а тем значит, освежат весь облик старого, патриархального общества.
Они этого ожидали как народ иудейский в пустыне манны небесной.
А их извечно сонная эпоха и вовсе-то не дышала им даже в затылок, вконец запыхавшись, скача вприпрыжку вслед за их убегающим куда-то совсем уж в этакое далекое далеко до чего лучезарным сознанием.
А тем паче, куда было простым обывателям, хоть сколько-нибудь поспеть за их возвышенным от ярких искр просвещенного либерализма, буквально космическим мировоззрением.
Они и вправду, в самом подлинном на то смысле стремились к чему-то бесконечно светлому, небезрадостному и действительно лучшему сразу для всех.
Да только будучи в том бесповоротно, окончательно и чрезвычайно фанатично убеждены, что светлый путь к нему пролегает темной тропой бессмысленной крови во имя смерти всех тех, кто только способен помешать человечеству, проделать его гигантский скачок в наш великий завтрашний день.
Он был для них окутан туманом простых и радостных ожиданий, а обыденная и безыдейная жизнь, была им попросту совсем же неинтересна, поскольку не сияла изнутри яростным восторгом светлого конца всех прежних бед и несчастий для всего человечества в целом, разве что без карикатурно отображенных в литературе, злобных уродов и палачей.
И сколь уж наиболее яркими, а также вот и во всем до конца последовательными в деле подобного - по своему веского восприятия всей окружающей нас действительности, оказались в 19-20 столетии некоторые блаженные духом граждане российской империи.
Жили-то они в стране с так и ни в чем неизжитым феодальным прошлым, да только вот захотелось им, в единый миг стремглав ринуться в мир бытия сколь уж от нас далекого, но до чего впрямь светлого и праведного.
Тут сыграла свою роковую роль полнейшая оторванность от реалий людей, что живя в двух столицах империи, совершенно про то позабыли, что они едва ли более чем малая часть от того необъятного этноса, в котором в те времена все так еще и не отмерло почти, то же, что и тысячелетие, назад довольно-таки мало изменившееся язычество.
Это не только предвзятое мнение автора вот что пишет об этом великий человек царский министр финансов Витте Сергей Юльевич
«Царствование Николая Второго»
«У нас церковь обратилась в мертвое, бюрократическое учреждение, церковные служения -- в службы не Богу, а земным богам, всякое православие -- в православное язычество. Вот в чем заключается главная опасность для России. Мы постепенно становимся меньше христианами, нежели адепты всех других христианских религий».
Разве не ясно, что неграмотный человек, и близко сам не прочитав ни страницы Евангелия, вряд ли что мог быть воистину верующим, а был он, считай что, одним-то слепым отзвуком на скорую руку заученных молитв.
Вот именно поэтому официальная религия и являлась для большинства жителей прежней России едва ли чем-то большим, нежели общественно признанным положением вещей, а потому зачастую если внутрь их души свет церковных служб, как-то и проникал, то не слишком-то глубоко он там оседал.
К тому же церковные службы были зачастую делом обязательным, а всякая обязаловка чревата казенным отношением к делу и веры в Бога она уж точно никому нисколько не прибавляет.
И именно этим людям так еще толком и не принявшим в душе светлое учение Христа, кое-кто из слишком уж яро эмоционально настроенных либералов и впрямь возжелал поручить строительство общества совершенно нового типа, основанного на принципах абсолютно неведомых, а не просто недосягаемых всякому элементарному логическому анализу, причем даже вот и у человека начитанного.
И то чего не могло быть хуже, так это разве того, чтоб всякие недруги и злопыхатели из тех, кто на дух не выносят «ретроградов» сторонников старого сложившегося веками уклада, были до чего ж искренни в их неистовом (от всей амбициозной глупости) желании весь этот мир как он есть так вот сходу переиначить.
По наивности своей они думали, что этого можно добиться, срубив под корень всякое в нем угнетение, одних из нас над другими.
И наиболее скверным в их поведении было как раз то, что они начисто отрицали всякую собственную духовную связь с их неумытой, веками барским кнутом забитой родиной, в душе паря в безмерно воображаемом мире, сладостных и радостных ожиданий грядущего счастья.
Легендарные (в советское время) либералы, наверное, ни сном ни духом не ведали о той сколь безмерно высокой цене, которою еще придется заплатить России за их столь внешне яркую, изящную и изощренную словесность.
А оная являлась чем-то до чего ж чем-то донельзя умопомрачительным в ее чисто наружной одухотворенной сути, однако внутри себя - это утопическое мировоззрение таило пожар разгоряченных сердец (опять-таки от полного отсутствия воистину светлой головы).
Она несла в своем чреве тот самый смертоносный заряд, коим были напичканы (начинены) мозги всех тогдашних крамольников Раскольниковых.
А начинены они были самой изощренной жестокостью ко всему сколь родному и давно уж им этак вконец обрыдшему.
Душевным настроем всех этих людей стала европейская целесообразность, смертельным ядом своей ненависти, косившая несчастных аборигенов далеких земель, да вот же, в самой-то просвещенной Европе ее применять было как-то непринято.
Но там, на неведомых дорожках, где еще толком не укрепились нормы цивилизации и весьма изысканной культуры, абсолютно все было дозволено всем несущим ее мишурный и призрачный свет.
Правда, жизнь небезбрежна в ее тайных желаниях и намерениях, а свято место пусто не бывает, и если примитивный уклад жизни уступает чему-то более организованному, светлому и идейному, то надо б еще поглядеть, а не сулит ли это горе и страдания, смерть и муки для сколь многих простых людей, но не хищных же двуногих ЗВЕРЕЙ?
Не для всех, естественно она будет ПРОСТОЙ БИОЛОГИЧЕСКОЙ, но для сколь многих она окажется воистину кончиной духовной, и будет она таковой именно вот вследствие «имплантации в уме народа» чуждых ему идеалов, а это ж само собой ведь проистекает от всякой «великой» идеи революционного общественного переустройства.
И именно от этих-то веяний сколь мерзко и гадко, да попросту ведь отвратительно разило холодом безбрежного океана леденящей, логической правоты безо всяких признаков человеческого сердца. А кроме того революция изначально задумывалась для тех мест, где пролетариат был уже довольно-таки развит, чтобы иметь хоть какую-то возможность проникнуться духом идеи, а не всего-то взять, да словить тающую на губах сахарную вату светлой мечты.
И идея сама по себе была отвратительно догматичной и окрылялась одной-то кабинетной фантазией академика от опричных наук Карла Маркса, который украл свои блестящие кораллы из мифов и снов либеральной интеллигенции.
Мысль Маркса, как и понятно, вьется вьюнком вокруг древа всеобщих наработок в социологии его времени, но главные ее координаты - это деспотизм на гребне фантазии о земном рае после уничтожения всецело мнимых цепей. «Демосфен новых времен» язвил, как мог, дабы людям самим забрать, то, что им не дал Бог!
Либералы «светлых идей» просвещенного радикализма были в полнейшем восторге, как от него самого, да так и от сущего переиначивания общечеловеческой действительности в его псевдоинтеллектуальных потугах привнести в экономику вящие философские постулаты.
Маркс походил в этом на всех их в утонченных думах своих живущих очень уж далеко вдали от всей той корыстной и эгоистичной братии торгующих невежд.
Либерально настроенные радикалы просто-напросто захотели околдовать жизнь чарами своих возвышенных словопрений...
А смерть классов и вакханалию дикого насилия, они как, то вполне очевидно более чем однозначно восприняли, словно б то была совершенно неизбежная плата за гигантский духовный прогресс. Просто так уж само собой выходит у людей, нисколько не ведающих искренней любви ни сердцем, ни душой ко всякому человеческому существу только ж за то, что оно, точно как и они, тоже ходит себе на двух ногах и само значит, не спотыкается.
У них, понимаешь ли, все решал могущественный в его сверхъестественной власти над всякой реальной действительностью математический расчет, а отдельные люди в смете «усовершенствования всего нынешнего мироздания» как самостоятельно мыслящие индивидуумы вообще нисколько же не рассматривались.
Ведь нет же их (в качестве отдельных разумных существ) на всем белом свете...
Вот что пишет об этом Федор Михайлович Достоевский в его великой книге «Преступление и наказание».
«... Началось с воззрения социалистов. Известно воззрение: преступление есть протест против ненормальности социального устройства - и только, и ничего больше, и никаких причин больше не допускается, - и ничего!..
- Вот и соврал! - крикнул Порфирий Петрович. Он видимо оживлялся и поминутно смеялся, смотря на Разумихина, чем еще более поджигал его.
- Н-ничего не допускается! - с жаром перебил Разумихин, - не вру!.. Я тебе книжки ихние покажу: все у них потому, что "среда заела", - и ничего больше! Любимая фраза! Отсюда прямо, что если общество устроить нормально, то разом и все преступления исчезнут, так как не для чего будет протестовать, и все в один миг станут праведными. Натура не берется в расчет, натура изгоняется, натуры не полагается! У них не человечество, развившись историческим, живым путем до конца, само собою обратится, наконец, в нормальное общество, а, напротив, социальная система, выйдя из какой-нибудь математической головы, тотчас же и устроит все человечество и в один миг сделает его праведным и безгрешным, раньше всякого живого процесса, без всякого исторического и живого пути! Оттого-то они так инстинктивно и не любят историю: "безобразия одни в ней да глупости" - и все одною только глупостью объясняется! Оттого так и не любят живого процесса жизни: не надо живой души! Живая душа жизни потребует, живая душа не послушается механики, живая душа подозрительна, живая душа ретроградна! А тут хоть и мертвечинкой припахивает, из каучука сделать можно, - зато не живая, зато без воли, зато рабская, не взбунтуется! И выходит в результате, что все на одну только кладку кирпичиков да на расположение коридоров и комнат в фаланстере свели!
Фаланстера-то и готова, да натура-то у вас для фаланстеры еще не готова, жизни хочет, жизненного процесса еще не завершила, рано на кладбище! С одной логикой нельзя через натуру перескочить! Логика предугадает три случая, а их миллион! Отрезать весь миллион и все на один вопрос о комфорте свести! Самое легкое разрешение задачи! Соблазнительно ясно, и думать не надо! Главное - думать не надо! Вся жизненная тайна на двух печатных листках умещается»!
Эта самая все умертвляющая целесообразность, и есть порождение западноевропейской цивилизации, а все-таки во всей полноте применение данного глобального мировоззрения имело место в одних только колониальных владениях. Однако Россия чем не колония - только развалить ее надо и все, а уж затем почему бы не колонизировать?
Вот тому яркий пример из воззрений ярого идеалиста Трубецкого... Святослав Рыбас «Похищение генерала Кутепова».
«Николай Трубецкой, словно заглядывая в наше "демократическое" время, написал: "Будущая Россия - колониальная страна, подобная Индии, Марокко или Египту". Правда, тут же добавил: "Азиатская ориентация становится единственно возможной для настоящего русского националиста"».
А ведь и вправду, вот, к примеру, те же немцы: не только ведь они русские железные дороги строили, да еще, небось, как пить дать вполне примеривались, да заглядываясь на широченные русские просторы, как на свою будущую вотчину.
Эти планы, естественно, что не у всех их имелись, и лишь у некоторых из европейских правителей, они могли вызвать в душе хоть какой-то значимый отклик, да и то более чем неопределенный и вовсе не надо думать, что все в этом мире идет обязательно к чему-то, кем-то заранее так уж во всем предрешенному.
Слишком много в политическом мире часто сменяющихся игроков и сила их влияния все время изменяется, чтоб можно было говорить о некой долговременной реальной последовательности...
В случае же какого-нибудь общемирового национального заговора его-то только б последние дураки прозевали, а людей умных больше одного максимум двух десятилетий так развести совсем же нельзя.
Но никакого заговора на деле не было, а был только страх перед быстро разрастающейся российской империей, и нежелания предоставлять ей новый геополитический статус по окончанию Первой Мировой Войны промеж западных европейцев.
Нет, и не было ничего такого совсем уж бесконечно зловредного...
Да и сами-то российские либералы далеко не всегда про то ведали, чего им самим-то на деле надо. То ли полной свободы, или вот во всем этак особой безгрешной жизни без русской волынки и всегдашней безыдейной скуки.
Достоевский он тоже, зачастую находился промеж двух огней, как между средневековой русской дикостью, да точно так и где-то близ самой утонченной помыслами своими целесообразности новых времен.
Его многолетняя жизнь заграницей...
Он смешал все это в единое, неделимое целое и вот этот-то сумбур и прозван людьми «достоевщиной». А между тем сама почва, на которую упали семена светлых помыслов Достоевского, была сколь уж проникнута вековой тьмой, и представляла она из себя подлинный омут с копошащимися в нем чертями.
Вот именно туда и призывали думающих людей заглянуть все эти великие Львы Толстые и Федоры Достоевские, да только неведомо было их кипящему в огне страстей интеллекту, что все и везде в этом мире в сущности одно и то же, только где-то оно слишком приглажено внешним лоском и красивыми мечтаниями, ну а где-то так и вовсе же нет.
