Литература и журналистика

Один-единственный жест 60-летней женщины послужил поводом для рождения имени Аньес. Этот жест был тем необычаен, что на какое-то мгновение он лишил пожилую даму возраста, обнажив ту часть её существа, которая всегда жила вне времени. «Некая квинтэссенция её прелести, независимая от времени, этим жестом явила себя на миг и поразила меня», - пишет Кундера. Для него жест более индивидуален, чем может быть человек, а бог – этот изобретатель космического компьютера, - являет нам лишь своё собственное отсутствие при наличии некоей программы, изменить которую человек не в силах. Множество людей возникло сообразно с космическим прототипом. Они – не более чем копии, почти машины с производственными номерами-лицами («случайным и неповторимым сочетанием черт»). Человек привык верить в то, что лицо, отражающееся в зеркале, выражает его «я». Кундера же говорит об иллюзии, создавая её сам – персонаж по имени Аньес. Она живёт в конфликте с миром, люди, населявшие его, вызывают у Аньес отвращение. Без укоров совести девушка желает им смерти, настолько противны ей эти двуногие, со всеми их звуками, жестами, привычками, лицами. Аньес словно продолжает жизнь своего отца, унаследовав все его воззрения, с которыми так нелегко делать каждый шаг. И, тем не менее, она знает, что отец желал видеть её свободной, каким никогда не был он сам. Аньес желает освободиться даже от человеческих взглядов, которые «подобны гирям, пригибающим к земле, или поцелуям, высасывающим из неё силы»; уединение – вот чего она истинно хочет, и одновременно не может достичь. Она замужем, у неё дочь. Ещё у Аньес есть мечты о жизни в одиночестве, где семье нет никакого места. «Представь себе, что ты живёшь в мире, где нет зеркал. Ты думал бы о своём лице, ты представлял бы его как внешний образ того, что внутри тебя. А потом, когда тебе было бы сорок, кто-то впервые в жизни подставил бы тебе зеркало. Представь себе этот кошмар! Ты увидел бы совершенно чужое лицо. И ты ясно постиг бы то, чего не в силах постичь: твоё лицо не есть ты». Такие мысли занимают Аньес. Должно быть, физиогномику она бы объявила вздором, а на утверждение, что интеллект и душевные качества чаще всего оставляют свой след в чертах лица, что бывают люди с поистине одухотворёнными лицами, с печатью порока на челе, с жадностью, спрятанной в поджатых губах, с морщинами пережитых экзистенциальных бурь, - всё это было бы отвергнуто Аньес, той, для кого лицо лишь порядковый номер. Она растождествилась с «собой» окончательно, что привело к болезненной раздробленности. Осознать, что на тебе костюм, который ты временно взял поносить – не значит тут же сдать его в комиссионный магазин. Проблема Аньес в том, что она не может принять саму мысль о том, что костюм существует и будет изношен. Её отстранённость от человечества носит странный характер. Допустимо ли предположить, что Аньес была охвачена волей к истине или, лучше сказать, волей к поиску вечности, волей к обретению центра (не важно, назовём мы его «я» или как-либо ещё), расположенного ВНЕ: вне времени, вне пространства, вне лица? Кундера говорит, что если бы Аньес смогла полюбить конкретного человека, её отстранению пришёл бы конец. Но как возможно это, если Аньес, подобно обрывку газеты, кружит в воздухе, брезгуя ненароком соприкоснуться с тротуаром, стеной, человеческим плечом? Она знает лишь то, что на страницах этой газеты есть фотографии, а на них лица, что по-прежнему ей претят, как в совокупности, так и каждое отдельно взятое. Аньес хочет попасть туда, где нет необходимости умирать, она грезит, что вот-вот появится загадочный гость и скажет: «Я, собственно, пришёл для того, чтобы сказать вам, что в будущей жизни вы уже не вернётесь на землю». Младшая сестра Аньес, Лора, была её полной противоположностью в том, что касалось плоти – она отождествляла себя с собственным телом, сознавала его сексуальность и была избавлена от того мучительного конфликта, что переживала Аньес. «Существуют два метода культивирования исключительности «я»: метод сложения и метод вычитания. - Пишет Кундера. – Аньес вычитает из своего «я» всё внешнее, наносное, дабы таким образом дойти до самой своей сути (не без риска того, что в результате подобного вычитания окажется на полном нуле). Метод Лоры прямо противоположен: