Литература и журналистика

I
Добро и зло – понятия сводятся к тому, кто у меня в постели.
На мятых простынях лежит мальчик. Округлая попка выглядывает из-под одеяла, точно играет со мной. У меня в паху растёт напряжение.
В руке трубка. На том конце - хриплый женский голос. Спина гостя нежится под лунным светом.
- Говори.
О, да. Настя. Стоит её грубоватому голосу зазвенеть в ушах, как понимаю – женщины - это мужчины в юбках.
-Есть дело, Жора.
-Я слушаю.
Глаза закрываются, и я представляю, как перебираю его жёсткие волосы.
-Что знаешь про Аксёнова?
Сигарета. Искра. Затяжка. Кольца дыма.
-Российский миллионер. Поднялся в девяностых на привати…
-Его сына убили. – Перебивает она.
Дым коптит потолок. По полу тянет весенним холодом.
-Соболезную.
-Ты летишь в Таиланд, Жора.
-С чего ты решила, что я куда-нибудь полечу?
Восхитительная наглость.
- У тебя есть предложения?
Мальчик ложится на бок, и его щенячьи глазки лижут мою душу.
-Ты думаешь, я дешёвка? Я не собираюсь ему ничего втюхивать.
-Жора, мальчик мой, ты не..
-Я не твой мальчик.
-Послушай, - продолжает без доли смущения, - он хочет именно тебя. Филипп Прокофьевич знает, что ты не обычная ищейка.
Пепельница утопает в море окурков. После сорока следует подыскать могилу.
-Какого рода убийство?
Настя прокашливается.
-Посмотри в окно – тебя ждут. Пакуй чемоданы и поезжай.
-Послушай, я…
В ответ - короткие гудки.
Ангелок зовёт меня пальцем. Его кончик языка облизывает чувственные губы. Нет, зачем.… Передо мной всего лишь тело. Такое же, как сотня других. Так всегда – тот, кого мы желаем, чьим запахом восхищаемся и о ком думаем ночами, когда руки теряют контроль и скользят вниз живота, становится противным, стоит пронзить его плоть. Достигнутое желание - это отвращение.
Ворох шмоток летит ему в лицо.
-Собирайся, Орфейчик.
Сигарета. Искра. Затяжка. Кольца дыма.
Он уходит, не проронив ни слова. Смотрю в окно: с собачьей преданностью караулят бульдог-водитель и такса-иномарка.
II
Ночной город с апломбом сияет огнями, словно куча подростков, что курит в переулке. Запах кожи сводит с ума. Властное рычание мотора. Натёртые до блеска стёкла…
Но я не люблю дома богачей. Всё пронизано напряжением, точно перетянутые струны – затяни потуже и беды не миновать.
Дом Аксёнова – не исключение.
-Прошу Вас, - открывает дверь высокий и старый, как дуб, дворецкий.
Я словно в тюрьме Пабло Эскобара: позади меня высятся ворота с часовыми, кругом бдят глаза камер. Лишь вдалеке проглядывает сад, предназначенный для добровольного заключенного – хозяина дома.
-Пожалуйста, следуйте за мной. – На лице - чопорная улыбка.
Мы быстро одолеваем ряд ступенек. Царство золотого света брезгливо встречает меня, точно боясь испачкаться.
-Георгий, а вот и Вы!
Таким я его и представлял: широкоплечий, утянутый в итальянский костюм, в рубашке цвета газового язычка и в туфлях.
Филипп Прокофьевич раскидывает руки, но лишь хлопает меня по плечам, будто проводя грань между нами.
-Как доехали? – Его лицо плачет каплями пота.
-Я?.. Хорошо, да.
Рука потянулась за пачкой.
-Простите, у Вас?..
Филипп щёлкает пальцами, и дворецкий гордо подплывает, держа пепельницу.
-Георгий, мы с Вами, люди занятые, - хозяин берёт меня под локоть.
Сигарета. Искра. Затяжка. Кольца дыма.
Мы бредём по бесчисленным коридорам, где на нас то и дело косятся портреты и зеркала. Он останавливается возле двери. Барская рука впивается с силой, показывая превосходство.
-Не буду томить Вас, Георгий. Мой сын умер.
-Соболезную.
Хозяин бросает короткий, но хлёсткий взгляд.
-В смысле, мне правда жаль.
Аксёнов едва заметно кивает. Дверь приоткрывается.
-Он не от старости умер, Георгий. Его убили.
Мы входим в комнату, полную мрака. Сверкает экран, облитый светом невидимого проектора.
-Да, да, я слышал, но…
-Самым, - перебивает, - самым ужасным способом, Георгий.
Щелчок пальцами – и на экране появляется фото.
Парень на полу. Лицом вниз. В луже собственной крови. Штаны спущены. От ягодиц - бардовая полоска. Что-то блестит.
-Господи…
-Как это прои…
-Изнасиловали. – Чеканит слова. - Убили.
Протягиваю пачку, но олигарх достаёт портсигар.
-Видите, там что-то блестит?
Не успеваю ответить.
-Как думаете, что это?
-Не знаю, может быть фаллоими…
Рука сжимает локоть. Становится больно.
-Я нанял Вас думать, а не мечтать.
Мы садимся в кресла, что прятались во мраке.
-Знаете, я долгое время играл в шахматы. И весьма преуспел.
-Это шахматная фи…
-Когда мы занялись поставками в Таиланд, я встречался с Рамой Девятым. Вам известно это имя?
Киваю.
-Король подарил мне шахматы – фигуры из чистого золота.
Аксёнов дымит мне в лицо.
-Сына нашли мёртвым, с ферзём в толстой кишке. Когда его обнаружили, пришлось надевать респираторы.
-Филипп Прокофьевич, я..
-Послушайте, Георгий. Я знаю про Вашу ориентацию. Поэтому Вы здесь. Я также знаю, что мой сын, - лицо кривится в презрении, а холодные нотки бьют по моему самолюбию, - мой единственный сын мучился от той же болезни, что и Вы.
-Болезни?
Здоровяк подскакивает на ноги.
-Вам пора.
Мы идём во двор так быстро, словно проходит учебная тревога.
-Георгий, - его сапфировые глаза блестят,- найдите этих… убийц. – Достаёт Desert Eagle и протягивает мне.– И, ещё одно: верните шахматы. Все до одной фигуры должны быть возвращены.
Хочу пожать на прощанье руку, но вместо этого – высокомерный взгляд.
