Литература и журналистика

Кого Хвалил Пушкин?


http://zhurnal.lib.ru/p/puzis_j_l/puskin.shtml

Ю. Пузис

Давайте вспомним известное стихотворение:

Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не зарастет народная тропа,
Вознесся выше он главою непокорной
Александрийского столпа.

Нет, весь я не умру — душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит —
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит.

Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,
И назовет меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгус, и друг степей калмык.

И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я Свободу
И милость к падшим призывал.

Веленью божию, о муза, будь послушна,
Обиды не страшась, не требуя венца,
Хвалу и клевету приемли равнодушно
И не оспоривай глупца.

О ком писал Пушкин? Нас учили что о себе... Однако, и это лично моё мнение, величие и бахвальство вещи несовместимые. Действительно, Пушкин умер не от скромности. Но приписывать ему гордыню возможно тоже рановато. Вот и под конец автор вновь вспоминает о скромности:

Веленью божию, о муза, будь послушна,
Обиды не страшась, не требуя венца,
Хвалу и клевету приемли равнодушно
И не оспоривай глупца

Парадокс? А о каком глупце идёт речь? Неужели опять Пушкин о Пушкине? Опять парадокс...

Возможно что нет, ибо всё просто и гениально. Достаточно только заметить: скромное последнее четверостишье полностью противоречит всему остальному насыщенному пафосом стиху. Так, как если бы они принадлежали разному перу! Первый "автор" бахвалиться, разглагольствует о своём величии во времени и в пространстве, в думах людей и пиитов. Второй просит музу не требовать по праву принадлежащего ей венца, и не принимать обиды от этого глупца (то есть первого автора).

Если предположить что второй "автор" говорит голосом Пушкина, то что это за глупец которому реальный автор всего стиха на время передал своё перо? Прочитаем ещё раз:

Вознесся выше он главою непокорной
Александрийского столпа.

В Петербурге, над вершиной Александрийского столпа склонил свою непокорную голову каменный ангел... по приказу поэта, самодержца всия руси, и просто скромного человека Царя Александра I...

А в самом деле, не кажется ли вам, что последняя строфа по смыслу полностью выпадает из стихотворения?

С чего бы самохвалу из первых четырех строф обращаться к музе с призывом к скромности?

Думаю, это такая показная скромность и покорность.
Вообще, про этот памятник до Пушкина кто только не писал!
"Я знак бессмертия себе воздвигнул
Он выше пирамид и крепче меди...",
и т.д.

Я посмотрел многие "памятники": Горация, Ломоносова, Державина, Батюшкова... Ни у одного из них последняя строфа не противоречит первым, поскольку они призывают муз именно к гордости, а не к скромности, как Пушкин. Пушкинский вариант конечно лучший, но все же полностью выбивается из смысловой структуры стихотворения:

М. Ломоносов (перевод Горация)

Я знак бессмертия себе воздвигнул
Превыше пирамид и крепче меди,
Что бурный аквилон сотреть не может,
Ни множество веков, ни едка древность.
Не вовсе я умру, но смерть оставит
Велику часть мою, как жизнь скончаю.
Я буду возрастать повсюду славой,
Пока великий Рим владеет светом.
Где быстрыми шумит струями Авфид,
Где Давнус царствовал в простом народе,
Отечество мое молчать не будет,
Что мне беззнатной род препятством не был,
Чтоб внесть в Италию стихи эольски
И перьвому звенеть Алцейской лирой.
Взгордися праведной заслугой, муза,
И увенчай главу Дельфийским лавром.
<1747>


Г. Державин

Памятник

‎Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный,
Металлов тверже он и выше пирамид;
Ни вихрь его, ни гром не сломит быстротечный,
И времени полет его не сокрушит.

‎Так! — весь я не умру, но часть меня большая,
От тлена убежав, по смерти станет жить,
И слава возрастёт моя, не увядая,
Доколь славянов род вселенна будет чтить.

‎Слух пройдет обо мне от Белых вод до Чёрных,‎
Где Волга, Дон, Нева, с Рифея льет Урал;
Всяк будет помнить то в народах неисчётных,
Как из безвестности я тем известен стал,

‎Что первый я дерзнул в забавном русском слоге
О добродетелях Фелицы возгласить,
В сердечной простоте беседовать о Боге
И истину царям с улыбкой говорить.

‎О Муза! возгордись заслугой справедливой,
И презрит кто тебя, сама тех презирай;
Непринуждённою рукой неторопливой
Чело твоё зарёй бессмертия венчай.