чтобы её «я» стало более зримым, более ощутимым, уловимым, более объёмным, она без конца прибавляет к нему всё новые и новые атрибуты, стремясь отождествиться с ними (не без риска того, что под грузом прибавляемых атрибутов исчезнет сущность самого «я»). Аньес словно жаждет окончательно освободиться, истончить себя, достичь невесомости, тогда как Лора ищет способы укрыться, спрятать себя в вещах и качествах, обретая гарантию безопасности. Лоре жизненно необходимо, чтобы о ней думали, ибо жить в мыслях другого – это всё, что ей нужно. Когда она понимает, что занимает всё меньше места в мыслях своего мужчины, она начинает говорить о самоубийстве. Даже на лишение себя жизни сёстры смотрят по-разному: для Аньес это способ исчезнуть, для Лоры – остаться, «навсегда запечатлеться в памяти». Муж Аньес, Поль, озабочен тем, как его воспринимают окружающие. Образу или персоне он придаёт основополагающее значение и вовсе не считает «я» чем-то важным, сводя его лишь к «простой видимости, неосязаемой, невыразимой, туманной». Поль – человек, который стремится к тому, чтобы идти в ногу со временем, и если в пору его молодости считалось революционным читать Рембо, он читал Рембо, «он объявлял себя его приверженцем, как становятся под знамёна, как примыкают к политической партии или болеют за футбольную команду. Что на деле принесли Полю стихи Рембо? Лишь чувство гордости, что он принадлежит к тем, кто любит стихи Рембо».

Параллельно с повествованием о жизни Аньес, в «Бессмертии» бьётся сердце девушки по имени Беттина, любившей великого Гёте, и тут Кундера пускается в длинные рассуждения о бессмертии тех, кто навсегда останутся в памяти потомков, о природе любви, не знающей измен, о homo sentimentalis – создании европейской цивилизации, о трусости Гете, не решившегося отдаться безумству и страсти. Последнее не должно удивлять, ведь если верить биографам Гете, он потерял невинность, когда ему было уже под сорок. Большой интерес представляют собой мысли автора о докоитальной любви, то есть, любви, «защищённой от совокупления». В пример Кундера приводит всем известные истории любви Виктории из одноимённого произведения Кнута Гамсуна, гетевского Вертера, Пьера и Люс, живущих на страницах книги Ромена Роллана, Настасьи Филипповны и двух таких разных её обожателей – князя Мышкина и купца Рогожина. Кундера вспоминает любовь Анны Карениной и Вронского, окончившуюся сразу после их сексуального акта, и задаётся вопросом «почему?», в конце концов, заключая, что «другой великой любви, кроме докоительной, не было и быть не могло». В этом можно усмотреть причину отказа Гете от той страсти, что разожгла в нём Беттина. Мастер предпочёл остаться в обстановке семейного уюта со своей супругой Христианой, в которой многие отказывались видеть его возлюбленную. В списке любовей Гете мы можем найти Фредерику, Шарлотту, Беттину, Лили, Ульрику, но не Христиану. В книге Кундеры бессмертных более не разделяют эпохи, и Гете ведёт беседы с Хемингуэем. Оба осуждены на бессмертие, наказаны за то, что писали книги. Беседы их удивительны, - на предмет смерти Гете изрёк следующее: «Быть смертным – это самый элементарный человеческий опыт, но при этом человек никогда не способен принять его, понять и вести себя соответственно. Человек не умеет быть смертным. А умирая, не умеет быть мёртвым». Это как раз то, что я говорила в отношении Аньес и её неспособности смириться с тем, что человеку придётся снять с себя «костюм» и войти раздетым в «синие небытие» Новалиса. Есть в «Бессмертии» и третий план повествования, который я определила бы как внутренний. Это мир самого писателя, его мысли об Аньес, диалоги с профессором Авенариусом (не менее интересные, чем у Гете с Хемингуэем). Автор создаёт роман, рассказывая две истории – историю любви Гете и историю выдуманной Аньес. Обе сложились в треугольник. Но лишь для того, чтобы отвергнуть одну из сторон. В обеих есть очки, брошенные на пол. И этот жест соединил столетия. Кундера сочиняет «Бессмертие», позволяя внешнему миру неожиданно вторгаться в своё сознание, побуждать к созданию новых сюжетных ходов. В разговоре с профессором Авенариусом он признаётся, что ошибся, назвав «Невыносимой лёгкостью бытия» один из своих романов: «Такое название должно было быть у романа, который я пишу сейчас». «Бессмертие» распускалось