-Вас довезут. Будьте на связи.
III
Из всех городов судьба привела меня в тот, где жадность и похоть, как попугаи-неразлучники, любовно воркуют, зазывая охотников за слабыми на передок. От солнечного блина веет духотой, словно его зажарили в воскресное утро. Ароматы востока сплетаются со зловонием коллекторов. Сказочные хибары жмутся возле лачуг. Контрасты манят и пугают. Паттайя, как жрица любви – прекрасна в уродстве и невыносима в красоте.
Жухлый таец сдаёт комнату в центре. Я покупаю ром и спасаюсь под ледяными струями кондиционера.
Сигарета. Искра. Затяжка. Кольца дыма.
Здешние невозможно курить. Достаю свои.
Любитель поразмять простату замучен до смерти. Кому это выгодно? Перед отлётом бульдог всучил мне конверт.
Два фото и краткое досье на каждого с обратной стороны.
Фотография номер 1.
Девушка убитого. Марьяна. Темноволосая, предположительно высокая. Живот плоский, как гладильная доска. Губы – явные любители ботекса. Глаза насыщенно-синие, точно вода в Сиамском заливе.
Настоящая королева богатой заурядности.
Фотография номер 2.
Лучший друг. Григорий Молотов. Волосы длинные, глаза цвета кофе с молоком. Широкая улыбка, подтянутое тело.
Измученный бездельем мальчик, чей кошелёк живёт родительскими подачками.
Но если Аксёнов знает, что его сын – гей, зачем тогда прикрытие в виде Марьяны? А может, он узнал, и решил поиграть в Ивана Грозного?
Тогда причём здесь шахматы?
В наши дни самое дорогое удовольствие – уединение. Марьяна поселилась в коттедже на отшибе, что на Джомтьен-роад. Величественные колонны, словно древние исполины, подпирают крышу; вместо стен – бархатное стекло; возле фасада ковровой дорожкой стелется газон.
Дородная служанка ведёт меня в просторную залу. Навстречу порхает Марьяна. Свободное парео обвивается вокруг талии, а ветер треплет непокорные пряди.
-Здравствуйте, - начинаю, словно разносчик пиццы, - я звонил Вам насчёт встречи…
-А, это ты, - её лицо полно разочарования, - проходи.
Мягкий диван ютится под весом наших тел.
Сигарета. Искра. Затяжка. Кольца дыма.
Её длинные пальцы тянутся к пачке. Угощаю.
-Наши…. – Мурлыкает, пуская дым в потолок. – Здесь не так просто достать наши.
-Марьяна, расскажите мне про отношения с Аксёновым-младшим.
Девушка таращится.
-С начала что ли?
-Так было бы лучше. Кем Вы ему приходились?
Марьяна выдавливает усмешку.
-У него были враги? А постоянные любовники?
В комнату врывается юноша. Горячая грудь прячется под шёлковой рубашкой, зауженные джинсы подчёркивают талию. Заметив меня, парень улыбается дорогой эмалью.
-Вон, у него спросите. – Небрежно бросает она. – Лун По, неси мой коктейль!
Я понимаю: передо мной Молотов, и он голубее, чем снег в марте.
-Гриша. – Тянет руку. Его взгляд неприлично долго держит меня. - Гриша Молотов.
-Да, я знаю. Мы заочно знакомы. Скажите, Григорий…
-Можно просто – Гриша.
Их друга убили накануне, но они не выглядят подавленными. Скорбь чужда богатству.
-Гриша, скажите, то есть скажи, а кем ты…
-Лун По! Где мой коктейль, твою мать!
Гриша перекидывает ногу на ногу. Его глазки жеманно бегают по моему телу.
-Лун По! – Марьяна рвёт глотку в третий раз. – Послушай, как там тебя… - обращается ко мне.
-Жора.
-Да, да, - энергично машет, точно отбиваясь от мух, - сегодня сумасшедший день: горничная не несёт коктейль, солнце печёт так, что я не могу загорать, и ещё ты... Давай в другой раз, ладно?
-Но меня послал Филипп Прокофьевич…
-Прокофьевич… - Задумчиво вторит. – Хорошо, запиши мой номер, и мы ещё поболтаем. А сейчас… Лун По! Лун По!
Меня нежно касается Гриша.
-Я провожу.
IV
Меня душит жара. Солнце прячется за горизонт, а в голове крутится вопрос, точно белка в колесе: кто?
Сигарета. Искра. Затяжка. Кольца дыма.
Я пьян. Цветастая рубашка липнет к телу. Волосы взъерошены. Ноги подкашиваются. Нужно кого-нибудь снять. Кого угодно, лишь бы не спать одному.
Огни Walking-Street приветливо манят под аккомпанемент девчачьих голосков. Пип-шоу, стрип-бары, клубы, переполненные европейскими бюргерами.
Где-то вдалеке играет музыка. Чуть ближе – пахнет сексом. Я цепляюсь глазами за субтильного мальчика – на нём только шорты и сандалии. Он петляет вдоль туристов, оставляя позади красноречивые вывески. Заходит за угол. Это напоминает слежку. Становится трудно скрывать «приподнятое настроение».
Меня хватают за грудки и бьют головой об стену.
-Why are you here?
Мальчик в гневе напрягает мышцы лица, что вызывает у меня смех.
Он повторяет вопрос с заметным акцентом. Хватаю запястье. Выворачиваю. Беру наглеца за волосы и бью ногой. На асфальте лужица крови.
-Руськи? Руськи?
Оборачиваюсь – рядом молодой таец с морщинками возле глаз. Либо передо мной весельчак, что не устаёт скалить зубы, либо – король минета. Отпускаю.
-Русский. – Поправляю рубашку. – Он первый начал.
Противник уходит, должно быть, бросая злобные взгляды. Но он мне не интересен.
-Руськи, не делай тааак. – Весельчак, будто учительница, грозит пальчиком. – Нехорошо.
-Как тебя зовут? Ты понимаешь меня?
-Апсахра.
Сладенькое имя. Жму его мягкую ручку.
-Жора.
Апсахра складывает ладони и делает вай, за что награждаю его улыбкой. Я замечаю вход в какой-то клуб. Мимо проходят парни, держась за руки. Нужно запомнить место.
-Пойдём ко мне? Пойдём ко мне в номер? Отель.
-Ааа, хотель! Пойдём, руськи!
Возле меня сверкает знакомая улыбка. Неужели это Молотов?