1795

В.В. Капнист:

Я памятник себе воздвигнул долговечной;
Превыше пирамид и крепче меди он.
Ни едкие дожди, ни бурный Аквилон,
Ни цепь несметных лет, ни время быстротечно -

Не сокрушат его. - Не весь умру я; нет: -
Большая часть меня от строгих Парк уйдет;
В потомстве возрасту я славой справедливой:
И в гордый Капитол с Весталкой молчаливой,
Доколе будет жрец торжественно всходить,

Не перестанет всем молва о мне твердить,
Что тамо, где Авфид стремит ревущи воды,
И в дебрях где простым народом Давн владел,
Я первый, вознесясь от низкия породы,
В латинские стихи эольску меру ввел.

Гордись блистательным отличьем, Мельпомена!
Гордись; права тебе достоинство дало.
Из лавра Дельфского, в честь Фебу посвященна,
Венок бессмертный свив, укрась мое чело.
1805

А.Х. Востоков:

Крепче меди себе создал я памятник;
Взял над царскими верх он пирамидами,
Дождь не смоет его, вихрем не сломится,
Цельный выдержит он годы бесчисленны,

Не почует следов быстрого времени.
Так, я весь не умру - большая часть меня
Избежит похорон: между потомками
Буду славой расти, ввек обновляяся,
Зрят безмолвный пока ход в Капитолию

Дев-Весталей, вослед первосвященнику.
Там, где Авфид крутит волны шумящие,
В весях, скудных водой, Давнус где царствовал,
Будет слышно, что я, рода беззнатного
Отрасль, первый дерзнул в римском диалекте

Эолийской сложить меры поэзию.
Сим гордиться позволь мне по достоинству,
Муза! сим увенчай лавром главу мою.
1806

К.Н. Батюшков:
Я памятник воздвиг огромный и чудесный,
Прославя вас в стихах: не знает смерти он!
Как образ милый ваш и добрый и прелестный
(И в том порукою наш друг Наполеон)

Не знаю смерти я. И все мои творенья,
От тлена убежав, в печати будут жить:
Не Аполлон, но я кую сей цепи звенья,
В которую могу вселенну заключить.

Так первый я дерзнул в забавном русском слоге
О добродетели Елизы говорить,
В сердечной простоте беседовать о боге
И истину царям громами возгласить.

Царицы царствуйте, и ты, императрица!
Не царствуйте цари: я сам на Пинде царь!
Венера мне сестра, и ты моя сестрица,
А кесарь мой - святой косарь.
1826

Д.И. Хвостов:
Восьмидесяти лет старик простосердечный,
Я памятник себе воздвигнул прочный, вечный:
Мой памятник, друзья, мой памятник альбом;
Пишите, милые, и сердцем и умом,
Пишите взапуски, пишите, что угодно;
Пускай перо и кисть играют здесь свободно,
Рисует нежность чувств стыдлива красота,
Промолвит дружбы в нем невинной простота;
Я не прошу похвал, я жду любви совета:
Хвостова помните, забудьте вы поэта.
1826


А.А. Фет:
Воздвиг я памятник вечнее меди прочной
И зданий царственных превыше пирамид;
Его ни едкий дождь, ни Аквилон полночный,
Ни ряд бесчисленных годов не истребит.

Нет, весь я не умру, и жизни лучшей долей
Избегну похорон, и славный мой венец
Все будет зеленеть, доколе в Капитолий
С безмолвной девою верховный ходит жрец.

И скажут, что рожден, где Ауфид говорливый
Стремительно бежит, где средь безводных стран
С престола Давн судил народ трудолюбивый,
Что из ничтожества был славой я избран

За то, что первый я на голос эолийский
Свел песнь Италии. О, Мельпомена, свей
Заслуге гордой в честь сама венец дельфийский
И лавром увенчай руно моих кудрей
1854

Б.В. Никольский:
Долговечней воздвиг меди я памятник
И громад пирамид царственных выспренней.
Едкий дождь, Аквилон ярый, бесчисленный
Ряд годов и полет вечного времени,

Всем не в мочь сокрушить, всем вам мой памятник.
Нет, не весь я умру: дань Либитине я
Частью только своей. Цвесть мне и в правнуках
Свежей славой, доколь в храм Капитолия
Будет жрец восходить с девой безмолвною.