Причем несбыточные красивые мечтания отрывают от естественной почвы значительный пласт думающей интеллигенции и тогда под вскрывшейся «почвой обыденности» начинают шевелиться всевозможные подземные черви, весьма активно выползающие оттуда на белый свет.
А потом лучи дневного светила затмеваются огнем в очах, и днем с огнем становится невозможно найти хотя бы одного здравомыслящего человека. Простых людей при таких делах вполне так можно будет заставить поверить даже и в то, что солнце восходит на западе, а уж заходит оно естественно, что на востоке, потому что святая простота доверчивости к тем, кто несет всякую ахинею, становится незыблемой аксиомой всеобщего восприятия мира.
Это вполне естественное следствие бешеного энтузиазма после пережитых страшных невзгод, а также и малого наличия воистину грамотных людей из своих, тех, которым и вправду вот доверять-то можно.
Природа этого явления заключена также вот в отмирании старой веры, как и яркой необходимости поиска, ей вполне достойной замены более чем соответствующей духу нового времени. Зародилось все это вовсе не в России, а в крайне агностически настроенной Западной Европе, а оттуда с попутным ветром донеслось и до российского берега.
Великие русские классики 19 столетия, захотели приблизить интеллигенцию к народу и добились этого тяжким эпистолярным трудом, так что через созданную ими перемычку в средневековое российское общество очень широкой рекой полилось суровое неверие буквально-таки ни во что святое.
Европа им достаточно быстро переболела, а вот Россия посредством этого недуга заразилась ужасной «общественной чахоткой». В самом прямом смысле этого слова, поскольку «красная зараза» именно эта болезнь и есть, по всем ее так сказать внешним симптомам и признакам. Самой наглядной причиной тому является, то, что европейская цивилизация с самого начала своего существования искусственно стушевывала и упраздняла многие прежние, (дикие) представления обо всем этом мире, обезличивая отдельного человека, ставя во главу угла, прежде всего его, сколь уж чрезмерно возвышенные жизненные приоритеты и идеалы.
А особенно этот процесс усилился в средние века, а затем несколько затих, но возродился с резко ужесточившейся грозной силой в наше новейшее время.
В уже давние времена двух предшествующих нашему сегодняшнему времени столетия - это произошло от самого по себе возвышения культуры на некий «Эверест», где лишь избранным было дано, предоставлялось такое никем, неоспоримое право безмерно потреблять ее живительный кислород.
А что ж остальным? Ну так им для счастья только то, и надо было так это одно на всех общее корыто, ну а кроме того весьма простенькое массовое искусство.
Потребовалось длительное время и весьма конкретный и "остро торчащий в глазу" пример, чтобы духовная элита и власть имущие поняли, что, не наполнив его, как следует, они сколь уж многим рискуют.
Однако для подлинного понимания оного факта их еще надо было до самых чертиков напугать.
Да вот ведь как то более чем ясно видится автору этих строк, для полноценности эффекта вполне б хватило очень уж многих относительно мирных забастовок.
Так, что вовсе не было в том такой уж и впрямь необходимости в действительном создании этакого великого псевдосоциалистического монстра, что испустил свой дух лишь на восьмом десятке своего гадкого до безобразия несуществования.
Теоретическая база для его жития-бытия была создана широкими кругами общественной мысли, и лишь затем была узурпирована малой группой социалистических монархистов во главе с Ильичом.
Именно те, кто желают все народное добро по-своему без остатка переделить лучше всего, затем делят промеж собой ими же на скорую руку награбленное…
А уж отхватив его своими лапищами, никто из них нахапанное ими добро нисколько так добровольно в народное пользование его не отдаст, не та эта людская порода.
Да уж этого у них не отнимешь! Про всякие общественные блага, здорово они умеют языком молоть, но вовсе не преумножать их при помощи каких-либо воистину интеллектуальных усилий.
Моральное обоснование для абсолютно любых насильственных действий у этой разношерстной шушеры всегда зиждилось на истинном фаворе воинственного пыла восторженной, прореволюционной, и, кстати, совершенно апатичной ко всякой элементарной логике жизни либеральничающей интеллигенции.
Поскольку по кажущихся кому-то «вполне разумными» представлениям подавляющего большинства демагогов социалистов, богатство находится в руках сильных, что только, и делают, что угнетают слабых, ну а из этого следует, что у них его необходимо полностью этак вот отобрать, дабы его затем максимально равномерно промеж всех сирых и обиженных перераспределить.
Мысль - это никакая не шариковская, а доподлинно либерально-утопическая.
Им, мол, с облаков их великого благодушия куда виднее, как именно им затем окажется лучше им по уму-то воспользоваться.
Вот оно, то дикое свинство и лицемерие, во многом заключавшееся в бездумном братании с Робеспьером и Кромвелем, оно-то и сослужило России ужасную службу, оказавшись одним из наиболее важных факторов, превративших ее в новый Египет, хотя она всегда жила светлой мечтой являть собой третий Рим, то есть быть естественным продолжением Византии.
Это ее перерождение проистекало собственно оттого самого весьма прискорбного обстоятельства, что людей пожелали силой вывести из тьмы, приучить их к высокой духовности, идейности, а вся эта мощь кровавого убеждения кроме истинно плохого ничего хорошего в себе не несет.
Вот бы понять тем горе воякам с великим общественным злом, всю разницу между добром всецело обмозгованным на житейской практике и его полнейшим антиподом наилучшим из всех орудий Сатаны ВЕЛИКОЙ ЛЮТОСТИ необдуманного общественного блага, а главное, что, для всех и для каждого.
А между тем писатели гуманисты такие, например, как Сергей Довлатов всегда ж они истово стремятся донести до нас на страницах своих книг саму мысль о том, что в принципе, невозможно, как следует, обустроить весь этот наш быт на основе одних вот излишне прекраснодушных чисто логических доктрин.
На бумаге, они выглядят весьма заманчиво, но жизнь - это река, а не костер и уж тем более, не доменная печь.
Так что как уж оно на деле выходит, чем ближе к очистительному огню, тем дальше от вполне естественных норм жизни.
Прекрасные идеалы хороши только как далекие маяки в одиночном, а вовсе не общественном «заплыве» по безмерному морю нашего всеобщего невежества.
Когда же их искусственно приближают к обыденной реальности, они ведут к одним лишь рифам разрухи и тянут нас за собой во всепоглощающую бездну, безумного зла.
Один высокий ум, основанный на принципах силы всесторонне развитого интеллекта, а не только горячего, а зачастую сколь этак безумного сердца, способен ниспослать этому миру великое благоденствие, использовав задушевный энтузиазм в его самом разумном ключе, а именно в смысле вящего сострадания к ближнему.
Конечно, такие писатели как Сергей Довлатов и другие объясняют - это несколько иначе, но суть-то она ВСЕГДА ОДНА и та же, они попросту раскрывают ее не в одном единственном своем произведении, скажем так «Иностранке», Довлатова, а буквально во всем их прекрасном творчестве.
Далее цитата из классика эмигрантской литературы Сергея Довлатова «Иностранка».
«Так что же выше справедливости?
- Да что угодно, - отвечаю.
- Ну, а если более конкретно?
- Если более конкретно - милосердие...»
Милосердие отнюдь не поповское слово оно только-то должно проявляться к людям того действительно достойным, скажем так, к будущим жертвам кровавого маньяка, если он не дай Бог сбежит.
Но тут-то очень уж доброе за чей-то явно чужой счет общество вполне так может проявить сущее ханжество, оно, мол, против убийства как такового, но это должно обозначать его предотвращение даже ценой крови того, кто более чем достоин именно такой далеко не слишком-то злой участи.
А уж политических смутьянов в старой России надо было выкашивать словно сорную траву для всеобщего счастья и благоденствия.
Эдвард Радзинский в его книге «Наполеон Жизнь после смерти» цитирует слова этого доблестного полководца о том, что происходит, когда правители из-за одной своей просвещенной мягкотелости этого вовсе не делают и речь идет не о России, а о якобы просвещенной европейской стране с многовековым опытом культуры.
Вот они истины выскакивающие чертиком из табакерки европейской, а не только русской истории.
«В революции есть всего два сорта вождей — те, кто ее совершают, и те, кто пользуются ее плодами… Пришло время срывать плоды с дерева революции, и к власти пришли воры и негодяи. Началась «охота на ведьм». Под радостные крики толпа разбивала статуи великих революционеров, которым еще вчера поклонялась».
В России такого никогда не бывало, поскольку ее народ никак не пропитан галльским и древнеримским духом в чем-то довольно схожим с бытовым выражением «Кто девушку ужинает тот ее и танцует» только в большом, общественном смысле.
Западноевропейские представления о том, что кто победитель тот вот и прав, светел и свят вполне ж, по сути, искренни…
В России такого конформизма попросту никогда не было, однако имелось странное мистическое стремление всегда быть за родину, каковой бы она не была…
А кроме того существовал хорошо прижившийся на российской почве европейский стиль духовной жизни высших классов, тот что всегда подавлял «мишурным блеском одичавших от всей их суровой непреклонности истин» всю издревле существующую пасторальную действительность.
Сочетание простой «домотканиной обыденности» и логических абстракций самого вычурного вида и толка сказалось на всеобщем духе предсталинской эпохи.
В те времена буквально всю темень и гнусь недавнего средневековья полагалось просто-напросто вымести поганой метлой…
Или же создать ей образ высшей святости духовного единства всего существующего общества.
И вот пришли большевики, и вымели все подчистую не оставив места для разногласий и прений, что между тем оказалось на вящую радость просвещенной прослойке образованного общества не привыкшей куда-то идти самой, а предпочитающей быть ведомой…
И вот большевикам удалось, вытеснив собой все и вся объединить славянофильство с западничеством, заодно еще и предав деланного пафоса всей этой несусветной великорусскости…
Вот нет, чтоб интеллигенции самой задолго до всех этих бесславных времен построения нового сверхкрепостного строя... так уж действительно б всем своим чувством меры, духовностью, и разумом...
Причем надо б заметить, что не аморфно прянично, а по-деловому... всех бед российской глубинки еще в середине 19 века коснутся…
Но им-то было вовсе не до того, ведь главнее не было для них, чем быть выше мерзких вод общественной клоаки!
Разве что по молодости... с юношеским ветром в голове не зная толком как именно повлиять на события, а только лишь желая все враз изменить, ну а потом с возрастом прозрев... уж этак чураясь от всего темного и грязного, словно черт от ладана.
Однако ж тот, кто воистину возымеет желание уйти в политику, дабы на деле, а не на словах прийти на помощь своему народу обязан он приучиться вести себя в ней в точности по всем тем весьма щекотливым, однако общим для буквально всякой политической и общественной деятельности канонам.
А не хочешь, так и сиди в тени и нечего лишнего совсем не болтай!
Поскольку иначе, то общество, что было не более чем временно возглавлено (а предварительно обезглавлено) чужеродными из-за всей их полнейшей отрешенности от всяких политических явей людьми, при дальнейшем развитии исторических событий еще куда более погрязнет в разгуле коррупции с ее абсолютной свободой для злющей царицы осатанелой анархии.
А уж вслед затем все гайки государственного аппарата они вновь-то окажутся, намертво приварены, и всякая мысль о свободе действий станет сущей крамолой и скверной, ересью всецело противопоставляющей себя нашему извечно светлому вероучению.
Но этого-то большинство представителей российской интеллигенции так до сих пор и не поняли, поскольку делать подобные выводы о былой истории то было вовсе не их праведным делом.
Им-то так уж и требуется, чтобы все возникло само по себе, автоматически, поскольку зародившись подобным образом, оно ясное дело будет чище, выше и праведнее.
Причем - это мнение абсолютного большинства.
У автора вообще сложилось такое пусть и весьма субъективное мнение, что и Льва Толстого просто-таки унесло рекой всеобщих предрассудков на этот счет, и он тщательнейшим образом скрывал все свои истинные взгляды, дабы не услышать ему гусиное шипение в свой личный адрес.
Естественный ум этого великого классика кое-где все ж таки явно так проступает сквозь тьму суеверий, но скорее всего ему было куда важнее являться популярным писателем, чем воистину зрелым мыслителем.
Надо ж помнить, что от оголтелого критиканства одни шишки, а не уважение и почет.
Да к тому же еще и сама по себе «гигантская волна всеобщих настроений» в великосветском обществе подхватила его, да так вот и понесла, будучи ведома ураганным ветром своей безмерно вольнодумной эпохи…
Она устремилась в сторону беглого и необдуманного вытеснения древних обычаев европейскими скороспелыми взглядами на куда значительно более (после короткого периода очищения) «светлую, чем ранее мудрую» жизнь.
Да только в самой сладкой, внешней, теоретической стороне, а не во всей полноте довольно разумного их осуществления на самой простой житейской практике.
К тому же российские недотепы западники нисколько не собирались отказываться от старой «палки погонялки» для их и без того долгими веками забитого народа.
Сама разница между их представлениями и воззрениями славянофилов заключалась собственно в том, а для чего именно ее снова собирались-то применять?