-Гриша? Гриша!
Незнакомец едва поворачивает голову, как силуэт скрывается за пеленой красного тумана. Дверь захлопывается.
Апсахра смотрит на вход.
-Знакоми?
- Нет, не бери в голову.
Сигарета. Искра. Затяжка. Кольца дыма.
-Пойдём?
V
Почему ни одна из женщин не спрашивает себя, о чём думает её любовник, жадно глотая сигаретный дым, пока та пребывает в объятиях сна?
Перед внутренним взором пролетают постельные сцены: его зефирные губы целуют шею, шершавые ладони скользят по спине. Теплое дыхание обжигает уши…
Стоит взглянуть на того, с кем делишь постель, как ком подступает к горлу. Чувство дискомфорта трясёт за плечи с криками: Эй! Очнись! В твоём доме – посторонний! Ей богу, желание поднять трубку, набрать полицейский участок, и…
Но глоток рома обжигает панику. Порядок.
Молотов ходит по гей-барам? Подхватываю ручку и листок, но память подводит.… Как туда пройти?
Этот Молотов не так прост, как кажется…
Меня застаёт восходящее солнце. Апсахра посапывает, не ведая моих бед.
Почему со мной не связался Аксёнов? Миновали сутки, но звонка так и не было.
-Руськи рано встаёт.
Сигарета. Искра. Затяжка. Кольца дыма.
Подлетаю к нему. Встаю на колени. Мои глаза пылают азартом – читается в удивлении тайца.
-Послушай, друг, - звучит неестественно, будто в пионерлагере, - Апсахра, что там за клуб?
В ответ – улыбка. Замешательство.
-Ну, тот, где мы вчера встретились. Помнишь? Клуб…
-Да, да! Клуб! – мальчик оживляется, а его чувственный рот плывёт вширь.
-Приведи меня туда, Апсахра! Приведи, понимаешь?
Мышцы лица всё ещё поддерживают счастливую гримасу.
-Понимаешь?
Весельчак молчит.
-Клуб, - указательный и средний идут по моей ладони, - идти в клуб. Go to club, блин…
Понимает. Как собака – понимает, а сказать не может. Он подскакивает на ноги и собирает разбросанные вещи. Я не вижу его лица, но знаю – брови сведены в хмурый угол.
-Апса…
-Нет! Никакой клуб! Мы не go в клуб!
Убеждение, что в клубе что-то не так, растёт, как на дрожжах. Обступаю, держу за запястье…
-Апсахра, мне очень нужно в клуб. Понимаешь?
Вырывается.
-Нет! Я не go! Нет!
Листок и ручка оказываются у него перед носом. Мальчик ретируется.
-Нарисуй! Нарисуй карту, я сам схожу.
Тяжёлый взгляд падает на листок, затем впивается в мои глаза.
-Нарисуй! Paint!
Таец выхватывает атрибуты художника. Из него вылетают ругательства – понятно без перевода. Ничего. Привычка обижаться на дешёвок – признак мелочности.
Солнце обливает горячим светом, сквозь окно тянет ароматом здешней еды. Номер укутан в одеяло тишины, только скрежет ручки пронзает слух.
Таец протягивает художество.
-Нехорошо, руськи.
Бьёт меня взглядом и обиженно семенит к двери. Они все так уходят, стоит им понять, что кроме одноразового секса нечего предложить.
Раздаётся звонок.
-Алло, кхх-кхх, это Настя.
-Тебя трудно не узнать.
-Как продвигаются дела?
Сигарета. Искра. Затяжка. Кольца дыма.
-Я не понимаю, зачем Аксёнову-младшему Марьяна, если его отец знал про ориентацию. И кто такой Молотов? Любовник? Они жили под одной крышей?
-Не знаю, Жора. – Она кашляет, пытаясь вывести никотиновую мокроту из лёгких. - Что на него?
-Есть кое-какие детали. Постараюсь уточнить.
-Уж постарайся.
-Ты не слишком-то помогаешь мне …
В ответ – короткие гудки. Мне следует поучиться вести разговор у этой женщины.
Утро вылетает в трубу прошлого. Порядочно печёт. Набираю Марьяну.
-Здравствуйте, - громкая музыка на том конце провода перебивает меня, - Вам, - кричу, - Вам удобно сегодня встретиться?
-Это кто?
Шумные басы стихают.
-Это кто?!
-Это Жора, Вы, должно быть помните…
-Ах, Жора…. – говорит она с сожалением. Чувство, будто моё существование достойно сожаления.
-Вам удобно сегодня встретиться? Вы обещали, помните?
-Жор, послушай, - чиркает колёсиком зажигалки, - сегодня вечером мы кое-куда идём.
-Мы? Вы идёте вместе с Гришей?
Они – любовники?
-Я сказала «мы»? – Она выплёвывает скучный смешок. – Я имела в виду «я». И, причём тут Гриша?
-Просто Вы…
-Короче, - голос холодеет, точно его отправили в морозильную камеру, - давай завтра.
Скоро светает. Последние капли рома падают на язык. Пистолет морозит поясницу. Это так, на всякий случай.
Я плыву на корабле умеренной трезвости. Прямо по курсу – места минувшей ночи. Те же вывески, те же танцовщицы-зазывалы, к упругим телам которых липнут юбки с эмблемами сигаретных компаний…
Больше мне не за кем следить. Захожу за угол. Вот они – двери, за которыми исчезали однополые парочки. Приторно-красный свет слепит глаза. Облака тумана хозяйничают вдоль коридора. Ещё одна дверь. По бокам – два здоровяка. Пытаюсь войти, но…
-Only for couples.
Английский режет без ножа – ничего не понимаю.
-Я с Апсахрой. Он там, в зале.
Туземцы не знают Великого и Могучего.
-Апсахра. Understand?
Они переглядываются. Обезьяна, что справа, кивает собрату. Похоже, весельчак тут завсегдатай.
Широкие лапы хлопают по мне и нащупывают пистолет. Страшно, когда такая игрушка в руках примата.
-Окей, окей, забирайте.
Меня пускают внутрь.
Одно тело пронзает другое. Острые браслеты. Женские чулки. Запах выпущенной спермы. Стоны заглушают музыку. Яркие лучи света. Мастурбация. Содомия. Даже для меня это слишком. Ком подступает к горлу, и, ещё немного, и меня вырвет. Закрывают рот рукой. Иду обратно. Чья-то рука хватает за плечо. Разворачиваюсь. Молотов.