Скажут: там, где ревет Ауфид неистовый,
Там, где, беден водой, Давн повелителем
Был из сельских племен крайнего племени, -
Первый там я в лады ввел италийские
Песнь Эолии. Льстись гордостью, гордостью

Муза, мздою введут, и благосклонно мне
Свей на кудри в венец лавры дельфийские.
1899


П.Ф. Порфиров:
Кончен памятник мой, - медных статуй прочней,
Пирамид величавее царственных он.
Ни снедающий ливень, ни сам аквилон
Не разрушит его в тщетной злобе своей,
Ни несчетные годы в стремленье веков.
Нет, не весь я умру, частью лучшею я
Избегу смертной тьмы: будет слава моя
Цвесть, доколе восходит владыка жрецов
В Капитолий и дева безмолвная с ним.
Низкий родом из мест, где гремит в берегах
Ауфид яростный, где, - в маловодных краях -
Правил Давн земледельцев народом простым,
Буду славим, что первый латинским стихом
Песнь Эолии пел. О, заслугой своей,
Мельпомена, гордись и мне кудри увей
Благосклонно дельфийским лавровым венком.
1902

У В.Я.Брюсова аж три "Памятника":
Sume superbiam...
Horatius
(Преисполнись гордости... - Гораций (лат.))

Мой памятник стоит, из строф созвучных сложен.
Кричите, буйствуйте, - его вам не свалить!
Распад певучих слов в грядущем невозможен, -
Я есмь и вечно должен быть.

И станов всех бойцы, и люди разных вкусов,
В каморке бедняка, и во дворце царя,
Ликуя, назовут меня - Валерий Брюсов,
О друге с дружбой говоря.

В сады Украины, в шум и яркий сон столицы,
К преддверьям Индии, на берег Иртыша, -
Повсюду долетят горящие страницы,
В которых спит моя душа.

За многих думал я, за всех знал муки страсти,
Но станет ясно всем, что эта песнь - о них,
И, у далеких грез в неодолимой власти,
Прославят гордо каждый стих.

И в новых звуках зов проникнет за пределы
Печальной родины, и немец, и француз
Покорно повторят мой стих осиротелый,
Подарок благосклонных Муз.

Что слава наших дней? - случайная забава!
Что клевета друзей? - презрение хулам!
Венчай мое чело, иных столетий Слава,
Вводя меня в всемирный храм.
1912

Памятник я воздвиг меди нетленнее;
Царственных пирамид выше строения,
Что ни едкость дождя, ни Аквилон пустой
Не разрушат вовек и ни бесчисленных

Ряд идущих годов, или бег времени.
Нет, не весь я умру; большая часть меня
Либитины уйдет, и я посмертною
Славою снова взрасту, сколь в Капитолии
Жрец верховный идет с девой безмолвною.

Буду назван, где мчит Ауфид неистовый
И где бедный водой Давн над пастушеским
Племенем был царем: из ничего могущ
Первый я преклонил песни эольские
К италийским ладам. Гордость заслуженно,

Мельпомена, прими и мне дельфийскими
Благостно увенчай голову лаврами.
1913

Вековечней воздвиг меди я памятник,
Выше он пирамид царских строения,
Ни снедающий дождь, как и бессильный ветр,
Не разрушат его ввек, ни бесчисленных

Ряд идущих годов, или бег времени.
Нет, не весь я умру, большая часть меня
Либитины уйдет; славой посмертною
Возрастать мне, пока по Капитолию
Жрец верховный ведет деву безмолвную.

Буду назван, где мчит Авфид неистовый
И где бедный водой Давн был над сельскими
Племенами царем, из ничего могущ,
Первым я перевел песни Эолии
На италийский лад. Гордость заслуженно

Утверди и мою голову дельфийским
Благосклонно венчай лавром, Мельпомена.
1918 г.

Был и сын путешественника А.П. Семенов-Тян-Шанский:
Создан памятник мной. Он вековечнее
Меди, и пирамид выше он царственных.
Не разрушит его дождь разъедающий,
Ни жестокий Борей, ни бесконечная

Цепь грядущих годов, в даль убегающих.
Нет, не весь я умру! Лучшая часть моя
Избежит похорон: буду я славиться
До тех пор, пока жрец с девой безмолвною

Всходит по ступеням в храм Капитолия.
Будет ведомо всем, что возвеличился
Сын страны, где шумит Ауфид стремительный,
Где безводный удел Давна - Апулия,
Эолийский напев в песнь италийскую

Перелив. Возгордись этою памятной
Ты заслугой моей и, благосклонная
Мельпомена, увей лавром чело мое!
1916.

