Литература и журналистика

[Георгий Янс]

Когда я уйду
Когда я уйду, будет самый длинный день и самая короткая ночь. Мы будем сидеть в беседке за домом с друзьями, запивая шашлык красным вином, и сожалеть о том, что пройдет ночь, и день уменьшится на несколько мгновений. Моя молодая жена будет демонстративно зевать, давая понять, что ей скучно с нами, и она вот-вот уйдет. Но уйду я за дровами для костра и не вернусь. Потом кто-то из гостей спохватится: «Смотрите, а хозяин-то ушел. Пора и нам собираться». А может так случиться и тогда, когда будет самая длинная ночь и самый короткий день. Мы будем сидеть в доме у камина, закусывая водку все тем же шашлыком, и радоваться, что пройдет ночь, и день станет на несколько мгновений длиннее. Молодая жена будет зябко кутаться в платок, словно намекая, что ей с нами скучно, и она хочет уйти. Но уйду я за дровами для камина и не вернусь. Потом кто-то из гостей заметит: «Смотрите, а хозяин-то ушел. Не пора ли и нам по домам».
Свой последний дом я облюбовал заранее. Гуляя с Шараповым, мы всегда с ним заходили на деревенское кладбище, которое с одной стороны было отрезано лесом, а с другой, железной дорогой. Подходя к нашей березке, каждый раз напоминал ему: «Не забудь Шарапов, что когда я уйду, обязательно приходи к нашей березке, проведать меня». Но я опоздал с уходом - место под нашим деревом было уже занято. Кто-то поспешил раньше.
Когда я уйду, то с умилением и удивлением увижусь с теми, кого едва выносил по отдельности - с моими женами. Они тоже очень удивятся и настроятся на печальный лад. Встанут рядком около меня, и каждая задумается о своем. Первая и вторая заплачут, сожалея о том, что они всего лишь бывшие вдовы. Третья тоже заплачет, но это будут слезы гордости и превосходства. «Посмотрите на меня. Только мне удалось стать его настоящей вдовой. И я еще такая молодая. Может быть, впереди у меня не одно еще вдовство».
Чуть поодаль также рядком, как матрешки, с разницей в возрасте в девять лет будут стоять три мои замечательные дочки. Возможно, старшая дочка будет держать за руку внучку, которая будет озираться по сторонам, капризничать и проситься на руки. Конечно, хотелось бы внука, но в нашем роду с мужиками пока что-то не ладится. Дочки будут с удивлением и неподдельным изумлением смотреть друг на друга. До моего ухода они не были даже знакомы. Мой уход помог им стать сестрами. Как хорошо, что им нечего делить.
Когда я уйду, мои другие женщины не придут на кладбище. Они не придут не потому, что они такие бессердечные и бесчувственные. Просто им не сообщили о моем уходе: бывшие жены уже не поддерживают с ними отношения, а нынешняя не захотела с ними познакомиться, несмотря на мои уверения, что все они из очень приличного общества. У меня всегда был хороший вкус. Я даже точно знаю, что у одной из моих любимых женщин в момент моего ухода неожиданно задрожат руки, и она непроизвольно плеснет кофе на белоснежную рубашку мужа. У нее защемит сердце, потому что кофейные пятна не отстирываются, а рубашка совсем новая.
Когда я уйду, удостовериться в моем уходе придут два закадычных друга. Они прекрасно знают, что, сколько раз я уже уходил, громко хлопав дверью с возгласом: « Я больше не вернусь», и возвращался. Один придет с бутылкой моего любимого портвейна, и уже выпивши, а другой с гитарой, и тоже выпивши. Тот, кто, выпивши, возьмет гитару, а тот, кто был с гитарой откроет бутылку. Бывшие вдовы укоризненно покачают головой, а нынешняя зло подожмет тонкие губы и подумает про себя: «Таких даже могила не исправит. Ну и дружки были у тебя, муженек.» Она наивно полагает, что меня могила уж точно исправила. Но как она заблуждается: мне тоже хочется выпить. Друзья пускают бутылку по кругу, и мы поем:
Прожить бы жизнь дотла.
А там пускай ведут
За все мои дела
На самый страшный суд.