-Жора?
-Гри… - Старый европеец. В чулках. В туфлях. На корточках. Рядом – три члена. Один в руке. Один во рту. Я глотаю. Пытаюсь отвести взгляд. – Пойдём отсюда.
Мы вылетаем за дверь. Хмель проходит, но голова идёт кругом.
-Поехали ко мне! – Восклицает Гриша.
Горилла стучит по спине. Что-то холодное. Пистолет. Забираю. Перевожу дыхание. Тошнит.
-Not here! – Рычит туземец.
-Хоть куда. Только отсюда.
Мы садимся на мотоцикл и едем в неизвестном мне направлении. Попутный ветер теребит щёки. Лёгкие наполняются свежим воздухом.
-Давай возьмём пиво? – Говорит Молотов, припарковавшись возле магазина.
Киваю.
Передо мной симпатичный кондоминиум. Пахнет спокойствием. Странно, я думал, все богатые живут в роскоши.
Выходит Гриша. На нём цветастые шорты и безрукавка. Молотов – рыбак, который явно доволен своим уловом, мной.
-Гриша, ты мне сейчас всё объяснишь.
Он озадаченно смотрит. Затем сладко скалиться в попытке разрядить ситуацию.
-Хорошо! Только давай поднимемся.
Гриша часто трёт нос, будто простудился. Я заметил это в первый раз, заметно это и сейчас. Здесь несложно подхватить простуду – горячий воздух и холодные кондиционеры.
Мальчик живёт на четвёртом. В лифте, в подъезде, в дверях – в каждой детали запах новизны. Это тоже не дёшево.
«Обитель» Молотова – громадная студия с бассейном на балконе.
-Вот, здесь я и живу.
-Гриша, что это было? Объясни мне! Кем ты приходился Аксёнову-младшему? Ты трахаешь Марьяну? Ты трахал Аксёнова? Кто засунул ферзя парню в задницу? Что, в конце концов, происходит!
Гриша засуетился, пытаясь справиться с пакетом из магазина.
-Мы с Кешей, мы были…
-Вы трахали друг друга, или нет?
-Да! Да! Ты это хочешь услышать?
Он подходит так близко. От него пышет гневом, а лицо становится рубиново-красным.
-Да! Это!
Мальчик в расстоянии поцелуя.
-Ну, что! Доволен! Ты счастлив! А?! Ты счастлив?!!
Наши губы сливаются в жарком танце. Я хватаю его за волосы и прижимаю к стене. Его руки расстёгивают ширинку.
VI
Говорят, начинайте утро с улыбки. В худшем случае – с телефонного звонка.
-Да?
-Жора, это ты?! Жора, давай встретимся! Пожалуйста!
Марьяна? В её лексиконе есть слово «пожалуйста»?
-Что-то срочное?
Оглядываюсь по сторонам: утро с партизанской настойчивостью пробирается в квартиру Гриши, заливая всё яркостью и духотой. Где Молотов? На столе записка.
-Тайца, какого-то тайца убили точь-в-точь, как Кешу!
На долю секунды всё становится бессмысленным.
-Что? О чём Вы…?
-Посмотри новости, - рёв лезет сквозь трубку, - посмотри!
Жму на красную кнопку. Широкая «плазма» радует качеством изображения. Раскрываю смятый листок, и…
-Ты видишь?! Жора!
На секунду я забываю, где нахожусь. Экран стреляет сценами жестокости. Жилка на виске трепыхается, как пойманная рыба, что лежит на земле. Сердце колотит в грудной гонг. Падаю на кровать.
-Жора, ты меня слышишь?
Нет, не слышу. Там, на экране – Аспахра. В нелепой позе, в убогой квартире. … Штаны спущены, между мягкими, наверное, ещё тёплыми ягодицами, струится шоколадно-багровая река… Полицейские в респираторах. Вспышки камер ухмыляются.
Смерть близкого человека – ампутация почки без наркоза. Малознакомого – пульсирующая зубная боль.
-Марьяна, ты где? Куда мне подъехать?
Сквозь пелену женского плача слышно:
-До….дом-м-ма-а-а… Мне страшно. Мне очень страшно. Здесь что-то не так.
-Буду через час.
В руках что-то шелестит. Записка!
«Доброе утро! Располагайся – я в магазин и обратно! Целую!»
Сигарета. Искра. Затяжка. Кольца дыма.
Звоню Насти – недоступно. Прокофьевич тоже не звонит.
Подъезжает «тук-тук», местное такси.
Мне некогда спорить – соглашаюсь на двести.
На порог выползает дородная служанка. Мы быстро проходим в залу, где в прошлый раз по-королевски лежала девушка.
-Жора, - раздаётся голос откуда-то сверху, - поднимайся.
Винтовая лестница ведёт вверх. До небес. На втором этаже десяток комнат, от дверей которых веет скукой.
Прохожу в маленький закуток, что похож на чулан.
На дощатой кровати, устеленной дорогим покрывалом, сидят двое..
Её ноги утянуты в юбку-карандаш, а грудь спрятана под блузой с длинным рукавом. На голове – платок.
-Марьяна?..
Смуглый, круглолицый парень теснится в пиджаке цвета хмурого неба. Мышцы взбухли, точно готовы порвать оковы одежды. По его телу семенят капли пота.
-Жора! – Она подскакивает, и её руки обвиваются вокруг шеи. На щеке остаётся поцелуй. – Как хорошо, что приехал! Жора!
Замешкавшись, Марьяна кротко садится на циновку.
-Познакомься, - ладонью указывает на тайца, - это Бун Ми.
Мы встречаемся недобрыми взглядами.
-Марьяна, расскажи мне всё. Тот, кто убил Кешу – на свободе. Он может прийти и за тобой.
-Правда? – Девушка приподнимается, а её глаза в ужасе округляются. Но самообладание приводит в чувство, и она садится на кровать. – На всё воля Господа.
-О чём ты говоришь, боже мой! Тебя грохнут, как последнюю суку! Ты понимаешь это?
-Не упоминай имя Господа всуе. – Её глаза холодны. Её голос холоден.
Сигарета. Искра. Затяжка. Кольца дыма.
-Я здесь для того, чтобы защитить тебя! Дай мне всю информацию! Где сегодня ночью был Гриша?
-Не знаю…
-Куда ходил Аксёнов? В какой-нибудь клуб?
Подхожу близко и хватаю за плечи.