А вот С.А. Есенин пошутил:
Я памятник себе воздвиг из пробок,
Из пробок вылаканных вин!..
1920.

В.Ф. Ходасевич:
Павлович! С посошком, бродячею каликой
Пройди от финских скал вплоть до донских станиц,
Читай мои стихи по всей Руси великой, -

И столько мне пришлют яиц,
Что если гору их на площади Урицкой
Поможет мне сложить поклонников толпа -
То, выглянув в окно, уж не найдет Белицкий
Александрийского столпа.
1921.

Н.И. Шатерников:
Создал памятник я, меди нетленнее,
Пирамидных высот, царственных, выше он.
Едкий дождь или ветр, яростно рвущийся,
Ввек не сломит его, или бесчисленный

Ряд кругов годовых, или бег времени.
Нет! не весь я умру, - часть меня лучшая
Избежит похорон; славою вечною
Буду я возрастать, в храм Капитолия
Жрец восходит пока с девой безмолвною.

Речь пойдет обо мне, где низвергается
Ауфид ярый, где Давн людом пастушеским
Правил, бедный водой, - мощный из низкого,
Первый я преложил песню Эолии
В италийских ладах. Гордость заслуженно,

Мельпомена, яви, - мне ж, благосклонная,
Кудри лавром обвей, ветвью дельфийскою.
1923.

Опять В.Ф. Ходасевич:
Во мне конец, во мне начало.
Мной совершённое так мало!
Но всё ж я прочное звено:
Мне это счастие дано.

В России новой, но великой,
Поставят идол мой двуликий
На перекрестке двух дорог,
Где время, ветер и песок...

28 января 1928, Париж

И.А. Бродский:
Я памятник воздвиг себе иной!
К постыдному столетию - спиной.
К любви своей потерянной - лицом.
И грудь - велосипедным колесом.
А ягодицы - к морю полуправд.
Какой ни окружай меня ландшафт,
чего бы ни пришлось мне извинять,-
я облик свой не стану изменять.
Мне высота и поза та мила.
Меня туда усталось вознесла.

Ты, Муза, не вини меня за то.
Рассудок мой теперь, как решето,
а не богами налитый сосуд.
Пускай меня низвергнут и снесут,
пускай в самоуправстве обвинят,
пускай меня разрушат, расчленят,-

в стране большой, на радость детворе
из гипсового бюста во дворе
сквозь белые незрячие глаза
струей воды ударю в небеса.
1962.

http://zhurnal.lib.ru/w/weligzhanin_a_w/e200.shtml
http://www.horatius.ru/index.xps?2.3.330.1

Оригинал:

1 Exegi monumentum aere perennius
2 regalique situ pyramidum altius,
3 quod non imber edax, non aquilo impotens
4 possit diruere aut innumerabilis
5 annorum series et fuga temporum.
6 non omnis moriar multaque pars mei
7 vitabit Libitinam: usque ego postera
8 crescam laude recens, dum Capitolium
9 scandet cum tacita virgine pontifex:
10 dicar, qua violens obstrepit Aufidus
11 et qua pauper aquae Daunus agrestium
12 regnavit populorum, ex humili potens
13 princeps Aeolium carmen ad Italos
14 deduxisse modos. sume superbiam
15 quaesitam meritis et mihi Delphica
16 lauro cinge volens, Melpomene, comam.

Othello

Я посмотрел многие "памятники": Горация, Ломоносова, Державина, Батюшкова...

Так то они, а это Пушкин...
Хотя, соглашусь, последнее четверостишье действительно не к месту в этом стихотворении. Написать такое Пушкин вполне мог, но в данном случае просходит явный сбой поэтического ритма....
Но даже если и так, ничего страшного, Достоевский тоже стихи царям посвящал, умные люди поймут.
Гений всегда себя найдёт, хороший пример для творческих людей, очень сильно страдающих от политики, плохого окруженияи проч.

Возможно, здесь отличие "надличностного я" от личностного. Понятие первого - всегда шире, шире даже понятия "лирического я" (Музы), оно из множества, так сказать, ипостасей состоит. Важно, чтобы "лавровый венок не пророс в череп". То есть заслуги "надличностного я" не должны приниматься как должное "личностным". Это позиция христианская - а Гораций, в отличие от Пушкина, христианином не был.