Ради добра и счастья, как и торжества либерализма или с точностью до наоборот как это было у ультраправых сил.
Раскол мнений между диаметрально различными в самом своем подходе группировками в итоге привел к смерти государственности как таковой и всеобщей анархии.
А истинная в своей разумности борьба с общественными язвами должна была носить всего-то не более чем один, но вполне ж явственный характер.
И могла б она заключаться в одних-то ярких высказываниях в прессе, как и в личных беседах сугубо против одного засилья лживого корыстолюбия священников, взяточничества чиновников, непосильных условий труда для рабочих и все такое прочие.
А это-то и есть то, чему должно было быть осуществимо людьми, что на деле изыскивали бы себе истинную, а не лживую и во всем же липовую справедливость!
Но легче-то всего было сколь уж смачно и агрессивно поругивать власть, которая (в разговорах) этого никому не запрещала, да только от этого она стала еще морально слабее и деспотичнее, и случилось это задолго до первой революции.
А вот если б в широко распространяемых листовках речь шла не про самодержца, а про местное руководство с самым подробным описанием всех его подлых грехов и просчетов все могло быть совершенно иначе, чем оно затем оказалось во времена всеобщей злобы новоиспеченного большевизма-демонизма.
И главное нужно было создавать фонды для нуждающегося населения, а не бубнить чего-то про власть самодержавия и ржавые цепи, которые надо б всенепременно значится разорвать, дабы достичь ранее никому неведомого счастья.
А чего уж до этого и впрямь-то такого ужасного было?
Неужели одно лишь унижение боль и смерть?
Да нет, похоже на то, что речь в таком духе можно вести только о том, что в результате всех благих усилий пришло-таки тому прошлому действительно вот на смену.
Но почему же это вместо света грянула тьма египетская?
Ну так, наверное, потому, что подпольные типографии деньги жрали словно свинья помои, а сеяли одну смуту, да более чем явную разобщенность в обществе.
А ведь именно в этом и заключается тот самый «хлеб насущный» для всякого рода политических авантюристов, главной задачей которых, (а скорее даже и темной своекорыстной мечтой) являлось не более чем одна та возможность войти во власть в их отсталом, аграрном государстве.
Поскольку тогда-то было б возможно в яростном вихре восторженного популизма прибрать все народное лично себе, оставив народу, одни значится вот неосуществимые светлые мечты о скорых переменах в его извечно безотрадной участи.
Обиженные жизнью или объевшиеся догмами о светлом царстве добра исполнители чужой воли в действительности болели душой за величайшие на все последующие времена небесные блага для всего простого народа.
Однако ж ими вот исподволь также ведь явно двигало желание отомстить самодержавию за все те беды и несчастья их личной жизни, которые они вольно или невольно ему приписывали, увязывая его единоличное правление со всем своим крайне неудавшимся бытом.
Такие люди нередко деконструктивны в своем подходе ко всей окружающей их действительности, и от них никак нельзя ждать совсем уж на деле ничего путного или хотя бы и впрямь хоть чего-нибудь созидательного.
Но от них ничего такого вовсе не ожидалось, а скорее, наоборот, от них еще изначально требовалось одного разрушения всего того явно не ими созданного.
Ведь как раз таки этого революционеры верхнего яруса демагогического крыла вовсю добивались прямо-таки исходя как старый паровоз (с прохудившимся котлом) паром, лютым пылом борьбы со всякого рода социальной несправедливостью.
А сами-то они не в Якутии в ссылке обитали, а в эмиграции щи лаптем хлебали, аж за ушами у них тогда вот трещало.
Причем, тот, кто их там поил, да кормил экспроприациями, а проще говоря, самым обыкновенным рэкетом и грабежом, в конце-то концов, и стал их мясником, попросту не питая никаких иллюзий относительно их неподкупности и неукротимого фанатизма.
Именно так вот, очень уж многие из них потом пошли в котел людоеда, когда он окончательно пришел к безудержной и абсолютной власти.
Но ведь были же и другие, те, кто прежнюю власть не прокламациями расшатывал, и шли те люди почти на верную гибель.
Эти самые боевики эсеры были ярыми борцами «народного мщения», и как всегда при таких делах, они мстили непонятно кому и непонятно за что.
Потому как метафизическая вина перед народом или абстрактными идеями добра вообще очень уж это малопонятная субстанция, и ее может быть буквально-таки столько, сколько уж чье-то душе то будет угодно.
А все ж таки зло еще никогда не испускало дух после самой удачной ему мести, если, конечно, она не была настояна на невинно пролитой крови, кем-то вполне так осознанно загубленного, близкого человека.
Глупость всякого рода другой кровавой мести совершенно же очевидна, потому что, мстя за свое, отомстишь вот и за чужое, ну а потом это же тем, кто о том сколь уж слезно просил еще вот затем оно вдесятеро дороже обойдется, таков уж общий для всех закон природы.
Вот оно как, пуская в расход царских чиновников, народные мстители, подготавливали захват власти людьми с твердыми и несгибаемыми, словно гвозди убеждениями.
Всякое кем-то организованное насилие в своем собственном обществе, подразумевает под собой одно ведь еще его, куда большее затем усиление, причем в самом ближайшем же будущем!
И именно поэтому одной из самых важных исторических вех в истории России стали еврейские погромы, исподволь подстрекаемые царским правительством, они-то отчасти и привели, в конечном итоге, к бунту.
Нельзя полностью прижать целый народ к ногтю, и это вполне касаемо любого уважающего себя национального меньшинства, в конечном итоге оно, обязательно еще отреагирует ответными насильственными действиями.
Вот пример из книги Игоря Губермана «Прогулки вокруг барака».
«А поляки?! Неужели вы думаете, что насильственное присоединение, разделы, всяческие унижения, подавление любого шевеления в стране — это все они простили России? А кого Достоевский, этот нерв души российской, — он кого не любил? Тех же евреев и поляков. Почему же вы поляков сбрасываете со счетов, когда говорите о тех, кто осуществлял российский геноцид? Я вам два имени сразу назову: Дзержинский и Менжинский».
К этому списку можно добавить еще и кавказцев, которым также в составе российской империи отнюдь не весело жилось, да и прибалтов, уж очень они в революцию, как только смогли, отличились.
А все, потому что царская власть вообще терпеть не могла никаких инородцев, и спуску им не давать считала своей великой, святой обязанностью.
А своих тоже совсем уж не жаловала, по струнке их ставила, чуть ли не седло на них надевала, так что было, куда новому сатрапу ловко так примоститься, вот он и взнуздал «кобылу новоявленной российской тирании».
Ну а главное вот еще в чем, Сталин (Джугашвили) вовсе не до конца использовал все имевшееся у него возможные средства по закабалению народа, поскольку все могло быть, еще, значительно хуже.
В явственное подтверждение своих слов автор может привести слова величайшего поэта Александра Сергеевича Пушкина.
Леонид Ляшенко. «Александр II, или История трех одиночеств»
Прислушаемся, например, к А. С. Пушкину, который в свое время писал: "Не могу не заметить, что со времени восшествия на престол дома Романовых у нас правительство всегда впереди на поприще образовательности и просвещения... правительство все еще единственный европеец в России. И сколь бы грубо и цинично оно ни было, от него зависит стать во сто крат хуже».
А действительно все ж могло быть еще ЗНАЧИТЕЛЬНО хуже, чем то, как оно и вправду-то было…
Однако главный и наиболее ответственный за все происходящее в его государстве вождь никак не допустил бы тех великих зверств, до которых вполне так могли дойти его ретивые приспешники на местах.
Вот и Деникин в его «Очерках русской смуты» пишет о том же.
«Московская власть кроила по живому телу страны новые, небывалые формы организации, издавала и отменяла декреты, и одновременно вела борьбу против всех. Борьбу против самовластия мест, где комиссары, комитеты, советы с их чрезвычайными комиссиями расхищали власть центра, проявляя нетерпимый областной, местный партикуляризм. Где по выражению Ленина правила не коммунистическая партия, а просто трехвостка. Откуда с низов общественной иерархии, из волости доносился вопль. «Члены советов губят нас, насилуют нашу волю. Над нами издеваются, как над бессмысленными скотами».
Местные деятели, так и не пробившиеся наверх, были еще хуже ЕГО, у них только ж власти как таковой никогда не было, а вот душевные качества, что вполне б дозволили им стать истинным российским Пол Потом в полной мере имелись.
А у того всего-то страна «Камбоджи» чересчур маловатой она оказалась, разойтись по существу было негде, а то такой тонкий знаток французской поэзии каким был Пол Пот и полтора, а то и два миллиарда людей в самый кратчайший срок изничтожил, передавил бы как мух.
А в России тоже ж они были этакие ваятели по народной крови, но на ее величайшее счастье, оказались они не у дел.
Не было у них в руках настоящей политической власти!
Хотя в некотором смысле советский военно-промышленный комплекс вполне так имел в своих рядах таких недочеловеков, что запросто могли угробить всю планету в одну лишь угоду своим имперским амбициям.
А впрочем, революция, это тот же ядерный взрыв после накопления критической массы, но не между частицами, а между живыми людьми в человеческом обществе.
Однако вожди советской (выдуманной красной пропагандой) нации эту разницу буквально не ощущали.
Им бы все словесами громыхать, а на деле траурный марш по устаревшему в свете исторической диалектики капитализму, вполне так мог стать гражданской панихидой по всей жизни на нашей общей Земле.
Сеять воистину разумное, вечное, доброе его можно только при помощи «плуга» истинного гуманизма, а не того, что по черепам в дальний путь тронется, во имя славных побед над всяким в этом мире угнетением человека человеком.
Это ж еще в те времена, когда не было достаточных технических средств, для того чтобы истреблять людей миллионами простым нажатием кнопки замыкающей контакт...
Уже тогда дошли люди умом до того, что перестали видеть конечную цель в виде мирного сосуществования после окончания неизбежных и тягостных битв за наилучшее завтра.
Ведь уж тогда идеалисты постелили кроваво красный коврик на пути к власти злобным фанатикам кроваво красной химеры.
А те вообще собственно не представляли себе обыденной, мирной жизни, только-то потому, что их судьбой стало восстание, ну а как им жить после него, они о том и вовсе не думали.
Знаний у них было с гулькин нос
Зато амбиций с целого навоза воз.
Однако для того чтоб выдавать на гора ярые возгласы типа «долой» весь нынче-то существующий порядок для того много знать воистину вредно, а то и вовсе так непотребно, а значится, стоит только лишь переполниться верой, а далее ею все что угодно оказывается можно будет в конце-то концов оправдать.
И эти несносные деятели вселенского добра и всеобщего счастья были до того огненосны очами, что от их сверкающих пламенем речей и в самом-то деле могли воспламениться ковры в чертогах иуд буржуев и помещиков.
Что собственно и произошло, не принеся при этом ни малейшей пользы всему трудящемуся пролетариату.
В конце-то концов, вышло, с точностью до наоборот, эта явная дурь, а вовсе не истинная вера в человека и лучшее в нем только же переполнила его инстинктом собственничества и отсутствия страха пред Господом Богом и судом собственной совести.
А ведь эти духовные ценности внутри сердца прежнего дореволюционного россиянина были зачастую во многом напрямую увязаны, и надо б сказать, что более чем простым и естественным образом, с воистину величественным всем духом своим православием, а также вот золочеными куполами ее храмов.
А теперь они были повсюду порушены и осквернены, а вместе с ними оказались втоптаны в грязь и все человеческое в людях вообще.
Людей же попросту нельзя не лишить всего их первоначального духовного начала, весело и смело, силой отобрав у них то, во что необразованное и целыми веками забитое население верило всю свою сознательную жизнь.
Ему прав бы побольше при твердой власти, а не совершенно ненужных нищим духом благ духовной свободы!
И именно из-за этой всеосвобождающей лихости и несусветной вседозволенности люди и стали бояться даже и нос на улицу высунуть, а то вдруг ограбят, изнасилуют или убьют за медный грошик.
На ряду прочих, других причин - это проистекало и от того простого факта, что вместе с религией отмерла и мораль, а ее никак нельзя было воссоздать на некой новой общественной основе, поскольку главные ее постулаты зиждутся внутри человека, а не создаются некими совершенно отдаленными от повседневности исключительно надуманными факторами.
Лозунги о всемерной пользе и свободе, в конце-то концов, оказались яростными воззваниями о свободе от совести вообще и всеобщей пользе для одних только грабителей и насильников.
Вот уж они разгулялись по матушке России!
А главные разбойники у народа еще и душу его ничтоже сумняшеся взяли да выкрали, выдав ему на сменку грязное белье диких иллюзий.
Их снизу поддержали «честные воры», пожелавшие украсть так чтоб уж хватило на всех и досталось-таки добра всем ведь и каждому поровну!
Что те, что другие, как правило, никаких материальных ценностей вовсе не создавали, поскольку были слишком уж заняты борьбой за мнимую социальную справедливость.