-Он ходил в клуб? Марьяна? – Пепел падает на юбку, а руки трясут высосанное религией тело.
У головы - маленький холодок. Смотрю краем глаза – пистолет.
-Что?... Что за….? Марь, что это?!
Он взводит курок.
-Жора, тебе лучше уйти. На всё воля Гос…
-Плевал я на твоего бога! Пусть шимпанзе уберёт игрушку!
Она мягко кладёт руку на оружие и опускает его.
Напряжение растёт, как эрекция подростка при виде порно.
Звонит телефон. Беру трубку.
-Жора, у меня мало времени, - говорит скороговоркой Гриша, - ты можешь говорить? Хотя бы слушать?
-Да.
-Не подавай виду, что на том конце – я. Ты сейчас у Марьяны?
Утвердительно мычу.
-Так я и думал. Жора, уходи. Как можно скорее уходи. Это всё из-за неё. Слышишь?
Глаза моих собеседников переливаются недоверием.
-Жора, это она убила Апсахру. Ты слышишь? Она в этом замешана!
Тело цепенеет.
-Я перезвоню.
Марьяна будто знает, что сказал Гриша.
-Господь тебе в помощь, Жора. Ты идёшь в правильном направлении. Мы, - прокашливается, я считаю, у тебя получится.
И моё тело выкатывается прочь.
VII
Желание вернуться и задать пару вопросов обжигает язык и сводит ноги, но в кармане что-то вибрирует. Я на прицеле? Это какая-то бомба? Осторожно нащупываю предмет, и…
-Георгий, Вы слышите меня? – Аксёнов выбрал странный момент для звонка.
-Да, да… Я слышу. Да.
Сигарета. Искра. Затяжка. Кольца дыма.
-Вы взволнованны. Что случилось?
Почему мне кажется, будто он дышит мне в спину? Оборачиваюсь – никого. Но шторка на окне богатого дома колыхнулась – кто-то наблюдал за мной.
-Филипп Прокофье, - прокашливаюсь, - Прокофьевич, мне кажется, я вышел на след.
-Георгий, я плачу Вам не за сомнения. – Голос – образец спокойствия. – Излагайте факты.
- Друг Кеши, Молотов, состоит в подпольном гей-клубе, где творятся ужасные вещи. У меня есть подозрения, что кто-то из клуба убрал моего знакомого, как только я начал вынюхивать про Вашего сына.
В ответ – тишина.
-Алло, Вы слышите?
- Продолжайте.
-Роль девушки, - поправляюсь, - так называемой девушки Вашего сына неясна. Я думаю, она заказала Иннокентия из-за ревности к Молотову.
-Вы хотите сказать, что Гриша и Кеша состояли в…
-Да, Филипп Прокофьевич. Они трахались.
Аксёнов молчит секунд тридцать, отчего я оказываюсь в лапах дискомфорта. Сажусь на лавочку, и солнце напекает непокрытую голову.
-Я шокировал Вас?
-Отнюдь.
-Сегодня говорил с Гришей. У него кое-что есть. Информация непроверенная - не буду торопиться.
-Что насчёт шахмат?
Интересно, полицейские нашли какую-нибудь фигуру в толстой кишке у Апсахры? Я не задавался вопросом прежде.
-Я думаю, что смогу всё выяснить не позднее завтрашнего дня. И, ещё, Филипп Прокофьевич… Я хочу выйти из игры.
-Вы хотите прекратить работу?
-Да. Мне по-настоящему страшно. Мне кажется, что…
-Георгий! Вам опять что-то кажется. Вы недостаточно религиозны для того, чтобы верить в то, что Вам кажется. И, кроме того, возьмите уже себя в руки! Вы на пороге раскрытия! Вы, как святой Георгий, что убивает змея! Убейте этого змея, и Ваш счёт пополнится многократно.
- Речь идёт не о деньгах, речь идёт о…
-Послушайте, Георгий. Я расскажу Вам старую историю. Когда-то давно были два города, где жили порочные, грязные люди. Это не нравилось Господу. Тогда послал Он своих воинов, чтобы выдавить гной из этих нарывов на лице Земли. И явился к ним старец, святой человек. И взмолил о пощаде. И сказали ему войны Господа: найдётся лишь десять праведников, и мы оставим неверных в живых. Вам знаком конец этой истории?
От меня исходит подавленное молчание.
-Обязательно Вам расскажу. Но не сейчас. До следующих новостей, Георгий.
Я хлопаю себя по пояснице – пистолета со мной нет. Где он? У Гриши? Снова звонок.
-Алло, Гриша? Ты где?
На фоне помехи, похожие на шум прибоя.
-Через час возле «Майк Шоппинг Молл».
Когда в кровь впрыскивается адреналин, окружающая действительность превращается в слайды.
Слайд 1.
Сотни прохожих снуют туда-сюда. Оживлённая улица. Запах людского пота. В руках сигарета. Каждый – под подозрением. На секунду мне кажется, что тот на ступеньках – Бун Ми. Сжимаю кулаки. Иду к нему.
-Эй, ты!
Толстяк поднимает голову. Обознался. Кто-то хватает за руку.
-Не говори ни слова.
Идём вместе, как супружеская пара. Сейчас свернём за угол и я сверну ему шею. Заворачиваем. Это Гриша. На нём очки-стрекоза, и длинный плащ. Клянусь – ему жарко.
-Что происходит?
Плащ летит в мусорный бак. Запрыгиваем на багровый мотоцикл. Властный рёв мотора…
-Если сегодня меня убьют – ты следующий.
Мчимся с зубодробительной скоростью, разрезая следами шин город, в который ворвалась божественная гвардия. Пророчество Аксёнова.
Ветер, что хлещет по лицу, занимает все мои мысли. До тех пор, пока моё плечо не простреливает пуля.
Слайд 2.
-Что за…?!
-Ты ранен?
Гриша отдаёт мой ствол.
Меня ранили впервые. Говорят, в жизни нужно попробовать всё. Но почему я всегда хлебаю дерьмо большими ложками?
За нами гонится тонированный Лексус. Его морда, заточенная под идиллию богатого класса, вот-вот сбросит нас в кювет. Нам оставят пару отверстий в головах.
Сворачиваем в закоулок и съезжаем по ступенькам. Туземцы разбегаются, как крупнорогатый скот. Выезжаем на шоссе. Одна пуля пробивает зеркало. Другая – саднит бак.
-На счёт три – прыгай.