Возможно, здесь отличие "надличностного я" от личностного. Понятие первого - всегда шире, шире даже понятия "лирического я" (Музы), оно из множества, так сказать, ипостасей состоит. Важно, чтобы "лавровый венок не пророс в череп". То есть заслуги "надличностного я" не должны приниматься как должное "личностным". Это позиция христианская - а Гораций, в отличие от Пушкина, христианином не был.

Согласен с такой точкой зрения, мне кажется говоря "я" Пушкин имел ввиду свою Музу, а не себя, как личность... Хотя вопрос спорный и ответ на него мы врядли узнаем.

В седьмом классе, уча наизусть это стихотворение Пушкина, я отказалась учить последнюю строфу, я сказала, что я не понимаю, о чём она. Мне тоже она показалась не связанной с предыдущим текстом. И я не была одинока, судя по топику.
Кстати, в далёкие 1920-е годы пушкинист М.О.Гершензон в попытке истолковать стихотворение, заявил, что первые четыре строфы, слова Пушкина о том, за что он будет любезен народу, – это насмешка автора над публикой. Всё содержание, таким образом, представлялось травестированным, сдвинутым, пародийным.
В 1960-х годах в журнале «Вопросы литературы» с разбором стихотворения выступил начинающий тогда пушкинист В.С.Непомнящий. Его концепция кажется логичной и адекватной. Я тоже её придерживаюсь.
В первой строке возникает эпитет, восходящий к Евангелию: памятник «нерукотворный». Образ Спаса Нерукотворного – это отпечаток лика Христа на плате, которым Он вытирался после восхождения с крестом на Голгофу, образ, запечатленный Его потом и кровью. Пушкинская мысль о нематериальности поэзии сочетается в этой строчке с библейским мотивом, потому что именно «потом и кровью», трудом всей жизни и ценой смерти создал поэт свой нерукотворный памятник.
Главное в пушкинском тексте – признание народности, демократичности, нравственности поэзии. Сама поэзия – нерукотворна (божественного происхождения), нематериальна, касаема души. Но в первой же строфе вводятся вполне материальные признаки памятника: «к нему не зарастёт народная тропа», «вознёсся выше он главою непокорной Александрийского столпа». Первое из этих выражений – метафора, которая материализовалась по мере возведения монументов поэту. Как понять смысл второго? «Непокорная глава» – свободолюбивый характер творчества Пушкина. Это не только вольнолюбивая лирика и тираноборческие мотивы. Свобода – естественное условие существования творца. «Что изберёте вы? – Свободу…» («Разговор книгопродавца с поэтом»).
«Александрийский столп» – это Александровская колонна, воздвигнутая в 1834 г. в честь победы Александра I над Наполеоном. О.Проскурин убедительно доказывает, что ассоциация «Петербург – Александрия» была характерна для пушкинской эпохи как символ сочетания внешнего блеска и внутренней деградации.
«Вся эпоха – не без скрипа, конечно, – постепенно стала называться пушкинской», – так А.А. Ахматова выразила мысль о победе пушкинской лиры над царским скипетром.
«Весь я не умру», – пишут и Гораций, и Державин, и Пушкин. Но дальше идёт любимая Пушкиным мысль: «душа в заветной лире» – вот что переживёт прах поэта. До каких пор это будет продолжаться? Ответ очень значим для Пушкина: «Доколь в подлунном мире жив будет хоть один пиит», то есть пока у людей будет потребность в поэзии. «Душа в заветной лире», «славен буду я», «слух обо мне», «назовёт меня», «любезен народу» – это всё способы существования пушкинской поэзии после его смерти.
Эпитет «заветной» отсылает нас к Евангелию (ср. «Новый Завет»). В.С.Непомнящий вспоминает по этому поводу стихотворение «Пророк» – ведь в нём рассказывается, как поэту был дан завет, руководство к действию. «Заветная лира», таким образом, – поэзия, выполняющая повеление Бога. А в последней строфе анализируемого стихотворения так и сказано: «Веленью Божию, о муза, будь послушна…»
Третья строфа очерчивает круг распространения «слуха» об авторе – «по всей Руси великой». Великая – не только обширная, величественная, но и населённая многими народами. Благодаря русскому языку, о Пушкине узнали многие народы России, но вместе с тем содержание его поэзии, тесно связанное со своей русскоязычной формой, так и не стало ничьим больше духовным достоянием, кроме людей русской культурной традиции.
«Чувства добрые» – логическое ударение падает именно на эпитет. Для Пушкина 1830-х гг. «цель художества есть идеал, а не нравоучение». Академик Д.С.Лихачёв так и говорил о значении поэта: «Пушкин создал идеал русской нации – не отразил, не воспроизвёл, а именно создал». Поэт, по мысли Пушкина, призван напоминать людям об их божественном происхождении, об идеале, который находится в душе у каждого, к чему нужно стремиться. Добрые чувства, по мысли Пушкина, только пробуждаются поэзией.
«В мой жестокий век восславил я свободу», – уже говорилось, что ничего превыше свободы для Пушкина не было, и в первую очередь – свободы внутренней, свободы творчества. «Никому отчёта не давать…» – мечтал Пушкин.
«Милость к падшим» – это не просто милосердие. Это кредо Пушкина-художника. Он всегда во всяком отрицательном персонаже пытался найти добрые струнки, понять и объяснить его поступки, дать возможность возрождения. Это и кредо Пушкина-гражданина – его заступничество за декабристов и надежды на милость царя: «Во всём будь пращуру подобен!» («Стансы») – поучает он Николая I при его восшествии на престол, сравнивая его с Петром Великим, который умел казнить, умел и миловать, «виноватому вину отпуская, веселиться» («Пир Петра Первого»).
Логически отсюда вытекает последняя строфа, наказ музе - ведь всё стихотворение, фактически, посвящено музе (вспомним оригинальное название: "К Мельпомене", Ad Melpomenam).
Образ музы – символический, очень распространённый образ романтической поэзии. С религиозной точки зрения, античная, языческая муза не очень-то стыкуется с «веленьем Божиим» поэту-пророку. Но в пушкинском художественном мире они уживаются неплохо, потому что это метафоры, скорее даже символы, обозначающие, с одной стороны, предназначение, дар поэта и, с другой, – их реализацию.
Последние строки выражают ещё одну из любимых идей поэта, его творческий принцип – независимость от мнения толпы.
Зная судьбу Пушкина, можно было бы сказать, что в этом стихотворении он подводит итог своей творческой жизни. Нет, скорее, это осмысление уже сделанного, того, что уже есть (в первых четырёх строфах), и обращение к музе на будущее (в последней). Таким образом, его можно назвать заветом всем поэтам, чтобы каждый из них мог так сказать о себе, «доколь в подлунном мире» они будут жить.
Пушкин в этом стихотворении не себя хвалит, а провозглашает важность и вечность поэзии в человеческом мире, в мире человечности. Можно тут ещё порассуждать о Нобелевской лекции И. Бродского, который тоже ссылается на эту горациеву оду, говоря, что поэзия вечна и приоритетна над общественным строем...
Для Пушкина не было сомнения: прекрасное в эстетическом отношении должно быть непременно прекрасно и в этическом. Нравственный аспект литературы был в высшей степени ценен для него. В соответствии поэзии эстетическому и этическому идеалу нации видел он свои заслуги как художника – вот основная мысль стихотворения "Я памятник себе воздвиг...".