От их воспоренных синим пламенем словопрений, вроде, как и вправду могло вспыхнуть и в гиблом пламени сгореть - всякое насилие над каждым в отдельности человеческим я.
Да все ж таки, то были одни глупые, никчемные слова воистину верующих, в невообразимо несусветную ахинею, тех самых восторженных до полного отупения светлооких утопистов.
Поскольку ничто подобное в корне не могло быть хоть как-то реальной картиной дальнейшего развития человечества и будущего миропорядка.
Но убедительность запросто переходящая в самоубежденность общественной глупости в том-то и состоит… в ее искреннем ослеплении вселенскими благами, и как следствие этого ее же порочно сладостной горячности взять бы все на свете зло, да буквально разом же извести.
А между тем душевный настрой этих горемечтателей был впрямь-таки, словно у тех же узников, вдруг вырвавшихся из темного подземелья на сколь вожделенную ими свободу.
И немедля, ни минуты, эти «достопочтенные благодетели всего рода людского» тут же преступили к их безмерно «одаряющему весь мир добром и светом» до чего только суровому занятию...
И вот словно заклятый враг всяческого общественного спокойствия и равнодушия к большим и светлым свершениям, они словно тот еще репей, тотчас же стали ко всему на свете так ведь прилаживаться, дабы иметь возможность распространить всю свою дикую хулу о безрадостности серой сегодняшней обыденности, как можно далее, шире, а главное раздольнее.
Они так и сеяли семена своих сплошь надуманных в угаре винных паров и спертого воздуха идей.
И было-то таких хапуг, будущих несусветных общественных благ буквально-таки превеликое множество, и оказались они до чего разношерстны во всем своем изобилии и скоморошьей красе, а уж сколь без конца и края они были обильны в своей многоплановой цветовой гамме?
Декабристы и якобинцы, к примеру, все еще являлись представителями несколько иной человеческой формации, поскольку не имели ж они тех четких остро отточенных убеждений, а только один лишь нигилистически настроенный разум, неистовые чувства и стремления в корне переменить весь этот мир, но ведь и не более того…
Они желали лишь очищения, света вместо вековой тьмы, а не разрушения всех до единого устоев существующего общества.
А большевики смотрели на этот мир в некотором смысле совершенно иначе им бы только все прежнее полностью и навсегда разом бы сокрушить.
Деникин в его книге «Очерки русской смуты» пишет об этом так:
«Этот упрощенный большевизм - с типичными чертами русского бунта - проводить было тем легче, что он отрешился от всяких сдерживающих моральных начал, поставив целью первоначальной своей деятельности одно чистое разрушение, не останавливаясь при этом перед угрозой военного разгрома и разорения страны».
А все ж только-то потому, что, они себя на место Господа Бога поставили, так как его по их передовым представлениям попросту не существовало вовсе в самой так сказать изначальной природе вещей.
Ну а более ранние пташки «народной воли» были в основной своей массе одними только сторонниками деизма, учения считавшего, что Бог он, конечно же, есть, но он никак, мол, не вмешивается в управление миром, а сидит себе где-то в сторонке, на завалинке.
Ну а новых-то обличителей старой как этот мир «тьмы египетской» незапамятного от глубины веков рабского и господского быта, от всех прежних отличала еще одна так с виду довольно незначительная, можно сказать весьма невзрачная деталь.
Им всем этак была свойственна святая вера в блаженное бытие, гарантированное всем и каждому, акромя отпетых кровопийц и подлых душителей свободы.
И не в ту загробную, светлую жизнь, что в былом и ушедшем, что так уж сладостно была наобещана сладкоречивым поповским речитативом, а в ее вполне земной «по воде вилами писаный» аналог.
Вот только б надо было перекроить все заново, по своему, и вот уж точно великое счастье само к нам тогда нагрянет.
Его приходу в наш век образования и культуры препятствует разве что, одно только засилье старого рабства и замшелого варварства всевозможных унижений и лакейского лизоблюдства.
А вот как бы ни так!
Но дело-то тут было вовсе не в самом по себе атеизме как таковом, а в чьей-то абсолютной в том убежденности, что весь наш мир скроен плохо, а потому его б надо на скорую руку во всем же переиначить.
В полной, а главное подлинной точности как то ему же пойдет на всемерную пользу, то есть окажется всенепременным благом для всего достойного того человечества.
А ведь нельзя было окрестить это хоть как-нибудь и вправду иначе кроме как полнейшим идиотизмом, как впрочем, и самое скоротечное лечение мигрени путем усекновения головы.
А именно этим всякая революция собственно занимается с огромнейшим размахом, судорожно благословляя и боготворя вождей, так как это они наделили ее таким вот великим, суверенным правом.
Хотя, что, правда, то, правда, жизнь сколь уж она тяжка под сущим гнетом злобных эксплуататоров!
Да, так оно и есть, а потому говоря обо всем откровенно и более чем объективно, как впрочем, и без всякого ненужного пафоса, угнетение есть дикий мрак и явный враг всякого духовного прогресса.
Однако деятели лживой коммунистической демагогии они-то ее только еще горластее, а потому понятное дело, куда вот (как и понятно) значительно прожорливее.
При этом подавление воли и закабаление человека человеком столь властною рукой так невообразимо давно пришло с самым исподним в человеческой натуре в столь совершенно незыблемые укоренившиеся формы…
А потому значит, оно и являет собой, от всего этого нашего всеобщего жития-бытия самое что ни на есть неотделимое целое.
Можно ведь даже и так об том, в сущности, высказаться, что оно попросту так сжилось с нами... словно б те кандалы, что когда-то влитую срастались с несчастными узниками старинных подземелий.
И от него никаким суровым насилием и вовсе-то не избавиться!
И очень уж важно и про то вот не забывать, что именно это такое чисто внешнее, лютое и вызывающее сильнейшее чувственное отторжение недобро, в своем душевном естестве, никак уж оно не проистекает от той самой сути животного происхождения человека, как изначального вида живых существ.
Рабство, некогда, теперь-то уже в столь отдаленном от нас первобытном прошлом совсем ведь его тогда не было, оно же попросту не являлось естественным и первородным олицетворением тогдашнего человека-зверя.
Угнетение, и не только в его современной интерпретации, это насквозь явный продукт цивилизации, а потому оно шлак всего того возвышенного величия, каковое можно лицезреть воочию посещая великие исторические места.
Да, нет ведь ничего проще того значится весьма явственного понимания сколь уж немаловажного обстоятельства, что данное прискорбное положение вещей, действительно во многом противоречит лучшим человеческим чувствам и сердцу от него бывает сколь же и вправду нестерпимо больно.
И кстати именно в связи с этим разум культурных и просвещенных людей столь агрессивно и воинственно противопоставил все свои изощренные и возвышенные принципы тому до чего плачевному, однако, целыми веками устоявшемуся, социальному положению общества.
Нашлись же умники, что без всяких долгих и совершенно излишних прений, вооружившись до зубов тяжеленым, что твой булыжник «Капиталом», и впрямь так с какой-то никому непонятной стати так вот и вознамерились, привести весь этот многоликий, вовсе не бесплотно окружающий нас мир во вполне однозначное соответствие чьему-то лучезарно-возвышенному облику и подобию.
А между тем этому эксперименту по наивысшей степени многозначительным переменам в самой сути обыденной человеческой психологии и скорейшему переустройству всей структуры общественного здания уже заранее была уготована кромешная тьма всех на свете благих начинаний, основанных на одних только наилучших намерениях.
Без соответствующей сметки и многолетней обкатки на суровой практике, такие вещи до добра никого не доведут, даже если б речь шла только вот о создании некой доморощенной артели на экспериментальных принципах производства.
Вот так и этому великому (от его радужных иллюзий) почину уже на роду, было написано взять да возродить повсеместно процветавшее в седой древности идолопоклонство со всеми его внешними атрибутами и прежде всего человеческими жертвоприношениями во имя некого лучшего, «светлого» грядущего.
Книга посвящается светлой памяти Василия Гроссмана, чье великое мужество послужило автору весьма славным примером.
«А между тем замечено, что хорошую вещь можно написать только в обстреливаемом отеле». Братья А. Б. Стругацкие «Хищные вещи века».
«Потому что в истории мира не было более отвратительного государства, - сказал Кетшеф». Братья А. Б. Стругацкие. «Обитаемый Остров».
«Нет дела, коего устройства было бы труднее, ведение опаснее, а успех сомнительнее, нежели замена старых порядков новыми». Н. Макиавелли
Никогда на этой земле ранее такого ведь еще не бывало, да вот не иначе, как далее ему не бывать-то совсем... вот просто, откуда теперь ему собственно взяться?
Этакому емкому мусорному бочку для мощнейшего пылесоса красной пропаганды?
А не иначе, как то и было тем, чем (в великой тайне) являлись оба полушария мозга простого советского человека.
До чего охотно сглатывая слюну, беспрестанно чмокая губами, с легчайшей легкостью и душевностью, уплетая плоды огромного творческого труда...
А к тому ж еще уверенно и спокойно отсчитывая пульс нового времени, в этот дисгармоничный, а сколь неугомонный, а главное бестолково прекраснодушный, не иначе как отделенный занавесочкой пряных абстракций, а оттого ведь и праздный мир европейской мысли...
Это ж в него-то с «хлопаньем крыльев» вторглись зачинатели светлых идей всей своей маскарадной, суетливой, и до чего болтливой толпой!
Нет, разумеется, было б куда приличнее назвать всех этих оседлавших «безликих парнасов» мечтателей ретивой когортой готовой идти по облакам к наиболее главной цели всей их жизни... радостной эпохе скорых и спорых невероятных свершений...
Да только вполне ясных принципов всегда ведь так необходимых для осуществления реальных действий, а также вот и воистину практического подхода к действительности, они отродясь не имели...
А потому во имя истинного духа правды все ж таки назовем это явление так как оно вполне же того заслуживает.
Вся эта совершенно опьяневшая от духа свободы либерально настроенная братия, так вот и воцарилась в пенатах новых, смело так отвоеванных у прежнего здравого смысла мыслей-миражей...
И это, кстати, то, что и было их вящим уделом! Все их интеллектуальное кривляние было тем дальше от истины, чем старательнее они пытались ее извлечь – явно-то, что совсем уж не из того места...
Книги для человека, отвернувшегося от всех естественных реалий, становятся тем же, чем они, к примеру, окажутся, скажем, уж так, для грядущего хирурга, отказавшегося от глупой физической практики ради пустого теоретизирования, но всерьез готового пустить кровь - напрочь с ходу отсечь все гнилое и омертвевшее...
Мягкие души этих сладко позевывающих доброхотов, сталкиваясь со всем настороженно казенным, а то вот и отчаянно свирепым неприятием их гуманнейших намерений быстро и легко приобретали каменную твердость и хладность.
И в дальнейшем они становились на путь войны со всем общественным организмом, который и вправду был отягощен веригами векового бесправия и произвола.
И был он до чего могуч, но вот очень уж недалек, а главное одного нисколько ж не понимал, а именно, что главный его козырь «стращать и не пущать» не только совершенно морально устарел, но также еще и послужит он кузнечными мехами, беспечно этак раздувающими всегда слегка тлеющие угли террора.
И он стал тем более массовым, что изначально во главу угла ставилась вовсе не ненависть, а грядущее всеобщее счастье.
Что же касается несчастий, то царское время на них не скупилось и нечего плакать о том, что стало предтечей жесточайшей трагедии 20 века.
А все его беды, по своей исконной сути, как раз таки начались с тех блаженных, наделенных неземным разумом добрейших идеалистов, коим был вовсе не близок весь белый свет со всеми его застарелыми болячками.
Зато до чего близко было им то яркое сияние, что исходило от толстенных фолиантов созданных усердной слепотой самого различного рода теоретиков, только вот корпевших в библиотеках над трудами древних философов, а также и своих ближайших предшественников.
...и надо ж именно вот оттуда изымающих блики своего ярчайшего нового мира.
Дело то было в принципе правильное, если б конечно никто б не собирался спешить, одевая в белый саван всю существующую современность.
А между тем ныне существующий порядок в каких-либо резких так вот и впрямь положительных улучшениях нуждается совсем уж не более чем тяжелобольной в тех самых символических белых тапочках. Никакие идеалистические (не заземленные) принципы ни в чем так и не смогут переменить его хоть к чему-то на деле действительно лучшему...
Все зачинатели этих процессов либо сгинут в сплошном бездеятельном популизме, либо что явно окажется еще куда хуже, будут всецело отодвинуты в сторону яростными сторонниками захвата власти любой ценой и под любым предлогом.
И все ж они эти грамотеи-прихлебатели… подобны тем, кто всегда был готов поживиться за чужим столом только на этот-то раз в неком чисто духовном смысле...
Ну а кроме того те яростные речи о самой прямой необходимости скорейшей перекройки всего существующего мироздания создают самое великое множество фанатиков, поверивших пустому кликушеству, и вот с непримиримым добром в очах так ведь и устремившихся быстрехонько распахать плугом идей всю целину человеческого невежества...