Когда я уйду, вдова не пригласит на поминки бывших жен и выпивших друзей. Она ничего не хотела иметь общего с моими женами и недолюбливала друзей с гитарой и бутылкой. Мои же друзья любили всех жен (как же можно не любить жен друга), поэтому, как обычно, взяли у не приглашенных жен денег, купили еще нашего любимого напитка, разложили нехитрую закуску на гитаре и помянули недобрым словом всех тех, кто скорбел обо мне в теплом доме. Потом выпили еще за меня и для «сугрева». Друг, который с гитарой даже прослезится, когда портвейн пойдет не в то горло. Выпив еще несколько раз по чуть-чуть, друг, который без гитары поинтересуется у не приглашенных жен: «А где же виновник торжества?» Я промолчу, так как никогда не любил быть в центре внимания.
Когда я уйду, Даня и Шарапов обеспокоятся не сразу. Им не привыкать к моим отлучкам. И даже, когда толпа, провожавших меня в последний путь, ввалится в дом, чтобы попить и поесть в тепле, они не сразу, поймут, что ушел я надолго. И даже тогда, когда размякший от еды и выпивки сосед, заснет на моей постели, Даня только брезгливо фыркнет и соскочит с подушки, а Шарапов, внимательно обнюхав чужое тело, недобро зарычит. И лишь тогда, когда поздно-поздно вечером они увидят плачущую вдову над разбитой тарелкой из дорогого сервиза и свои пустые миски, поймут, что я навсегда не взял их гулять с собой. Даня, как и все истеричные женщины, начнет жалобно мяукать и метаться по дому, а Шарапов не пролает ни слова, и будет ждать, когда я вернусь
2004 год