Над головой – красный цвет светофора. Один, второй. Пуля мчится в сантиметре от щеки.
-Три!
Зажмуриваю глаза. Сворачиваюсь калачиком. Больно спине и ногам. Приземляюсь в корзину с фруктами. Поднимаю пистолет.
-За мной!
Нас теснят грязные высотки. Бег обжигает мышцы. Прокуренные лёгкие не дышат.
Останавливаюсь.
-Быстрее!
Сворачиваем в подъезд. Бельё на верёвке хлещет по лицу. Это шорты.
Почему шорты?
Слайд 3.
Забегаем по лестнице. Все мысли о шортах. Всё не по-настоящему. На долю секунды кажется – будь это полотенце, и мы спасены.
Гриша запирает дверь. Это скорее карцер, чем комната. В углу – кровать. Рыжие тараканы на полу стучаться друг о друга. Гриша стирает пот. Касается живота. Падает на колени.
-Отойди от окна! – шипит он.
-Это связано с клубом? Причём здесь Марьяна?
Его глаза закатываются. Даю пощёчины. Его ещё можно спасти. Будь это полотенце.
-Почему убили Аксёнова? Гриша, очнись! Гриша!!
-Спусти….штаны.
Он захлёбывается в крови.
Вытаскиваю ремень, расстегиваю ширинку…
-Мои…
Даю ему пару пощёчин. Дрожащие руки быстро стягивают джинсы вместе с нижним бельём.
-Лицом в пол. Положи лицом в пол.
Разворачиваю.
-Ты в порядке?
-Да, - он скалится насекомым, - принеси полотенце из ванной.
Выхожу в ванну. Выстрел. Выбегаю обратно – в руках Гриши пистолет. Мой пистолет.
Между ягодицами – коричневая струйка. Беру подушку, чтобы накрыть . Нет, не может быть. На матрасе покоятся шахматные фигурки из чистого золота..
Это всё сон. Всего лишь сон.
В комнате начинает вонять. Морщусь, матерюсь, и раздвигаю ягодицы.
Между ними – золотой ферзь.
VIII
В эту ночь я не смог заснуть: приехала полиция, налетели, как стервятники, журналисты. Одеяло опустилось мне на плечи; мир уместился в стены полицейского фургона. Всё, как в кино. Меня долго допрашивали на тайском, затем зажурчала английская речь. Безуспешно. Тогда прилетела тайка по имени Птичка, и заворковала на русском со страшным акцентом. Вопросы текли рекой, напряжение внутри пространства, ограниченного железным столом, двумя стульями и зеркалом, росло, а я всё думал о двух вещах: 1 – мои руки ужасно пахли, 2 – лучше бы мне попалось полотенце, а не шорты…
После допроса с меня взяли подписку о невыезде и отпустили, поняв, что я безнадёжен. Мои мысли овеяло ночным паром и мурлыканьем по нотам из какой-то забегаловки. Я взял две бутылки рома. Одна, опустошённая до дна, полетела на дно мусорной корзины. Другая – по дороге, пока таксист подбрасывал до квартиры. Телефон переполнялся пропущенными вызовами и сообщениями; окурки падали на ковёр. Я старался ни о чём не думать, и только перед самой «отключкой» вспомнил, что от моих рук смердело. Опираясь о стены, моё тело добралось до ванной, сумело открыть воду и тут же провалилось в пучину бессознательности. Утро встречает меня телефонным звонком и головной болью.
Поднимаю трубку.
-Георгий, я хочу всё знать! Про убийство Молотова показывали даже в России. Перестаньте водить меня за нос и расскажите обо всём.
Я хлопаю по смесителю и благодарю Иисуса Христа, Кришну, Будду и кого-нибудь там ещё за то, что в ванне не оказалось затычки.
-А нечего… Нечего рассказывать, Филипп.
Рука шлепаёт по загаженному ковру – пытаюсь найти пачку.
-Георгий, Вы нашли шахматы?
Его голос серьёзен, как раковая опухоль.
-Нашёл, - говорю я скорее про пачку, чем отвечаю на вопрос, - не все, но нашёл.
Сигарета. Искра. Затяжка. Кольца дыма.
-О чём Вы?... – Внезапно до него доходит. – Да Вы пьяны, Георгий!
-Да, но… -Слова не хотят строиться в предложение. – Аксёнов, послушайте… Короче, я выхожу из игры. Всё.
Он заливисто смеётся.
-Георгий, Вы не можете уйти! Вы ведь понимаете это.
-Ещё…ещё как могу. Мне не-нуж-ны ни деньги Ваши, ни слава – вообще ничего. Я просто хочу домой.
Простреленное плечо даёт о себе знать, когда я случайно его задеваю. На нём бинт. Когда меня успели подлатать?
-Вы, Георгий, не просто выполняете задание. Вы – карающий меч, что рубит головы врагов моих.
-Карающий? – Из меня выходит сдавленный смех, что сменяется кашлем. – На моих глазах у-би-ли. Понимаете?
Он молчит. И чувство, будто Аксёнов совсем рядом, выливается на меня холодной водой.
-Алло? Вы слышите меня? Филипп Прокофьевич?
-Найдите убийц. Соберите фигурки. И дело закрыто. Я лечу к Вам. Во всём разберёмся.
-Алло? Алло?
В ответ – короткие гудки.
Мои глаза приклеиваются к чёрному пистолету, что лежит на кровати. Молотов винил во всём Марьяну. Так ли это?
Опять звонит телефон. Беру трубку, и, не взглянув на экран, отвечаю:
-Филипп, мне не нужны Ваши деньги.… Понимаете?
-Жора? – Голос Марьяны звучит обеспокоенно.
Неловкость из-за сказанного подёргивает щёки румянцем.
-Марь… Марьяна?
Она тактично упускает первую часть разговора.
-Жора, как ты? Я слышала, тебя ранили…
-Плевать. Гришу убили. Точнее, он застрелился.
Будто вспомнив о том, что ей нужно горевать, Марьяна театрально всхлипывает.
-Знаю…. Я все глаза проплакала. Не спала всю ночь.
Мычу.
-Жора, нам нужно встретиться.
-Всем нужно встретиться. А давайте все вместе встретимся: я, ты, Аксёнов и этот ваш, Бун Ми!
-Жор, это насчёт того клуба. Ты знаешь, о чём я.
Значит, во всём виноват клуб? Значит, Апсахру убили из-за меня? И Гришу тоже? Тогда до чего хотел докопаться Кеша, что заслужил пулю в лоб?