На разумный, читай раннехристианский подход в смысле терпимости, благодушия, отсутствия всяких требований понимания больших и неудобоваримых истин эти-то люди были попросту неспособны....
Им-то лишь бы так удалось без всяких долгих и мучительных проволочек нынче-то так уже просочиться сквозь все препоны и запоры в отныне нисколько незапертые перед ними двери, да так словно те были еще крепко-накрепко заперты на замок!
Ну впрямь как в замочную скважину, они нагнетали свой догматический свет доморощенных абстрактно непобедимых истин.
В них-то все самое собирательно темное как раз и присутствовало...
Тайность, хитроумная аллегоричность, эзопов язык, благосклонность к тайным интригам все это явные пережитки позднего средневековья, а потому и несли все эти благие идейки черты стародавней закрепощенности духа.
Появившиеся возможность некой явной отдушины сама собой вылилась в сущий антагонизм и отрицание всех прошлых религиозных идеалов, глупейшей попытки замены их чем-то земным и сколь же плотским, однако, до чего только радужным и сияющим.
В этих новомодных проявлениях мысли и духовности отпечаталось буквально все самое наихудшее как вот весьма скупое на житейский ум наивное рыцарство, да так и темные злокозненные интриги, причем люди придерживающиеся последнего часто добивались своих целей путем взвинчивания и растравления слепых надежд людей куда более чем они достойных.
Однако и те достойные не были они чисты в своих псевдогероических замашках и помыслах...
Ими двигал импульс, им желалось всенепременно самым надлежащим образом незамедлительно воплотить в жизнь все те до чего призрачные и буквально-таки сплошь надуманные немыслимые изыски духа, берущие свое начало от всех тех излишне оптимистичных, скороспелых надежд...
А началось-то все с того, что представители определенной духовной среды весьма плотно притерлись друг к дружке во время темной ночи средневековья, а теперь значиться, изволили излить на нас сирых весь первозданный свет своих потайных дум...
Да то были именно они те до чего рьяные кузнецы-молотобойцы, ревностные кураторы всеобщих благ в новоявленном на этот-то раз (по их вере) «чисто земном раю». То есть в том самом, что и был всей нашей новой судьбой так уж всем нам предначертан (с их личной точки зрения).
И это ж ему в новоявленной суровой действительности враз так вот вполне полагалось для всех нас заменить никогда на деле не существовавший рай небесный. И то было ясно, чьих рук дело влиться свежей, яркой струей в старое патриархальное общество.
И осуществил же это кое-кто этакое благое дело на том самом высоком прибое заявленных во всеуслышание впрямь-таки носом унюханных свобод и отныне никем так уже не возбраняемых прений...
И почему это им теперича было не погалдеть о том самом сколь уж действительно важном, чему ведь в его истинную, конечную, логическую форму еще удастся прийти в одном только самом отдаленном будущем.
Для того ж потребуется сколь много еще долгих веков повседневной обкатки абстрактных идеалов на грубой почве повседневного быта.
А в наше сегодняшнее время самый насущный вопрос заключен он в том, а зачем же было делать из всего этого замкнутый круг самих-то собой уж во всем этак доказанных истин, будто б и впрямь требующих самого незамедлительного своего, практического применения?
Но, что вообще могло остановить зарвавшихся от запаха свободы слишком уж этак без зазрения совести кипятящихся либералов?
Они попросту воспринимали данное им великое благо нести всякую несусветную околесицу как одно свое истинное, для всех их исконное право творить, добро, обличая и бичуя старое как этот мир зло.
Они при этом стремились куда-то вперед и ввысь, однако со всей очевидностью можно сказать, что они были попросту одержимы идеей, воссоздать ту самую стародавнюю природную мудрость, что была, по их мнению, некогда всеми нами просто утрачена из-за бесконечно слащавых догматов веры в загробную жизнь.
От их просвещенных умов повсюду засквозило леденящим холодом простецких логических абстракций, а ярость благородная их добрейшей души она ж сама-то собой обнажила обоюдоострые мечи всегда склонной ко всякому обильному кровопусканию жесточайшей, абстрактной справедливости.
Той самой, что во все времена была слишком уж самооправдываемой всей ее великой задушевной простотой, возникшей на основе полудетских дрем, в которых она созерцала как в зеркале никогда, так и несбывшееся светлое завтра.
У этих горереформаторов воздуха в груди хватало на одно раздувание утопических грез, но отнюдь не на реальное улучшение стесненного положения обездоленных и по большей части не иначе как самими-то собой и угнетенных классов.
Эти благие доброжелатели всего сущего на этой земле, только, то вот и делали, что изливали друг другу боль о сколь удручающей неполноценности всего нынешнего обустройства (для них дореволюционных), а главное, о крайней необходимости его скорейшего переоформления, в куда более подходящем для них облике и подобии.
Да только до далеких звезд на небе им было как-то совсем же вот не достать, однако, сколько б его не было под голубыми небесами, они всенепременно вознамерились, во что бы то ни стало запросто переиначить, придав ему совершенно иной вид, суть и смысл.
И вот до чего неистово томились их горячие сердца в хмурые, унылые дни той самой обыденной пасторальной повседневности.
Лично им до чего уж были потребны все те совершенно неизбежные, а все-таки по некой непонятной причине чрезвычайно запаздывающие весьма существенные перемены, из ряда тех, что вот, вот к нам нагрянут, а тем значит, освежат весь облик старого, патриархального общества.
Они этого ожидали как народ иудейский в пустыне манны небесной.
А их извечно сонная эпоха и вовсе-то не дышала им даже в затылок, вконец запыхавшись, скача вприпрыжку вслед за их убегающим куда-то совсем уж в этакое далекое далеко до чего лучезарным сознанием.
А тем паче, куда было простым обывателям, хоть сколько-нибудь поспеть за их возвышенным от ярких искр просвещенного либерализма, буквально космическим мировоззрением.
Они и вправду, в самом подлинном на то смысле стремились к чему-то бесконечно светлому, небезрадостному и действительно лучшему сразу для всех.
Да только будучи в том бесповоротно, окончательно и чрезвычайно фанатично убеждены, что светлый путь к нему пролегает темной тропой бессмысленной крови во имя смерти всех тех, кто только способен помешать человечеству, проделать его гигантский скачок в наш великий завтрашний день.
Он был для них окутан туманом простых и радостных ожиданий, а обыденная и безыдейная жизнь, была им попросту совсем же неинтересна, поскольку не сияла изнутри яростным восторгом светлого конца всех прежних бед и несчастий для всего человечества в целом, разве что без карикатурно отображенных в литературе, злобных уродов и палачей.
И сколь уж наиболее яркими, а также вот и во всем до конца последовательными в деле подобного - по своему веского восприятия всей окружающей нас действительности, оказались в 19-20 столетии некоторые блаженные духом граждане российской империи.
Жили-то они в стране с так и ни в чем неизжитым феодальным прошлым, да только вот захотелось им, в единый миг стремглав ринуться в мир бытия сколь уж от нас далекого, но до чего впрямь светлого и праведного.
Тут сыграла свою роковую роль полнейшая оторванность от реалий людей, что живя в двух столицах империи, совершенно про то позабыли, что они едва ли более чем малая часть от того необъятного этноса, в котором в те времена все так еще и не отмерло почти, то же, что и тысячелетие, назад довольно-таки мало изменившееся язычество.
Это не только предвзятое мнение автора вот что пишет об этом великий человек царский министр финансов Витте Сергей Юльевич
«Царствование Николая Второго»
«У нас церковь обратилась в мертвое, бюрократическое учреждение, церковные служения -- в службы не Богу, а земным богам, всякое православие -- в православное язычество. Вот в чем заключается главная опасность для России. Мы постепенно становимся меньше христианами, нежели адепты всех других христианских религий».
Разве не ясно, что неграмотный человек, и близко сам не прочитав ни страницы Евангелия, вряд ли что мог быть воистину верующим, а был он, считай что, одним-то слепым отзвуком на скорую руку заученных молитв.
Вот именно поэтому официальная религия и являлась для большинства жителей прежней России едва ли чем-то большим, нежели общественно признанным положением вещей, а потому зачастую если внутрь их души свет церковных служб, как-то и проникал, то не слишком-то глубоко он там оседал.
К тому же церковные службы были зачастую делом обязательным, а всякая обязаловка чревата казенным отношением к делу и веры в Бога она уж точно никому нисколько не прибавляет.
И именно этим людям так еще толком и не принявшим в душе светлое учение Христа, кое-кто из слишком уж яро эмоционально настроенных либералов и впрямь возжелал поручить строительство общества совершенно нового типа, основанного на принципах абсолютно неведомых, а не просто недосягаемых всякому элементарному логическому анализу, причем даже вот и у человека начитанного.
И то чего не могло быть хуже, так это разве того, чтоб всякие недруги и злопыхатели из тех, кто на дух не выносят «ретроградов» сторонников старого сложившегося веками уклада, были до чего ж искренни в их неистовом (от всей амбициозной глупости) желании весь этот мир как он есть так вот сходу переиначить.
По наивности своей они думали, что этого можно добиться, срубив под корень всякое в нем угнетение, одних из нас над другими.
И наиболее скверным в их поведении было как раз то, что они начисто отрицали всякую собственную духовную связь с их неумытой, веками барским кнутом забитой родиной, в душе паря в безмерно воображаемом мире, сладостных и радостных ожиданий грядущего счастья.
Легендарные (в советское время) либералы, наверное, ни сном ни духом не ведали о той сколь безмерно высокой цене, которою еще придется заплатить России за их столь внешне яркую, изящную и изощренную словесность.
А оная являлась чем-то до чего ж чем-то донельзя умопомрачительным в ее чисто наружной одухотворенной сути, однако внутри себя - это утопическое мировоззрение таило пожар разгоряченных сердец (опять-таки от полного отсутствия воистину светлой головы).
Она несла в своем чреве тот самый смертоносный заряд, коим были напичканы (начинены) мозги всех тогдашних крамольников Раскольниковых.
А начинены они были самой изощренной жестокостью ко всему сколь родному и давно уж им этак вконец обрыдшему.
Душевным настроем всех этих людей стала европейская целесообразность, смертельным ядом своей ненависти, косившая несчастных аборигенов далеких земель, да вот же, в самой-то просвещенной Европе ее применять было как-то непринято.
Но там, на неведомых дорожках, где еще толком не укрепились нормы цивилизации и весьма изысканной культуры, абсолютно все было дозволено всем несущим ее мишурный и призрачный свет.
Правда, жизнь небезбрежна в ее тайных желаниях и намерениях, а свято место пусто не бывает, и если примитивный уклад жизни уступает чему-то более организованному, светлому и идейному, то надо б еще поглядеть, а не сулит ли это горе и страдания, смерть и муки для сколь многих простых людей, но не хищных же двуногих ЗВЕРЕЙ?
Не для всех, естественно она будет ПРОСТОЙ БИОЛОГИЧЕСКОЙ, но для сколь многих она окажется воистину кончиной духовной, и будет она таковой именно вот вследствие «имплантации в уме народа» чуждых ему идеалов, а это ж само собой ведь проистекает от всякой «великой» идеи революционного общественного переустройства.
И именно от этих-то веяний сколь мерзко и гадко, да попросту ведь отвратительно разило холодом безбрежного океана леденящей, логической правоты безо всяких признаков человеческого сердца. А кроме того революция изначально задумывалась для тех мест, где пролетариат был уже довольно-таки развит, чтобы иметь хоть какую-то возможность проникнуться духом идеи, а не всего-то взять, да словить тающую на губах сахарную вату светлой мечты.
И идея сама по себе была отвратительно догматичной и окрылялась одной-то кабинетной фантазией академика от опричных наук Карла Маркса, который украл свои блестящие кораллы из мифов и снов либеральной интеллигенции.
Мысль Маркса, как и понятно, вьется вьюнком вокруг древа всеобщих наработок в социологии его времени, но главные ее координаты - это деспотизм на гребне фантазии о земном рае после уничтожения всецело мнимых цепей. «Демосфен новых времен» язвил, как мог, дабы людям самим забрать, то, что им не дал Бог!
Либералы «светлых идей» просвещенного радикализма были в полнейшем восторге, как от него самого, да так и от сущего переиначивания общечеловеческой действительности в его псевдоинтеллектуальных потугах привнести в экономику вящие философские постулаты.
Маркс походил в этом на всех их в утонченных думах своих живущих очень уж далеко вдали от всей той корыстной и эгоистичной братии торгующих невежд.
Либерально настроенные радикалы просто-напросто захотели околдовать жизнь чарами своих возвышенных словопрений...
А смерть классов и вакханалию дикого насилия, они как, то вполне очевидно более чем однозначно восприняли, словно б то была совершенно неизбежная плата за гигантский духовный прогресс. Просто так уж само собой выходит у людей, нисколько не ведающих искренней любви ни сердцем, ни душой ко всякому человеческому существу только ж за то, что оно, точно как и они, тоже ходит себе на двух ногах и само значит, не спотыкается.
