Литература и журналистика

[Сперанская]

Пощёчина конформизму была сделана уже не рукой романиста, а рукой философа, кем неожиданно предстаёт для нас Джон Фаулз, войдя в Тень Гераклита Эфесского, известного под прозвищем «Тёмный». Книга «Aristos» имеет подзаголовок «Размышления, не вошедшие в книгу Екклезиаста», но писал её отнюдь не Проповедник, - Фаулз был агностиком, который поднял «Меч» древнегреческого философа и, подобно ему, разделил человечество на elite и hoi polloi или, элиту и массу, подчёркивая, что с биологической точки зрения эта идея неопровержима. О том, что огромное количество изобретений было сделано отдельными личностями, а не коллективом, говорилось многократно; по оценкам экспертов инновационных технологий, одиночкам принадлежит 95 процентов открытий. Все, разумеется, помнят гения по имени Никола Тесла, владевшего более чем тысячью патентами; все его идеи возникали внезапно, подобно вспышкам, и ни одна из них не была плодом кропотливых исследований и научных штудий, как это принято себе представлять. Фаулз, тем не менее, старается не проводить чёткую черту между Немногими и Массой, видимо опасаясь новых обвинений в фашизме, однако в «Aristos» он всё же попытался показать последствия Борьбы противоположностей. Уже в первой части он достигает надличностного видения, рассматривая мироздание не как конечный человек/ отдельное существо, а с позиции бесконечного целого, для которого не существует понятия несправедливости: есть только два процесса – Закон (Космос) и Хаос, «одинаково безразличные к индивидуальному»; созидание и разрушение. Как приговор звучат слова: «У целого нет фаворитов». Представьте себе пирамиду, на вершине которой народы располагают своих богов, каждого – преуменьшая до Бога, делая его монотеистическим тираном, объявляющим чужих богов демонами. Так рождаются рабы, способные только подчиняться. Пирамида, которую предлагает Фаулз, не имеет вершины, как не имеет Головы Acephale, а потому рабов Нет. И нет, кроме всего прочего, Земли Обетованной, где можно преклонить голову и наесться спелых райских яблок; человек, ищущий только Рая, обречён искать его в Аду, непрестанно мечтая об отдохновении. Так начинают искать костыли, которыми становятся догмы. Ещё чуть-чуть и Фаулз скажет о Ничто нечто большее, чем просто: «Мы строим в Ничто», ещё мгновение, ещё несколько строк и он не просто подойдёт к стене, а пробьёт её, разрушит, обнаружив за ней Пустоту, НО: он этого не делает. Упёршись лбом в стену, он заключает, что мы не способны проникнуть дальше поверхности. Первое бессилие, словно он тоже был среди ищущих свой Рай. Слово «бог» употребляется им в значении «ситуации, в которой может быть и бытие и небытие». Весьма любопытное видение в отказе от того дискредитированного определения, обросшего всем «слишком человеческим». Для Фаулза сам вопрос о существовании бога – абсурден, ибо тождественен вопросу о том, когда начинается и когда заканчивается бесконечность. Иными словами, бог для него – непознаваемое, тогда как существование – познаваемо, но вспомним Хайдеггера: что есть бытие? Не обросло ли и это слово на манер «бога» нелепыми смыслами? Фаулз противопоставляет Бога Бытию и, жонглируя частицей «не», пытается определить, что такое «бог», вопреки ранее сказанному. Бог по Фаулзу – пассивность, невмешательство, неизменность, Существование – активность, вмешательство, изменяемость. Фаулз, как мыслитель, импонирует мне своей способностью рассматривать любой феномен с двух точек зрения: божественной и человеческой. Как бог он говорит, что времени не существует, как человек и существо конечное, он замечает, что на проявленном плане Оно есть, ибо время – функция материи. Ему чужда однобокость, потому каждое суждение обладает ценностью и заслуживает большого внимания. Тем более странно, что Фаулз не разбивает стену, ведь сам он утверждает, что абсолютно любая форма скрывает призрак небытия, за любой «массой всегда стоит отсутствие». Ему не хватало практического применения