-А что по этому поводу думает Господь?
Она улавливает сарказм.
-Господь думает, что в семь вечера у меня было бы в самый раз.
Нужно привести себя в порядок. Встаю. Отряхаюсь от крошек. Умываюсь. В зеркале – уставшее, измученное лицо со звериным оскалом. Неужели это моё? Окна, открытые пространства, незнакомые люди – всё это пугает меня. Пытаюсь дозвониться до Насти – недоступно.
Выйти раньше полседьмого вечера я не решаюсь. Возле дома Марьяны нет никого. Сама вилла играет дьявольскими тенями. Отсутствие света отпугивает. Мне хочется домой. Просто домой.
Стучу дверной ручкой, что напоминает кольцо в бычьем носу. Раздаются чьи-то шаги. Потные от страха руки вцепились в рукоятку. Я не дамся без боя.
Марьяна открывает дверь, и на меня выливается тьма, разбавленная свечами в глубине комнаты.
-Проходи.
На её шёлковом халате озорливо играют блики. Волосы распущены, глаза выкрашены под стать Клеопатре.
На ней больше нет ни юбки, ни платка. Мне хватает глупости и наглости:
-А где твоё церковное? Что, потеряла веру в бога?
Смотрит в пол. Это видно даже сквозь тьму – вопрос поставил в тупик.
-Жора, ты просто… Ты просто многого не знаешь. Поэтому тебе не всё понятно.
Сигарета. Искра. Затяжка. Кольца дыма.
-Не всё понятно? – Развожу руки точь-в-точь, как когда-то разводил Аксёнов. Наверное, хочу показать превосходство. – А что мне должно быть понятно?
Она подходит так близко, что мне видны её бесцветные усики. Я чувствую клубничное дыхание. Меня ласкает аромат французского парфюма…
-Подожди, - она касается воротника, - давай я всё объясню, - её когтистый пальчик гладит мою шею. Нежные губы тянутся к лицу.
Отталкиваю. Выхватываю пистолет из-за поясницы. Снимаю предохранитель. Она таращится.
- Меня предупреждали, я – следующий!
-Жора… - её голос полон усталого разочарования, будто она мама, а я – незадачливый сынок, что постоянно радует двойками.– Ты просто не понимаешь…
-Заткнись нахер! – Стреляю в потолок. Извёстка сыплется на пол. Марьяна взвизгивает. – Сейчас поиграем в игру – я задаю вопросы, а ты отвечаешь. Поняла?!
Девушка кивает.
-Прежде всего, включи этот долбанный свет! Ты не летучая мышь!
Она быстро семенит к переключателю. Я решечу стену.
-Идиот!
-Медленно… Чтобы я смог тебя видеть.
Пальцы щёлкают, и люстра сияет всеми оттенками золотого.
-Где Бун Ми? Он здесь? Я на прицеле?
-Да подожди…
-Отвечай, сука!
Господи, как я не хочу умирать. Собрать бы всех этих мальчиков и девочек, что режут себе вены, глотают таблетки или висят на отцовском галстуке в шкафу из-за несчастной любви, и поставить на моё место. Когда мошонка прижимается к животу, а анал сжимается до мизерной точки. Когда сердце диким зверем рвётся из груди, а тело потеет, точно ты в предсмертной агонии, тогда ты понимаешь – всё, что у тебя есть – это желание дожить до старости. Проблема в том, что желания расходятся с желаниями других.
-Бун Ми здесь нет. Здесь никого нет. Только я. Давай всё обсудим.
Пот заливает глаза. Вытираю.
-Давай. Давай, да, давай.
Не снимаю её с прицела. Мы садимся на диван.
-Кто убил Гришу? Кто убил Апсахру?
-Что ты нашёл у Гриши в квартире?
-Ничего. Записку. Он сказал, из-за тебя убили Апсахру. Он сказал, я следующий.
-Подожди, - она игриво смеётся, - я имею в виду, что ты нашёл в его квартире, а не в квартире Филиппа Прокофьевича.
Её слова бьют кулаком под дых.
-Что значит в квартире Прокофьевича?
Она садится чуть ближе. Перед глазами всё расплывается.
-Кондоминиум – апартаменты Аксёнова, Жора. Неужели ты ничего не понял?
Когда вы узнаёте, что вас обманули, что Вы обычно отвечаете?
-Закрой свой поганый рот! Ты специально путаешь меня!
Она – ещё ближе.
-Тот загаженный закуток – это место, где жил Гриша.
-О чём ты говоришь! Молотов – сын богатых родителей. Он…
-Он – обычный торчок, что продал всё, ради новых ощущений.
Я обливаюсь потом. Я громко смеюсь. Я хочу домой.
-Жора, - её колени касаются моих, - скажи мне, что ты нашёл в квартире у Гриши…
-Фигурки. Золотые фигурки Аксёнова. Шахматные.
Она кладёт руку мне на ногу.
-Жор, а ты пробовал их разбить? Ты знаешь, что в фигурках?
Качаю головой.
-Ты действительно не догадываешься?
Марьяна тянется ко мне. Вытягивает губы в трубочку. Распахивает огромные озёра глаз, и говорит:
-Ты такой глупый…
Замирает. Косится влево. Падает. Кровь заливает диван. Она раскидывает руки. Пуля прошла насквозь. В висок.
IX
Слайды.
Удар. Ещё удар. Ещё удар. Дверь выбита. Входят двое. Первый – Бун Ми. Я под прицелом. Второй – Аксёнов. Двубортный пиджак. Брюки цвета телячьей кожи. Перчатки.
- И явился ему Господь у дубравы Мамре, когда он сидел при входе в шатер во время зноя дневного. – Говорит он.
Брезгливо смотрит на тело. Протыкает сквозное в голове. Ухмыляется.
-Эта пуля предназначалась Вам, Георгий.
Достаёт золотой портсигар. Кивает тайцу. Удар. Я на полу. Моя щека разбухает.
-А, вот ещё, - говорит Аксёнов, - Бытие 18:32. Авраам сказал: да не прогневается Владыка, что я скажу еще однажды: может быть, найдется там десять? Господь сказал: не истреблю ради десяти.
Дымит мне в лицо.
-Десять праведников, я имею в виду.
Таец что-то говорит. По-английски. Аксёнов что-то отвечает. Пистолет на диване. Мой пистолет.