У них, понимаешь ли, все решал могущественный в его сверхъестественной власти над всякой реальной действительностью математический расчет, а отдельные люди в смете «усовершенствования всего нынешнего мироздания» как самостоятельно мыслящие индивидуумы вообще нисколько же не рассматривались.
Ведь нет же их (в качестве отдельных разумных существ) на всем белом свете...
Вот что пишет об этом Федор Михайлович Достоевский в его великой книге «Преступление и наказание».
«... Началось с воззрения социалистов. Известно воззрение: преступление есть протест против ненормальности социального устройства - и только, и ничего больше, и никаких причин больше не допускается, - и ничего!..
- Вот и соврал! - крикнул Порфирий Петрович. Он видимо оживлялся и поминутно смеялся, смотря на Разумихина, чем еще более поджигал его.
- Н-ничего не допускается! - с жаром перебил Разумихин, - не вру!.. Я тебе книжки ихние покажу: все у них потому, что "среда заела", - и ничего больше! Любимая фраза! Отсюда прямо, что если общество устроить нормально, то разом и все преступления исчезнут, так как не для чего будет протестовать, и все в один миг станут праведными. Натура не берется в расчет, натура изгоняется, натуры не полагается! У них не человечество, развившись историческим, живым путем до конца, само собою обратится, наконец, в нормальное общество, а, напротив, социальная система, выйдя из какой-нибудь математической головы, тотчас же и устроит все человечество и в один миг сделает его праведным и безгрешным, раньше всякого живого процесса, без всякого исторического и живого пути! Оттого-то они так инстинктивно и не любят историю: "безобразия одни в ней да глупости" - и все одною только глупостью объясняется! Оттого так и не любят живого процесса жизни: не надо живой души! Живая душа жизни потребует, живая душа не послушается механики, живая душа подозрительна, живая душа ретроградна! А тут хоть и мертвечинкой припахивает, из каучука сделать можно, - зато не живая, зато без воли, зато рабская, не взбунтуется! И выходит в результате, что все на одну только кладку кирпичиков да на расположение коридоров и комнат в фаланстере свели!
Фаланстера-то и готова, да натура-то у вас для фаланстеры еще не готова, жизни хочет, жизненного процесса еще не завершила, рано на кладбище! С одной логикой нельзя через натуру перескочить! Логика предугадает три случая, а их миллион! Отрезать весь миллион и все на один вопрос о комфорте свести! Самое легкое разрешение задачи! Соблазнительно ясно, и думать не надо! Главное - думать не надо! Вся жизненная тайна на двух печатных листках умещается»!
Эта самая все умертвляющая целесообразность, и есть порождение западноевропейской цивилизации, а все-таки во всей полноте применение данного глобального мировоззрения имело место в одних только колониальных владениях. Однако Россия чем не колония - только развалить ее надо и все, а уж затем почему бы не колонизировать?
Вот тому яркий пример из воззрений ярого идеалиста Трубецкого... Святослав Рыбас «Похищение генерала Кутепова».
«Николай Трубецкой, словно заглядывая в наше "демократическое" время, написал: "Будущая Россия - колониальная страна, подобная Индии, Марокко или Египту". Правда, тут же добавил: "Азиатская ориентация становится единственно возможной для настоящего русского националиста"».
А ведь и вправду, вот, к примеру, те же немцы: не только ведь они русские железные дороги строили, да еще, небось, как пить дать вполне примеривались, да заглядываясь на широченные русские просторы, как на свою будущую вотчину.
Эти планы, естественно, что не у всех их имелись, и лишь у некоторых из европейских правителей, они могли вызвать в душе хоть какой-то значимый отклик, да и то более чем неопределенный и вовсе не надо думать, что все в этом мире идет обязательно к чему-то, кем-то заранее так уж во всем предрешенному.
Слишком много в политическом мире часто сменяющихся игроков и сила их влияния все время изменяется, чтоб можно было говорить о некой долговременной реальной последовательности...
В случае же какого-нибудь общемирового национального заговора его-то только б последние дураки прозевали, а людей умных больше одного максимум двух десятилетий так развести совсем же нельзя.
Но никакого заговора на деле не было, а был только страх перед быстро разрастающейся российской империей, и нежелания предоставлять ей новый геополитический статус по окончанию Первой Мировой Войны промеж западных европейцев.
Нет, и не было ничего такого совсем уж бесконечно зловредного...
Да и сами-то российские либералы далеко не всегда про то ведали, чего им самим-то на деле надо. То ли полной свободы, или вот во всем этак особой безгрешной жизни без русской волынки и всегдашней безыдейной скуки.
Достоевский он тоже, зачастую находился промеж двух огней, как между средневековой русской дикостью, да точно так и где-то близ самой утонченной помыслами своими целесообразности новых времен.
Его многолетняя жизнь заграницей...
Он смешал все это в единое, неделимое целое и вот этот-то сумбур и прозван людьми «достоевщиной». А между тем сама почва, на которую упали семена светлых помыслов Достоевского, была сколь уж проникнута вековой тьмой, и представляла она из себя подлинный омут с копошащимися в нем чертями.
Вот именно туда и призывали думающих людей заглянуть все эти великие Львы Толстые и Федоры Достоевские, да только неведомо было их кипящему в огне страстей интеллекту, что все и везде в этом мире в сущности одно и то же, только где-то оно слишком приглажено внешним лоском и красивыми мечтаниями, ну а где-то так и вовсе же нет.
Причем несбыточные красивые мечтания отрывают от естественной почвы значительный пласт думающей интеллигенции и тогда под вскрывшейся «почвой обыденности» начинают шевелиться всевозможные подземные черви, весьма активно выползающие оттуда на белый свет.
А потом лучи дневного светила затмеваются огнем в очах, и днем с огнем становится невозможно найти хотя бы одного здравомыслящего человека. Простых людей при таких делах вполне так можно будет заставить поверить даже и в то, что солнце восходит на западе, а уж заходит оно естественно, что на востоке, потому что святая простота доверчивости к тем, кто несет всякую ахинею, становится незыблемой аксиомой всеобщего восприятия мира.
Это вполне естественное следствие бешеного энтузиазма после пережитых страшных невзгод, а также и малого наличия воистину грамотных людей из своих, тех, которым и вправду вот доверять-то можно.
Природа этого явления заключена также вот в отмирании старой веры, как и яркой необходимости поиска, ей вполне достойной замены более чем соответствующей духу нового времени. Зародилось все это вовсе не в России, а в крайне агностически настроенной Западной Европе, а оттуда с попутным ветром донеслось и до российского берега.
Великие русские классики 19 столетия, захотели приблизить интеллигенцию к народу и добились этого тяжким эпистолярным трудом, так что через созданную ими перемычку в средневековое российское общество очень широкой рекой полилось суровое неверие буквально-таки ни во что святое.
Европа им достаточно быстро переболела, а вот Россия посредством этого недуга заразилась ужасной «общественной чахоткой». В самом прямом смысле этого слова, поскольку «красная зараза» именно эта болезнь и есть, по всем ее так сказать внешним симптомам и признакам. Самой наглядной причиной тому является, то, что европейская цивилизация с самого начала своего существования искусственно стушевывала и упраздняла многие прежние, (дикие) представления обо всем этом мире, обезличивая отдельного человека, ставя во главу угла, прежде всего его, сколь уж чрезмерно возвышенные жизненные приоритеты и идеалы.
А особенно этот процесс усилился в средние века, а затем несколько затих, но возродился с резко ужесточившейся грозной силой в наше новейшее время.
В уже давние времена двух предшествующих нашему сегодняшнему времени столетия - это произошло от самого по себе возвышения культуры на некий «Эверест», где лишь избранным было дано, предоставлялось такое никем, неоспоримое право безмерно потреблять ее живительный кислород.
А что ж остальным? Ну так им для счастья только то, и надо было так это одно на всех общее корыто, ну а кроме того весьма простенькое массовое искусство.
Потребовалось длительное время и весьма конкретный и "остро торчащий в глазу" пример, чтобы духовная элита и власть имущие поняли, что, не наполнив его, как следует, они сколь уж многим рискуют.
Однако для подлинного понимания оного факта их еще надо было до самых чертиков напугать.
Да вот ведь как то более чем ясно видится автору этих строк, для полноценности эффекта вполне б хватило очень уж многих относительно мирных забастовок.
Так, что вовсе не было в том такой уж и впрямь необходимости в действительном создании этакого великого псевдосоциалистического монстра, что испустил свой дух лишь на восьмом десятке своего гадкого до безобразия несуществования.
Теоретическая база для его жития-бытия была создана широкими кругами общественной мысли, и лишь затем была узурпирована малой группой социалистических монархистов во главе с Ильичом.
Именно те, кто желают все народное добро по-своему без остатка переделить лучше всего, затем делят промеж собой ими же на скорую руку награбленное…
А уж отхватив его своими лапищами, никто из них нахапанное ими добро нисколько так добровольно в народное пользование его не отдаст, не та эта людская порода.
Да уж этого у них не отнимешь! Про всякие общественные блага, здорово они умеют языком молоть, но вовсе не преумножать их при помощи каких-либо воистину интеллектуальных усилий.
Моральное обоснование для абсолютно любых насильственных действий у этой разношерстной шушеры всегда зиждилось на истинном фаворе воинственного пыла восторженной, прореволюционной, и, кстати, совершенно апатичной ко всякой элементарной логике жизни либеральничающей интеллигенции.
Поскольку по кажущихся кому-то «вполне разумными» представлениям подавляющего большинства демагогов социалистов, богатство находится в руках сильных, что только, и делают, что угнетают слабых, ну а из этого следует, что у них его необходимо полностью этак вот отобрать, дабы его затем максимально равномерно промеж всех сирых и обиженных перераспределить.
Мысль - это никакая не шариковская, а доподлинно либерально-утопическая.
Им, мол, с облаков их великого благодушия куда виднее, как именно им затем окажется лучше им по уму-то воспользоваться.
Вот оно, то дикое свинство и лицемерие, во многом заключавшееся в бездумном братании с Робеспьером и Кромвелем, оно-то и сослужило России ужасную службу, оказавшись одним из наиболее важных факторов, превративших ее в новый Египет, хотя она всегда жила светлой мечтой являть собой третий Рим, то есть быть естественным продолжением Византии.
Это ее перерождение проистекало собственно оттого самого весьма прискорбного обстоятельства, что людей пожелали силой вывести из тьмы, приучить их к высокой духовности, идейности, а вся эта мощь кровавого убеждения кроме истинно плохого ничего хорошего в себе не несет.
Вот бы понять тем горе воякам с великим общественным злом, всю разницу между добром всецело обмозгованным на житейской практике и его полнейшим антиподом наилучшим из всех орудий Сатаны ВЕЛИКОЙ ЛЮТОСТИ необдуманного общественного блага, а главное, что, для всех и для каждого.
А между тем писатели гуманисты такие, например, как Сергей Довлатов всегда ж они истово стремятся донести до нас на страницах своих книг саму мысль о том, что в принципе, невозможно, как следует, обустроить весь этот наш быт на основе одних вот излишне прекраснодушных чисто логических доктрин.
На бумаге, они выглядят весьма заманчиво, но жизнь - это река, а не костер и уж тем более, не доменная печь.
Так что как уж оно на деле выходит, чем ближе к очистительному огню, тем дальше от вполне естественных норм жизни.
Прекрасные идеалы хороши только как далекие маяки в одиночном, а вовсе не общественном «заплыве» по безмерному морю нашего всеобщего невежества.
Когда же их искусственно приближают к обыденной реальности, они ведут к одним лишь рифам разрухи и тянут нас за собой во всепоглощающую бездну, безумного зла.
Один высокий ум, основанный на принципах силы всесторонне развитого интеллекта, а не только горячего, а зачастую сколь этак безумного сердца, способен ниспослать этому миру великое благоденствие, использовав задушевный энтузиазм в его самом разумном ключе, а именно в смысле вящего сострадания к ближнему.
Конечно, такие писатели как Сергей Довлатов и другие объясняют - это несколько иначе, но суть-то она ВСЕГДА ОДНА и та же, они попросту раскрывают ее не в одном единственном своем произведении, скажем так «Иностранке», Довлатова, а буквально во всем их прекрасном творчестве.
Далее цитата из классика эмигрантской литературы Сергея Довлатова «Иностранка».
«Так что же выше справедливости?
- Да что угодно, - отвечаю.
- Ну, а если более конкретно?
- Если более конкретно - милосердие...»
Милосердие отнюдь не поповское слово оно только-то должно проявляться к людям того действительно достойным, скажем так, к будущим жертвам кровавого маньяка, если он не дай Бог сбежит.
Но тут-то очень уж доброе за чей-то явно чужой счет общество вполне так может проявить сущее ханжество, оно, мол, против убийства как такового, но это должно обозначать его предотвращение даже ценой крови того, кто более чем достоин именно такой далеко не слишком-то злой участи.
А уж политических смутьянов в старой России надо было выкашивать словно сорную траву для всеобщего счастья и благоденствия.