своей философии – взгляда из бытия в небытие. Он предпочитал смотреть только одним глазом и, наверное, поэтому отрицательная приставка «а» так и не позволила ему стать «гностиком»/ «знающим, сведущим». Фаулз был одним из немногих, кто вплотную подошёл к таинству. Да! Именно об этом он написал в главе «Mystery»: «Бог» присутствует во всём и всегда именно СВОИМ ОТСУТСТВИЕМ». Он подошёл с пониманием того, что существуют ответы, которые убивают. Фаулз имел смелость задавать вопросы, но зажимал уши, когда ответы готовы были прозвучать. Слышать само Небытие, будучи в Бытии – это было ему не по силам. Вслед за Павезе («Смерть придёт, у неё будут твои глаза») Фаулз называет смерть своей женой, возлюбленной, не придавая ей, подобно многим другим, безобразный и пугающий вид. Смерть его – любовница: «…и вот она разделась, она прекрасна, она хочет, чтобы я тоже разделся и соединился с ней». Он никуда от Неё не бежит – он наблюдает своё движение, устремление к Ней. «Я принимаю смерть полностью, во всех смыслах этого слова, я люблю и уважаю её за то, что она для меня значит», - говорит Фаулз во главе «Death». Он категорически отвергает идею о том, что после смерти может быть жизнь. Не входя в комнату, объявляет её пустой. Любое положение, не будучи проверенным in praxi, есть только гипотеза, однако автор «Aristos» ставит точку. Читая эту книгу, ни на минуту не стоит забывать о том, что Фаулз обращается в ней к здравому смыслу, и подчас эта «здравость» делает невозможным выход за предел ограничений. Никакой трансгрессии у Фаулза нет и в помине. В главе «The Anxieties/Страхи» он перечисляет большое количество разновидностей страха, но все они суть формы одного единственного – страха смерти. Эгас Мониз (Egas Moniz), получивший в 1942 году Нобелевскую премию за работы в области лоботомии, выяснил интересный факт: человек полностью лишается страха при удалении предфронтальной доли, чей функцией является возможность представлять различные варианты развития будущих событий. Таким образом, человеческие страхи напрямую зависят от этой способности. Смотреть в будущее, размышлять о будущем – это вплотную подходить к идее смерти, а значит – чувствовать страх. В третьей главе книги мы встречаемся с новой концепцией – Nemo/Немо, или Анти-Я, которое Фаулз полагал источником Страха как такового. Отталкиваясь от теории Зигмунда Фрейда (супер-эго, эго, ид), автор выявляет четвёртый элемент души, обозначая его как Nemo («никто»), «человеческое чувство собственной бесполезности и недолговечности; собственной относительности и фактической ничтожности»». Nemo есть «никто» в своём неистовом желании самоутвердиться, став «некто». Фаулз говорит, что победить его можно либо приспосабливаясь, либо конфликтуя (создание Persona), но оба способа – лишь слабые попытки обмануть или обмануться, «бегство человека от всего, что угрожает его индивидуальности». Люди «спасаются» от Nemo, пытаясь занять социальную нишу, где ими обретается хотя бы какое-то чувство собственной важности, другие обзаводятся семьёй, думая найти своё продолжение в детях. Словом, каждый ищет свой Ковчег, утверждая собственную значимость. «Немо – это эволюционная сила, столь же необходимая, как эго. Эго – это определённость, тот, кто я есть; немо – возможность, тот, кем я не являюсь». Имеется вопрос, если бы на тот момент Джон Фаулз знал об исследованиях Карла Юнга, связал бы он Nemo с архетипом Тени или нет? На мой взгляд, авторское видение Анти-Я/Немо как «Никто» было отравлено декадансом. Я не стала бы сравнивать его даже с Тенью. Для меня Nemo есть не что иное, как Пустота, Ничто, ощутимое человеком. И, разумеется, оно есть причина Страха, так как подразумевает собой Не-Существование. И этот страх бросает людей в объятия друг друга, в государственную систему, ещё бог знает куда, лишь бы забыть (да, именно забыть) о Ничто, уничтожающем любого «некто». Фаулз, по моему мнению, излишне принижал Анти-Я, не столько противопоставляя его Эго, сколько смешивая с ним.