-У Вас, должно быть, много вопросов, Георгий. Что ж, задавайте. Я сегодня благосклонен.
Бун достаёт золотую фигурку. Бросает в стену. Она разбивается вдребезги. Он поднимает пакетик с порошком. Открывает. Нюхает.
-Что это за?...
- Обыкновенная фигурка, покрытая поталью. Не всё золото, что блестит.
-Контрабанда? Золотой треугольник? Кокаин?
В жизни редко что-то проясняется. Мне понятно – смерть близка. Я достиг просветления.
-Не зря я нанял Вас – Вы очень прозорливы. Бывают тугодумы, как мой сын, которые понимают только язык пули. Мне будет грустно с Вами прощаться.
-Зачем Вы убили его?
От олигарха благоухает притворным добродушием.
-Кеша, - Аксёнов тоскливо вздыхает, - Кеша был чересчур распутным. Молодёжь нынче не уважает старую гвардию, и везде пытается засунуть свои грязные руки.
-Он хотел долю?
Раскосые глаза багровеют. Таец под кайфом. Ствол виляет.
-Он дал обещание помочь с поставками. Кто же знал, что он поведётся с этим Молотовым…
-Для чего Марьяна? Вы же…
-Знал, - улыбается отполированными зубами, - всё знал. Марьяна была его нянькой. Следила за ним, заодно и за поставками.
-Что за религиозный фарс? Для чего?
В пустой комнате смех отражается от стен. Смех Аксёнова. Бун Ми натягивает улыбку.
-Вы хотите дослушать историю про Содом и Гоморру?
-Расскажите про клуб. И почему шахматы? Для чего Вам я?
Вышагивает по залитому кровью полу. Закуривает ещё одну.
-И пролил Господь на Содом и Гоморру дождем серу и огонь от Господа с неба, и ниспроверг города сии, и всю окрестность сию, и всех жителей городов сих, и произрастания земли!
Подползают ближе к спинке.
Кричу:
-Зачем я Вам? Что я Вам сделал?!
Кричу:
-Что Вам нужно нахер?!
-Вы – длань Господня. Вы грешник, что искупает грехи, заводя в ловушку себе подобных. Иными словами, Вы, и только Вы – свидетель моего величия. К тому же, Анастасия Вас выгодно продала. Будь у вас хотя бы сутки в запасе, Вы бы убедились – на Вашем счету ни рубля.
На два сантиметра ближе. На один процент больше шансов выжить.
-Вы – больной человек…
-Все великие люди – больные! Возьмите Гитлера. Разве он не велик?
На три сантиметра ближе. Бун Ми разбивает ещё одну фигурку.
-Зачем Вы убили сына? Он стал воровать? Что пошло не так?
Он радостно осклабляется.
Кричу:
-Что это за клуб?
-Это моё заведение. Через него я веду оборот. Полиция знает – полиция куплена. – Он смеётся. – У них здесь, в Таиланде, просто табу какое-то на осмотр тела. А фигурки хорошо помещаются в толстой кишке. Порой, можно перевести целую партию.
-Вы… Вы просто…
-О, Вы разочарованы, Георгий? – Он берёт шахматную фигурку. Он проводит по золотой краске. – А, знаете, вся наша жизнь – вот эта дешёвая поталь. Всё не то, чем кажется.
Хватаю пистолет. Бун Ми таращится. Жмурю глаза и стреляю перед собой. Подскакиваю. Окно, бегу к окну. Пули-пираньи норовят укусить. Пробиваю бархатное стекло. Бассейн. Зелёное насаждение. Перелезаю. Кусают за ногу. В икру. Больно. Падаю. Встаю. Весь в крови. Во рту привкус железа. Подползаю к тайцу. Даю тысячу. Go. Он морозится. Пули бьют по машине. Наставляю ствол. Поехали! Педаль газа в пол. Дышу. Мне страшно. Смотрю на штаны – желтая лужица. Плевать. Я жив. Сегодня я ещё жив.
Приезжаю в квартиру. Перебинтовываю ногу. Вещи в сумку. Сигарета. Беру другое такси. Куда ехать? В аэропорт? Бессмысленно. По дороге звоню Насте. Абонента больше не существует. Сука. Выбрасываю телефон. Come back. Язык жестов. Возвращаемся в Паттайю. Вырывает на асфальт. Штаны мерзко пахнут. Плевать. Он везёт меня на окраину. Отдаю тысячу. Снимаю угол. Пистолет в руках. Пистолет в руках…
X
Час ночи. Два. Стрелки переваливают за третий. А на мне всё те же штаны. Во мне всё тот же страх. Каждый шорох, каждый шелест, каждый громкий голос за окном душит меня тревогой. Я понимаю – бежать некуда. Под ногами дощатый пол эшафота. На шее – удавка. Мне некуда бежать. Тише! Кто-то под дверью.… Передёргиваю затвор. Подползаю. … Нет, обознался – женский голос. Окна плотно зашторены. Засовы закрыты.
А может?..
Дуло пистолета давит на горло.
Это мой пистолет?
Нет, как он может быть моим! Смотрю – правда, мой. Убираю. Сейчас не время терять рассудок.
Но они всё равно найдут? Найдут ведь, так?
Я не дамся без боя. Нет, я без боя не сдаюсь!
Кто-то царапает дверную краску. Зубы стискиваются, точно я хочу верхним рядом раскусить нижний.
Я трус? Нет, я трус? Дуло гладит висок. Нежное, будто женские коготки…
А что мне стоит спустить курок? Я не доживу до утра, так? Не доживу?
Посторонние люди. Они повсюду. Повсюду! Кто пустит пулю мне в лоб? А? Может быть, ты? Ты? А?
Убираю пистолет. Кладу его на полку. Всё будет хорошо. В конце концов, нужно дожить до утра. Потом можно будет уехать в деревушку, залечь на дно, а когда всё уляжется… Господи, кого я обманываю…
Стук. Стук. Стук.
Тихо! Наверное, послышалось.
Стук. Стук. Стук.
Уже настойчивее. Уже сильнее.
Беру пистолет в руки. Нет, я не дамся живым. Не дамся!
Стук. Стук. Стук.
Держусь за ручку. Поворачиваю замок.
Стук. Стук. Стук.
Медленно давлю вниз. Руки дрожат. Пистолет нацелен на дверную щель.
Нет, я не дамся без боя.
Задерживаю дыхание, точно пловец.
Открываю дверь.
Выстрел.