Эдвард Радзинский в его книге «Наполеон Жизнь после смерти» цитирует слова этого доблестного полководца о том, что происходит, когда правители из-за одной своей просвещенной мягкотелости этого вовсе не делают и речь идет не о России, а о якобы просвещенной европейской стране с многовековым опытом культуры.
Вот они истины выскакивающие чертиком из табакерки европейской, а не только русской истории.
«В революции есть всего два сорта вождей — те, кто ее совершают, и те, кто пользуются ее плодами… Пришло время срывать плоды с дерева революции, и к власти пришли воры и негодяи. Началась «охота на ведьм». Под радостные крики толпа разбивала статуи великих революционеров, которым еще вчера поклонялась».
В России такого никогда не бывало, поскольку ее народ никак не пропитан галльским и древнеримским духом в чем-то довольно схожим с бытовым выражением «Кто девушку ужинает тот ее и танцует» только в большом, общественном смысле.
Западноевропейские представления о том, что кто победитель тот вот и прав, светел и свят вполне ж, по сути, искренни…
В России такого конформизма попросту никогда не было, однако имелось странное мистическое стремление всегда быть за родину, каковой бы она не была…
А кроме того существовал хорошо прижившийся на российской почве европейский стиль духовной жизни высших классов, тот что всегда подавлял «мишурным блеском одичавших от всей их суровой непреклонности истин» всю издревле существующую пасторальную действительность.
Сочетание простой «домотканиной обыденности» и логических абстракций самого вычурного вида и толка сказалось на всеобщем духе предсталинской эпохи.
В те времена буквально всю темень и гнусь недавнего средневековья полагалось просто-напросто вымести поганой метлой…
Или же создать ей образ высшей святости духовного единства всего существующего общества.
И вот пришли большевики, и вымели все подчистую не оставив места для разногласий и прений, что между тем оказалось на вящую радость просвещенной прослойке образованного общества не привыкшей куда-то идти самой, а предпочитающей быть ведомой…
И вот большевикам удалось, вытеснив собой все и вся объединить славянофильство с западничеством, заодно еще и предав деланного пафоса всей этой несусветной великорусскости…
Вот нет, чтоб интеллигенции самой задолго до всех этих бесславных времен построения нового сверхкрепостного строя... так уж действительно б всем своим чувством меры, духовностью, и разумом...
Причем надо б заметить, что не аморфно прянично, а по-деловому... всех бед российской глубинки еще в середине 19 века коснутся…
Но им-то было вовсе не до того, ведь главнее не было для них, чем быть выше мерзких вод общественной клоаки!
Разве что по молодости... с юношеским ветром в голове не зная толком как именно повлиять на события, а только лишь желая все враз изменить, ну а потом с возрастом прозрев... уж этак чураясь от всего темного и грязного, словно черт от ладана.
Однако ж тот, кто воистину возымеет желание уйти в политику, дабы на деле, а не на словах прийти на помощь своему народу обязан он приучиться вести себя в ней в точности по всем тем весьма щекотливым, однако общим для буквально всякой политической и общественной деятельности канонам.
А не хочешь, так и сиди в тени и нечего лишнего совсем не болтай!
Поскольку иначе, то общество, что было не более чем временно возглавлено (а предварительно обезглавлено) чужеродными из-за всей их полнейшей отрешенности от всяких политических явей людьми, при дальнейшем развитии исторических событий еще куда более погрязнет в разгуле коррупции с ее абсолютной свободой для злющей царицы осатанелой анархии.
А уж вслед затем все гайки государственного аппарата они вновь-то окажутся, намертво приварены, и всякая мысль о свободе действий станет сущей крамолой и скверной, ересью всецело противопоставляющей себя нашему извечно светлому вероучению.
Но этого-то большинство представителей российской интеллигенции так до сих пор и не поняли, поскольку делать подобные выводы о былой истории то было вовсе не их праведным делом.
Им-то так уж и требуется, чтобы все возникло само по себе, автоматически, поскольку зародившись подобным образом, оно ясное дело будет чище, выше и праведнее.
Причем - это мнение абсолютного большинства.
У автора вообще сложилось такое пусть и весьма субъективное мнение, что и Льва Толстого просто-таки унесло рекой всеобщих предрассудков на этот счет, и он тщательнейшим образом скрывал все свои истинные взгляды, дабы не услышать ему гусиное шипение в свой личный адрес.
Естественный ум этого великого классика кое-где все ж таки явно так проступает сквозь тьму суеверий, но скорее всего ему было куда важнее являться популярным писателем, чем воистину зрелым мыслителем.
Надо ж помнить, что от оголтелого критиканства одни шишки, а не уважение и почет.
Да к тому же еще и сама по себе «гигантская волна всеобщих настроений» в великосветском обществе подхватила его, да так вот и понесла, будучи ведома ураганным ветром своей безмерно вольнодумной эпохи…
Она устремилась в сторону беглого и необдуманного вытеснения древних обычаев европейскими скороспелыми взглядами на куда значительно более (после короткого периода очищения) «светлую, чем ранее мудрую» жизнь.
Да только в самой сладкой, внешней, теоретической стороне, а не во всей полноте довольно разумного их осуществления на самой простой житейской практике.
К тому же российские недотепы западники нисколько не собирались отказываться от старой «палки погонялки» для их и без того долгими веками забитого народа.
Сама разница между их представлениями и воззрениями славянофилов заключалась собственно в том, а для чего именно ее снова собирались-то применять?
Ради добра и счастья, как и торжества либерализма или с точностью до наоборот как это было у ультраправых сил.
Раскол мнений между диаметрально различными в самом своем подходе группировками в итоге привел к смерти государственности как таковой и всеобщей анархии.
А истинная в своей разумности борьба с общественными язвами должна была носить всего-то не более чем один, но вполне ж явственный характер.
И могла б она заключаться в одних-то ярких высказываниях в прессе, как и в личных беседах сугубо против одного засилья лживого корыстолюбия священников, взяточничества чиновников, непосильных условий труда для рабочих и все такое прочие.
А это-то и есть то, чему должно было быть осуществимо людьми, что на деле изыскивали бы себе истинную, а не лживую и во всем же липовую справедливость!
Но легче-то всего было сколь уж смачно и агрессивно поругивать власть, которая (в разговорах) этого никому не запрещала, да только от этого она стала еще морально слабее и деспотичнее, и случилось это задолго до первой революции.
А вот если б в широко распространяемых листовках речь шла не про самодержца, а про местное руководство с самым подробным описанием всех его подлых грехов и просчетов все могло быть совершенно иначе, чем оно затем оказалось во времена всеобщей злобы новоиспеченного большевизма-демонизма.
И главное нужно было создавать фонды для нуждающегося населения, а не бубнить чего-то про власть самодержавия и ржавые цепи, которые надо б всенепременно значится разорвать, дабы достичь ранее никому неведомого счастья.
А чего уж до этого и впрямь-то такого ужасного было?
Неужели одно лишь унижение боль и смерть?
Да нет, похоже на то, что речь в таком духе можно вести только о том, что в результате всех благих усилий пришло-таки тому прошлому действительно вот на смену.
Но почему же это вместо света грянула тьма египетская?
Ну так, наверное, потому, что подпольные типографии деньги жрали словно свинья помои, а сеяли одну смуту, да более чем явную разобщенность в обществе.
А ведь именно в этом и заключается тот самый «хлеб насущный» для всякого рода политических авантюристов, главной задачей которых, (а скорее даже и темной своекорыстной мечтой) являлось не более чем одна та возможность войти во власть в их отсталом, аграрном государстве.
Поскольку тогда-то было б возможно в яростном вихре восторженного популизма прибрать все народное лично себе, оставив народу, одни значится вот неосуществимые светлые мечты о скорых переменах в его извечно безотрадной участи.
Обиженные жизнью или объевшиеся догмами о светлом царстве добра исполнители чужой воли в действительности болели душой за величайшие на все последующие времена небесные блага для всего простого народа.
Однако ж ими вот исподволь также ведь явно двигало желание отомстить самодержавию за все те беды и несчастья их личной жизни, которые они вольно или невольно ему приписывали, увязывая его единоличное правление со всем своим крайне неудавшимся бытом.
Такие люди нередко деконструктивны в своем подходе ко всей окружающей их действительности, и от них никак нельзя ждать совсем уж на деле ничего путного или хотя бы и впрямь хоть чего-нибудь созидательного.
Но от них ничего такого вовсе не ожидалось, а скорее, наоборот, от них еще изначально требовалось одного разрушения всего того явно не ими созданного.
Ведь как раз таки этого революционеры верхнего яруса демагогического крыла вовсю добивались прямо-таки исходя как старый паровоз (с прохудившимся котлом) паром, лютым пылом борьбы со всякого рода социальной несправедливостью.
А сами-то они не в Якутии в ссылке обитали, а в эмиграции щи лаптем хлебали, аж за ушами у них тогда вот трещало.
Причем, тот, кто их там поил, да кормил экспроприациями, а проще говоря, самым обыкновенным рэкетом и грабежом, в конце-то концов, и стал их мясником, попросту не питая никаких иллюзий относительно их неподкупности и неукротимого фанатизма.
Именно так вот, очень уж многие из них потом пошли в котел людоеда, когда он окончательно пришел к безудержной и абсолютной власти.
Но ведь были же и другие, те, кто прежнюю власть не прокламациями расшатывал, и шли те люди почти на верную гибель.
Эти самые боевики эсеры были ярыми борцами «народного мщения», и как всегда при таких делах, они мстили непонятно кому и непонятно за что.
Потому как метафизическая вина перед народом или абстрактными идеями добра вообще очень уж это малопонятная субстанция, и ее может быть буквально-таки столько, сколько уж чье-то душе то будет угодно.
А все ж таки зло еще никогда не испускало дух после самой удачной ему мести, если, конечно, она не была настояна на невинно пролитой крови, кем-то вполне так осознанно загубленного, близкого человека.
Глупость всякого рода другой кровавой мести совершенно же очевидна, потому что, мстя за свое, отомстишь вот и за чужое, ну а потом это же тем, кто о том сколь уж слезно просил еще вот затем оно вдесятеро дороже обойдется, таков уж общий для всех закон природы.
Вот оно как, пуская в расход царских чиновников, народные мстители, подготавливали захват власти людьми с твердыми и несгибаемыми, словно гвозди убеждениями.
Всякое кем-то организованное насилие в своем собственном обществе, подразумевает под собой одно ведь еще его, куда большее затем усиление, причем в самом ближайшем же будущем!
И именно поэтому одной из самых важных исторических вех в истории России стали еврейские погромы, исподволь подстрекаемые царским правительством, они-то отчасти и привели, в конечном итоге, к бунту.
Нельзя полностью прижать целый народ к ногтю, и это вполне касаемо любого уважающего себя национального меньшинства, в конечном итоге оно, обязательно еще отреагирует ответными насильственными действиями.
Вот пример из книги Игоря Губермана «Прогулки вокруг барака».
«А поляки?! Неужели вы думаете, что насильственное присоединение, разделы, всяческие унижения, подавление любого шевеления в стране — это все они простили России? А кого Достоевский, этот нерв души российской, — он кого не любил? Тех же евреев и поляков. Почему же вы поляков сбрасываете со счетов, когда говорите о тех, кто осуществлял российский геноцид? Я вам два имени сразу назову: Дзержинский и Менжинский».
К этому списку можно добавить еще и кавказцев, которым также в составе российской империи отнюдь не весело жилось, да и прибалтов, уж очень они в революцию, как только смогли, отличились.
А все, потому что царская власть вообще терпеть не могла никаких инородцев, и спуску им не давать считала своей великой, святой обязанностью.
А своих тоже совсем уж не жаловала, по струнке их ставила, чуть ли не седло на них надевала, так что было, куда новому сатрапу ловко так примоститься, вот он и взнуздал «кобылу новоявленной российской тирании».
Ну а главное вот еще в чем, Сталин (Джугашвили) вовсе не до конца использовал все имевшееся у него возможные средства по закабалению народа, поскольку все могло быть, еще, значительно хуже.
В явственное подтверждение своих слов автор может привести слова величайшего поэта Александра Сергеевича Пушкина.
Леонид Ляшенко. «Александр II, или История трех одиночеств»
Прислушаемся, например, к А. С. Пушкину, который в свое время писал: "Не могу не заметить, что со времени восшествия на престол дома Романовых у нас правительство всегда впереди на поприще образовательности и просвещения... правительство все еще единственный европеец в России. И сколь бы грубо и цинично оно ни было, от него зависит стать во сто крат хуже».
А действительно все ж могло быть еще ЗНАЧИТЕЛЬНО хуже, чем то, как оно и вправду-то было…
Однако главный и наиболее ответственный за все происходящее в его государстве вождь никак не допустил бы тех великих зверств, до которых вполне так могли дойти его ретивые приспешники на местах.
Вот и Деникин в его «Очерках русской смуты» пишет о том же.