Когда я вернусь
Когда я вернусь все также будут самый длинный день и самая короткая ночь. Подойду к дому и привычно просуну руку в отверстие калитки, чтобы открыть задвижку. Во дворе меня никто не встретит лаем. Да и могло бы быть иначе, столько времени прошло. Другие люди, другие привычки. Но беседка стоит на прежнем месте. В ней сидит молодая женщина и мальчик лет пяти –шести. Она читает ему книгу. Как странно слышать чтение вслух. Когда уходил, уже такого чтения не было – каждый читал про себя и для себя. Но я успел застать те времена чтения вслух. Хорошо помню, как мама читала мне в этой же беседке. Неужели любовь к чтению возвращается через поколения? Сколько же должно было пройти времени, чтобы вернулась любовь к чтению вслух?
Интересно, кем они мне приходятся? Женщина, наверное, моя внучка. Очень похожа на мою мать. Такая похожесть, как и чтение, передается через поколение. Мальчик, следовательно, мой правнук. Затрудняюсь ответить, на кого он похож. На мужа моей внучки, на своего отца. Но того, на кого он похож, здесь нет – мужа и отца.
Когда я вернусь, они отвлекутся от чтения, внимательно посмотрят на меня. Мальчик скажет: «Здравствуй, папа», а женщина предложит чаю. Я не откажусь, присяду на краешек стола и попрошу к чаю баранок. Женщина придвинет тарелку с баранками и заметит мне: «Время совсем не изменило тебя». А потом добавит: «Я так ждала тебя».
«Я сразу догадался, что ты мой папа», - произнесет мальчик. Потом отложит книгу и обязательно спросит меня: «Ты поиграешь со мной в футбол?» Женщина строго ответит мальчику за меня: «Дай отцу отдохнуть. Он же проделал такой долгий путь, чтобы вернуться». Молодая женщина не права. Путь недолог. Всего только мгновение между уйти и вернуться. Это отсюда путь кажется долгим. Тридцать, пятьдесят, семьдесят лет туда…
Когда я вернусь, мы после чаепития из беседки перейдем в дом. Женщина уложит сына спать на втором этаже и спустится ко мне. «Курить будешь? – спросит она меня и достанет из комода пожелтевшую пачку сигарет. – Ты так впопыхах от меня уходил, что забыл свои сигареты». Я отрицательно помотаю головой, потому что никогда не курил.
«Ты останешься? – внешне безразлично поинтересуется она меня. – Это будет наша вторая ночь. И у меня появится еще ребенок». Я вновь только покачал головой. Не за тем сюда вернулся. Слишком долго ждал этого мгновения, которое даст мне возможность вернуться.
Когда я вернусь все также будут самая длинная ночь и самый короткий день. Задвижка на калитке примерзнет, и мне придется приложить немало усилий, чтобы открыть ее. А дверь открою своим ключом. Многое в жизни меняется, но только не замки. Замок – символ не только надежности, но и вечности. Женщина и мальчик будут сидеть на диване, накрывшись одеялом и, прижавшись, друг к другу. Она читает сыну книгу, а он слушает не очень внимательно. В доме холодно и одиноко.
«Холодно, - пожалуется она мне. – Батареи еле теплые. Говорят, что в них воздушные пробки образовались. Ты не посмотришь эти пробки? Я в этом совсем ничего не понимаю. Она ничего не скажет про одиночество. Но это видно по глазам. По моим глазам, которые стыдливо отвожу, чтобы не видеть чужого одиночества.
Поэтому поспешу спуститься в подвал и начну насосом гонять воду по трубам, чтобы пробить воздушные пробки. Работа хорошо мне знакома. Много-много лет назад, когда я еще не ушел, мне часто приходилось это делать. Через полчаса трубы хорошо прогреются, и я поднимусь из подвала.
«Спасибо, - скажет она. - Чтобы мы без тебя делали»? А мальчик скинет одеяло и подбежит ко мне: «Ура. Папа сделал батареи горячими. Мама, ты только потрогай. Пальцы жжет. Так горячо. У нас теперь всегда будет тепло. Какой папа у нас молодец. Правда, мам»?
Женщина не ответит сыну и спросит меня: «Ты будешь ужинать»?
«Да, конечно, - отвечу я. – Проголодался и от мороза, и от работы».
Мы пройдем на кухню, и она поставит на стол мою любимую жареную картошку с коричневой корочкой. Я даже успею подумать, откуда она знает мое любимое блюдо. Еще она выставит бутылку водки и неуверенно скажет: «Я не знаю, пьешь ли ты? В ту ночь не успела узнать». Потом она виновато улыбнется и спросит: «Ты останешься? Мне так холодно было без тебя».
Я отрицательно помотаю головой, съем картошку, выпью водки и засобираюсь из дома. Пора возвращаться туда, откуда ушел.

У нас в доме было всегда холодно зимой, и еще у меня не было ни брата, ни сестры. А мне так хотелось тепла. Но это было невозможно – я рос без отца. Некому были починить батареи и завести брата или сестру. Когда вырос, я сам чинил батареи в доме, и у меня были дочери - сестры. Правда, сводные, но какая, собственно говоря, разница? Они были сестрами. В школьном журнале в графе «отец» было указано мое имя и записан мой адрес. Разве может быть другой более весомый аргумент, подтверждающий наличие отца, чем запись в школьном журнале.
Я бы согласился, чтобы в школьном журнале в графе «отец» оставался бы прочерк. Но только пусть отец придет один раз к нам , починит батареи в доме, чтобы мне и маме стало тепло, а потом может уходить. Мы не будем удерживать его. Можно избавиться от холода, но не от одиночества. Я верю, что так будет. Тепло и одиноко. Возможно, нескоро. Возможно, только тогда, когда я вернусь.
6-8 марта 2009 года
Георгий ЯНС