Поэзия - это страшный по красоте ПУТЬ в никуда, а не обучающая грамота для посвящения непосвященных. И уж тем более просвещения. Одиночный путь. Другого не может быть. Пушкин - пример этому. Дальше в его положении жить было нельзя. Он пошел на смерть и она приняла его. А памятник.. Он был первым русским писавшим внятно и мысленно, цивилизовавшим язык. Тут к гадалке не ходи - выйдет по Горацию. Хотя до этого был Державин, по моему моему сильно недооцененный.

Без имен.

Претит кем-то быть, назваться,
и так остаться, остывши в позе
памятника; с этим отдаться
памяти, копатся мухой в навозе.

Статический герой превращается
в статистическое чучело, одного
из китайцев, которых вращает
частицами вокруг ядра, от него

не удаляя.Сила поля гравитации
вытягивает все члены в сторону
некоей магнитной глыбы, адаптация
к коей есть непротивление ее закону.

Имя является констатацией факта
затвердения, привития смерти с
отсрочкой ее активации, пактом
после крещения взглядом медузы.

И только хаос по сути жизненен,
поскольку его невозможно ничем
остановить, управить; ни мыслями
не уловим, ни сетями, ни прочим.

И именно из него приходят к кому-то
образы, звуки, просветления как
вспышки, длящиеся не больше минуты,
безхозный космический брак.

Отлично, спасибо, следим дальше за обновлениями на сайте

У нас в школе, была прекрасная учительница русского языка и литературы. Мы разбирали каждый стих, каждое произведение.