подобно цветку, когда его поливали размышлениями о самоубийстве, любви, смерти, экзистенции. Невозможно отличить мысли Аньес от мыслей её создателя, да, наверное, и не нужно, ведь Аньес – плоть от плоти «отца» своего. Как Афина она родилась из головы Кундеры-Зевса, чтобы войти в «Бессмертие» вопреки своему желанию сбежать из «паучьих тенет Творца». Только вдумайтесь: «Самое невыносимое в жизни – это не быть, а быть своим «я». Творец со своим компьютером выпустил в мир миллиарды «я» и их жизни. Но кроме этой уймы жизней можно представить себе какое-то более изначальное бытие, которое было здесь до того, как Творец начал творить, бытие, на которое он не имел и не имеет влияния». Путь Kaivalya, о котором писал дон Мигель Серрано, то есть путь обособленности, мамлеевский выход за пределы Абсолюта, выпадение из тела Адама Рухани (см. «Хазарский словарь» М.Павича), роковой вопрос, заданный русским философом Львом Шестовым в книге «На весах Иова». Какое-то более изначальное бытие – вот что всю свою жизнь искала Аньес. Я причисляю Милана Кундеру к тем писателям-интеллектуалам, которые избирают опасные темы для своих книг и удачно справляются с их развитием. В шестой части «Бессмертия» неожиданно появляется новый персонаж – художник Рубенс, - сразу после того, как Аньес навсегда смежает веки, не успевая ни с кем проститься. Рубенс утопает в многочисленных любовях, поглотивших даже его живопись, и однажды ему становится ясно, что всю жизнь он искал одну единственную женщину, имя которой забыл. И он стал звать её лютнисткой или Готической девой из-за сходства с женщинами, изображёнными на картинах готических мастеров. Постепенно все женщины из его прошлого утрачивают имена и, возвращаясь к своим воспоминаниям, Рубенс осознает, что обозревает пустыню. Что чувствует читатель в ту минуту, когда узнаёт, что лютнистку звали Аньес? То миг озарения, расставивший всё по местам или, напротив, сбивающий с ног ветер? Не меньшим будет изумление, когда на страницах «Бессмертия» автор повстречается со своими персонажами – Полем и Лорой. Будет тост за окончание старой эпохи, будут слова о вечной женственности и о том, что женщина – будущее мужчины. Роман «Бессмертие» я ставлю выше «Невыносимой лёгкости бытия», выше всего, написанного Кундерой, ибо именно в нём голос Вечности возносится над Временем, сближая далёкие друг от друга эпохи, имена, события, и только в «Бессмертии» находимо это мучительное томление по изначальному бытию, бытию ДО бога, бытию, странно похожему на небытие, в котором уже не будет лиц, способных превратиться в маски. Кундеру всегда в значительной степени занимал вопрос о человеческой индивидуальности. В эссе «День, когда Панург не сумеет рассмешить», он приводит слова Томаса Манна об архетипах, которые управляют каждым из нас из «колодца прошлого»; мы est перевоплощения, «пленники архетипа», как сказал бы Серрано, «производное от советов и наказов». И страдание – лишь «подражание и продолжение», и распинаемый единожды будет распят ещё сотни раз, и брат убьёт брата, и жест прощания повторится через день, год, век. Но вместе с тем жива неповторимость, ибо кто станет отрицать, что нет второго Леонардо да Винчи, и не часто рождаются Верди, Аристотели, Тассо? С другой стороны, не допустить мысль, что через одно или два столетия они появятся, будет явной ошибкой. Подобно тому, как Иаков Томаса Манна познаётся через Авраама, история Аньес-Лоры-Поля раскрывается через любовный треугольник Гете-Христиана-Беттина. Всегда есть тот, кто является «подражанием и продолжением», эхом однажды рождённой архетипической ноты. Кундера заглядывает в колодец прошлого, что отличает его от многих авторов, устремивших взгляд в небо, в сторону проезжающего мимо автомобиля, в море человеческих лиц, в будущее. Его неизменно интересует состояние «ДО»: «более изначальное бытие», т.е. бытие ДО творения, докоительная любовь, изначальное, первичное состояние музыки. И это «до» я сравнила бы с первой ступенью диатонического звукоряда. Возможно, что именно так звучит бессмертие, в котором сливаются бытие и небытие.

Здравствуйте. Хочу посоветовать сайт творчества Милана Кундеры, где я собрал его рассказы и два из трёх эссе, изданных на русском языке. Ошибок на сайте меньше, чем в книге.
Разделяй и властвуй!
Спасибо.