«Московская власть кроила по живому телу страны новые, небывалые формы организации, издавала и отменяла декреты, и одновременно вела борьбу против всех. Борьбу против самовластия мест, где комиссары, комитеты, советы с их чрезвычайными комиссиями расхищали власть центра, проявляя нетерпимый областной, местный партикуляризм. Где по выражению Ленина правила не коммунистическая партия, а просто трехвостка. Откуда с низов общественной иерархии, из волости доносился вопль. «Члены советов губят нас, насилуют нашу волю. Над нами издеваются, как над бессмысленными скотами».
Местные деятели, так и не пробившиеся наверх, были еще хуже ЕГО, у них только ж власти как таковой никогда не было, а вот душевные качества, что вполне б дозволили им стать истинным российским Пол Потом в полной мере имелись.
А у того всего-то страна «Камбоджи» чересчур маловатой она оказалась, разойтись по существу было негде, а то такой тонкий знаток французской поэзии каким был Пол Пот и полтора, а то и два миллиарда людей в самый кратчайший срок изничтожил, передавил бы как мух.
А в России тоже ж они были этакие ваятели по народной крови, но на ее величайшее счастье, оказались они не у дел.
Не было у них в руках настоящей политической власти!
Хотя в некотором смысле советский военно-промышленный комплекс вполне так имел в своих рядах таких недочеловеков, что запросто могли угробить всю планету в одну лишь угоду своим имперским амбициям.
А впрочем, революция, это тот же ядерный взрыв после накопления критической массы, но не между частицами, а между живыми людьми в человеческом обществе.
Однако вожди советской (выдуманной красной пропагандой) нации эту разницу буквально не ощущали.
Им бы все словесами громыхать, а на деле траурный марш по устаревшему в свете исторической диалектики капитализму, вполне так мог стать гражданской панихидой по всей жизни на нашей общей Земле.
Сеять воистину разумное, вечное, доброе его можно только при помощи «плуга» истинного гуманизма, а не того, что по черепам в дальний путь тронется, во имя славных побед над всяким в этом мире угнетением человека человеком.
Это ж еще в те времена, когда не было достаточных технических средств, для того чтобы истреблять людей миллионами простым нажатием кнопки замыкающей контакт...
Уже тогда дошли люди умом до того, что перестали видеть конечную цель в виде мирного сосуществования после окончания неизбежных и тягостных битв за наилучшее завтра.
Ведь уж тогда идеалисты постелили кроваво красный коврик на пути к власти злобным фанатикам кроваво красной химеры.
А те вообще собственно не представляли себе обыденной, мирной жизни, только-то потому, что их судьбой стало восстание, ну а как им жить после него, они о том и вовсе не думали.
Знаний у них было с гулькин нос
Зато амбиций с целого навоза воз.
Однако для того чтоб выдавать на гора ярые возгласы типа «долой» весь нынче-то существующий порядок для того много знать воистину вредно, а то и вовсе так непотребно, а значится, стоит только лишь переполниться верой, а далее ею все что угодно оказывается можно будет в конце-то концов оправдать.
И эти несносные деятели вселенского добра и всеобщего счастья были до того огненосны очами, что от их сверкающих пламенем речей и в самом-то деле могли воспламениться ковры в чертогах иуд буржуев и помещиков.
Что собственно и произошло, не принеся при этом ни малейшей пользы всему трудящемуся пролетариату.
В конце-то концов, вышло, с точностью до наоборот, эта явная дурь, а вовсе не истинная вера в человека и лучшее в нем только же переполнила его инстинктом собственничества и отсутствия страха пред Господом Богом и судом собственной совести.
А ведь эти духовные ценности внутри сердца прежнего дореволюционного россиянина были зачастую во многом напрямую увязаны, и надо б сказать, что более чем простым и естественным образом, с воистину величественным всем духом своим православием, а также вот золочеными куполами ее храмов.
А теперь они были повсюду порушены и осквернены, а вместе с ними оказались втоптаны в грязь и все человеческое в людях вообще.
Людей же попросту нельзя не лишить всего их первоначального духовного начала, весело и смело, силой отобрав у них то, во что необразованное и целыми веками забитое население верило всю свою сознательную жизнь.
Ему прав бы побольше при твердой власти, а не совершенно ненужных нищим духом благ духовной свободы!
И именно из-за этой всеосвобождающей лихости и несусветной вседозволенности люди и стали бояться даже и нос на улицу высунуть, а то вдруг ограбят, изнасилуют или убьют за медный грошик.
На ряду прочих, других причин - это проистекало и от того простого факта, что вместе с религией отмерла и мораль, а ее никак нельзя было воссоздать на некой новой общественной основе, поскольку главные ее постулаты зиждутся внутри человека, а не создаются некими совершенно отдаленными от повседневности исключительно надуманными факторами.
Лозунги о всемерной пользе и свободе, в конце-то концов, оказались яростными воззваниями о свободе от совести вообще и всеобщей пользе для одних только грабителей и насильников.
Вот уж они разгулялись по матушке России!
А главные разбойники у народа еще и душу его ничтоже сумняшеся взяли да выкрали, выдав ему на сменку грязное белье диких иллюзий.
Их снизу поддержали «честные воры», пожелавшие украсть так чтоб уж хватило на всех и досталось-таки добра всем ведь и каждому поровну!
Что те, что другие, как правило, никаких материальных ценностей вовсе не создавали, поскольку были слишком уж заняты борьбой за мнимую социальную справедливость.
От их воспоренных синим пламенем словопрений, вроде, как и вправду могло вспыхнуть и в гиблом пламени сгореть - всякое насилие над каждым в отдельности человеческим я.
Да все ж таки, то были одни глупые, никчемные слова воистину верующих, в невообразимо несусветную ахинею, тех самых восторженных до полного отупения светлооких утопистов.
Поскольку ничто подобное в корне не могло быть хоть как-то реальной картиной дальнейшего развития человечества и будущего миропорядка.
Но убедительность запросто переходящая в самоубежденность общественной глупости в том-то и состоит… в ее искреннем ослеплении вселенскими благами, и как следствие этого ее же порочно сладостной горячности взять бы все на свете зло, да буквально разом же извести.
А между тем душевный настрой этих горемечтателей был впрямь-таки, словно у тех же узников, вдруг вырвавшихся из темного подземелья на сколь вожделенную ими свободу.
И немедля, ни минуты, эти «достопочтенные благодетели всего рода людского» тут же преступили к их безмерно «одаряющему весь мир добром и светом» до чего только суровому занятию...
И вот словно заклятый враг всяческого общественного спокойствия и равнодушия к большим и светлым свершениям, они словно тот еще репей, тотчас же стали ко всему на свете так ведь прилаживаться, дабы иметь возможность распространить всю свою дикую хулу о безрадостности серой сегодняшней обыденности, как можно далее, шире, а главное раздольнее.
Они так и сеяли семена своих сплошь надуманных в угаре винных паров и спертого воздуха идей.
И было-то таких хапуг, будущих несусветных общественных благ буквально-таки превеликое множество, и оказались они до чего разношерстны во всем своем изобилии и скоморошьей красе, а уж сколь без конца и края они были обильны в своей многоплановой цветовой гамме?
Декабристы и якобинцы, к примеру, все еще являлись представителями несколько иной человеческой формации, поскольку не имели ж они тех четких остро отточенных убеждений, а только один лишь нигилистически настроенный разум, неистовые чувства и стремления в корне переменить весь этот мир, но ведь и не более того…
Они желали лишь очищения, света вместо вековой тьмы, а не разрушения всех до единого устоев существующего общества.
А большевики смотрели на этот мир в некотором смысле совершенно иначе им бы только все прежнее полностью и навсегда разом бы сокрушить.
Деникин в его книге «Очерки русской смуты» пишет об этом так:
«Этот упрощенный большевизм - с типичными чертами русского бунта - проводить было тем легче, что он отрешился от всяких сдерживающих моральных начал, поставив целью первоначальной своей деятельности одно чистое разрушение, не останавливаясь при этом перед угрозой военного разгрома и разорения страны».
А все ж только-то потому, что, они себя на место Господа Бога поставили, так как его по их передовым представлениям попросту не существовало вовсе в самой так сказать изначальной природе вещей.
Ну а более ранние пташки «народной воли» были в основной своей массе одними только сторонниками деизма, учения считавшего, что Бог он, конечно же, есть, но он никак, мол, не вмешивается в управление миром, а сидит себе где-то в сторонке, на завалинке.
Ну а новых-то обличителей старой как этот мир «тьмы египетской» незапамятного от глубины веков рабского и господского быта, от всех прежних отличала еще одна так с виду довольно незначительная, можно сказать весьма невзрачная деталь.
Им всем этак была свойственна святая вера в блаженное бытие, гарантированное всем и каждому, акромя отпетых кровопийц и подлых душителей свободы.
И не в ту загробную, светлую жизнь, что в былом и ушедшем, что так уж сладостно была наобещана сладкоречивым поповским речитативом, а в ее вполне земной «по воде вилами писаный» аналог.
Вот только б надо было перекроить все заново, по своему, и вот уж точно великое счастье само к нам тогда нагрянет.
Его приходу в наш век образования и культуры препятствует разве что, одно только засилье старого рабства и замшелого варварства всевозможных унижений и лакейского лизоблюдства.
А вот как бы ни так!
Но дело-то тут было вовсе не в самом по себе атеизме как таковом, а в чьей-то абсолютной в том убежденности, что весь наш мир скроен плохо, а потому его б надо на скорую руку во всем же переиначить.
В полной, а главное подлинной точности как то ему же пойдет на всемерную пользу, то есть окажется всенепременным благом для всего достойного того человечества.
А ведь нельзя было окрестить это хоть как-нибудь и вправду иначе кроме как полнейшим идиотизмом, как впрочем, и самое скоротечное лечение мигрени путем усекновения головы.
А именно этим всякая революция собственно занимается с огромнейшим размахом, судорожно благословляя и боготворя вождей, так как это они наделили ее таким вот великим, суверенным правом.
Хотя, что, правда, то, правда, жизнь сколь уж она тяжка под сущим гнетом злобных эксплуататоров!
Да, так оно и есть, а потому говоря обо всем откровенно и более чем объективно, как впрочем, и без всякого ненужного пафоса, угнетение есть дикий мрак и явный враг всякого духовного прогресса.
Однако деятели лживой коммунистической демагогии они-то ее только еще горластее, а потому понятное дело, куда вот (как и понятно) значительно прожорливее.
При этом подавление воли и закабаление человека человеком столь властною рукой так невообразимо давно пришло с самым исподним в человеческой натуре в столь совершенно незыблемые укоренившиеся формы…
А потому значит, оно и являет собой, от всего этого нашего всеобщего жития-бытия самое что ни на есть неотделимое целое.
Можно ведь даже и так об том, в сущности, высказаться, что оно попросту так сжилось с нами... словно б те кандалы, что когда-то влитую срастались с несчастными узниками старинных подземелий.
И от него никаким суровым насилием и вовсе-то не избавиться!
И очень уж важно и про то вот не забывать, что именно это такое чисто внешнее, лютое и вызывающее сильнейшее чувственное отторжение недобро, в своем душевном естестве, никак уж оно не проистекает от той самой сути животного происхождения человека, как изначального вида живых существ.
Рабство, некогда, теперь-то уже в столь отдаленном от нас первобытном прошлом совсем ведь его тогда не было, оно же попросту не являлось естественным и первородным олицетворением тогдашнего человека-зверя.
Угнетение, и не только в его современной интерпретации, это насквозь явный продукт цивилизации, а потому оно шлак всего того возвышенного величия, каковое можно лицезреть воочию посещая великие исторические места.
Да, нет ведь ничего проще того значится весьма явственного понимания сколь уж немаловажного обстоятельства, что данное прискорбное положение вещей, действительно во многом противоречит лучшим человеческим чувствам и сердцу от него бывает сколь же и вправду нестерпимо больно.
И кстати именно в связи с этим разум культурных и просвещенных людей столь агрессивно и воинственно противопоставил все свои изощренные и возвышенные принципы тому до чего плачевному, однако, целыми веками устоявшемуся, социальному положению общества.
Нашлись же умники, что без всяких долгих и совершенно излишних прений, вооружившись до зубов тяжеленым, что твой булыжник «Капиталом», и впрямь так с какой-то никому непонятной стати так вот и вознамерились, привести весь этот многоликий, вовсе не бесплотно окружающий нас мир во вполне однозначное соответствие чьему-то лучезарно-возвышенному облику и подобию.
А между тем этому эксперименту по наивысшей степени многозначительным переменам в самой сути обыденной человеческой психологии и скорейшему переустройству всей структуры общественного здания уже заранее была уготована кромешная тьма всех на свете благих начинаний, основанных на одних только наилучших намерениях.
Без соответствующей сметки и многолетней обкатки на суровой практике, такие вещи до добра никого не доведут, даже если б речь шла только вот о создании некой доморощенной артели на экспериментальных принципах производства.
Вот так и этому великому (от его радужных иллюзий) почину уже на роду, было написано взять да возродить повсеместно процветавшее в седой древности идолопоклонство со всеми его внешними атрибутами и прежде всего человеческими жертвоприношениями во имя некого лучшего, «светлого» грядущего.