Если первая сотня страниц «Aristos» пробуждала интерес в виду наличия свежих концепций, то следующие главы утонули в навязчивых рассуждениях о том, что тысячу раз было опробовано философами всех мастей; Фаулз будто потерял свою способность двойственного видения и начал рассуждать только с позиции конечного, то есть, человека. В одной из глав он разбирает на части экономический механизм, испачкавшись маслом богатства и нищеты, зависти и тщеславия, поиска удовольствий и потребительской глупости, соплями и потом ведомых и золотой пылью ведущих. Бесконечное вращение в социальном пространстве и суждения, в которых можно уловить слабый запах «моралина». «Мы сами превращаем себя в людей на батарейках», - заключает Фаулз. Да, сэр, алхимический фокус не удался. Но одна идея автора меня очень заинтересовала: государство будущего он представляет не индустриального, а университетского типа, т.е. государством «с бесконечными возможностями для приобретения знаний, с максимально расширенной образовательной системой, где у каждого будут одинаковые возможности (но не способности – прим. моё) творить, путешествовать, чувствовать». Чем не приближение к Духу Касталии? Но если подобным образом Фаулз думал избавить общество от целого ряда негативных, разлагающих его факторов, то я скажу, что это невозможно. Пока существует элемент уравниловки с присущими ему словами «каждый» и «одинаковые», ничего не изменится. Удивительно, что Джона Фаулза обвиняли в фашизме даже после выхода «Aristos». В 11-м классе я включилась в обсуждение государственной системы и, помнится, высказалась со всей прямотой, после чего меня с ног до головы обвешали ярлыками. А сказала я примерно следующее: «Необходимо вывезти всех деградантов на какой-нибудь остров, это единственный способ очистить общество от бездуховных полых паразитов. Только тогда можно говорить о Государстве». Жесткое разделение существовало всегда и бесполезно отрицать этот факт. Как верно говорил Мигель Серрано: «Не было и речи ни о равенстве людей, ни о равенстве душ. Истинное арийское учение показывало разницу между божественными Асами Дивья, полубожественными Героями Вира и зверо-людьми Пашу». Всем известна классификация гностиков: гилики, психики, пневматики. Не смотря на разделение Фаулзом (вслед за Гераклитом Эфесским) человечества на elite (aristoi) и hoi polloi, я не нашла в его книге ни единого предлога для обвинений в фашизме. Разве что слова о перенаселении Земли и необходимости контроля над рождаемостью могли быть восприняты как сигнал об опасности («Перенаселенное государство обращает прогресс в регресс»). Фаулз желает бороться с невежеством масс, но реформы в области образования не зажгут Прометеев Огонь в том самом «каждом», которому писатель предлагает «одинаковые возможности», - потому что даже открыв великое множество школ и университетов, нельзя пришить идиоту голову мудреца, нельзя превратить голема в человека простым путём изменения основ образовательной программы. Собаки будут лаять как во дворе, так и в будуаре, и с этим ничего не поделать. Всегда будет слышаться голос Горация: «Odi profanum vulgus et arceo». Универсальное образование, универсальный язык – всё это грандиозно, но, к сожалению, не способно принести ожидаемых плодов. Фаулз опирается на древнюю теорию образования греческого философа Плотина, согласно которой существует три цели: 1. внешняя (гражданское и общественное образование), 2. внутренняя (личное, раскрывающее человеку его «я»), 3. синоптическая (постижение человеческого существования в целом). Иными словами, Фаулз всеми силами хочет показать нам, как достичь Аристоса – наилучшего в данной ситуации, а также найти нонконформиста-Аристоса в себе. И, конечно, не трудно усмотреть в этом Аристосе самого Гераклита из Эфеса. Невзирая на все недостатки, я считаю сборник философских эссе Фаулза – лучшим из всего им написанного за исключением, разве что, «Мантиссы». Другие произведения не жалую, не «мой» автор, как я обычно объясняю своё к нему отношение.