Литература и журналистика

Хазарский словарь Павича

Нет, к сожаленью.
Все проще. Это обыкновенный и известный исторический роман.

Допустим, "Чингиз-хан" Яна

Нет, это не Ян. Сомсем другой период истории.
Роман про росов (русов), ромеев, хазар.

Предлагаю, если в теме нет активности неделю, давать ответ или же дополнительную подсказку.

Это был отрывок из моего любимого романа В. Иванова "Русь изначальная". По этому роману снят одноименный фильм.
Эх, вся надежда была на Августа...
Вот это настоящий исторический роман - там нет вольной трактовки исторических событий или оценивания поступков с точки зрения современности. Автор с уважением относится к истории

Перед ним сидел Шиллер, - не тот Шиллер, который написал "Вильгельма
Телля" и "Историю Тридцатилетней войны", но известный Шиллер, жестяных дел
мастер в Мещанской улице. Возле Шиллера стоял Гофман, - не писатель Гофман,
но довольно хороший сапожник с Офицерской улицы, большой приятель Шиллера.
Шиллер был пьян и сидел на стуле, топая ногою и говоря что-то с жаром. Все
это еще бы не удивило ***, но удивило его чрезвычайно странное
положение фигур. Шиллер сидел, выставив свой довольно толстый нос и поднявши
вверх голову; а Гофман держал его за этот нос двумя пальцами и вертел
лезвием своего сапожнического ножа на самой его поверхности. Обе особы
говорили на немецком языке, и потому ***, который знал
по-немецки только "гут морген", ничего не мог понять из всей этой истории.
Впрочем, слова Шиллера заключались вот в чем.
"Я не хочу, мне не нужен нос! - говорил он, размахивая руками.- У меня
на один нос выходит три фунта табаку в месяц. И я плачу в русский скверный
магазин, потому что немецкий магазин не держит русского табаку, я плачу в
русский скверный магазин за каждый фунт по сорок копеек; это будет рубль
двадцать копеек; двенадцать раз рубль двадцать копеек - это будет
четырнадцать рублей сорок копеек. Слышишь, друг мой Гофман? на один нос
четырнадцать рублей сорок копеек! Да по праздникам я нюхаю рапе, потому что
я не хочу нюхать по праздникам русский скверный табак. В год я нюхаю два
фунта рапе, по два рубля фунт. Шесть да четырнадцать - двадцать рублей сорок
копеек на один табак. Это разбой! Я спрашиваю тебя, мой друг Гофман, не так
ли? - Гофман, который сам был пьян, отвечал утвердительно.- Двадцать рублей
сорок копеек! Я швабский немец; у меня есть король в Германии. Я не хочу
носа! режь мне нос! вот мой нос!"

"Нос" Гоголя?

Нет, "Нос" не должен быть. Уже только потому, что иначе все как-то угадывалось бы слишком просто.
По-моему, это действительно Гоголь и действительно "Петербургские повести", но все-таки "Невский проспект"

Volkonskaya
Совершенно верно, "Невский проспект"

Вот, вспомнилось мне недавно...

"Мы любим закаты потому, что они гаснут. Мы любим цветы потому, что они умирают. Любим собак во дворе и кошек на кухне потому, что те вскоре нас покинут. Само собой, есть и множество других причин, но в сердце утренних приветствий и полуденного смеха лежит неотвратимость прощания. В седых бакенбардах старого пса мы прозреваем уход. В усталом лице старого друга мы видим дальний путь без возврата...
Спешите жить..."

Ремарк
"На западном фронте без перемен"?
или мне кажется?

Ирины, похоже, в ближайшее время не предвидится - можно предложить свой отрывок?

Только сегодня, в день переезда из деревни в город, в день, сам по себе не сладкий, когда дом полон сквозняков, и так завидуешь садовнику, который никуда не едет, только сегодня он понял весь ужас перемены, о которой ему говорил отец. Прежние осенние возвращения в город показались счастьем. Ежедневная утренняя прогулка с француженкой,-- всегда по одним и тем же улицам, по Невскому и кругом, через Набережную, домой,-- никогда не повторится. Счастливая прогулка. Иногда ему предлагали начать с Набережной, но он всегда отказывался,-- не столько потому, что с раннего детства любил привычку, сколько потому, что нестерпимо боялся петропавловской пушки, громового, тяжкого удара, от которого дрожали стекла домов и могла лопнут перепонка в ухе,-- и всегда устраивался так (путем незаметных маневров), чтобы в двенадцать часов быть на Невском, подальше от пушки,-- выстрел которой настиг бы его у самого дворца, если бы изменился порядок прогулки. Кончено также приятное раздумье после завтрака, на диване, под тигровым одеялом, и ровно в два -- молоко в серебряной чашке, придающей молоку такой драгоценный вкус, и ровно в три -- катание в открытом ландо. Взамен всего этого было нечто, отвратительное своей новизной и неизвестностью, невозможный, неприемлемый мир, где будет пять уроков подряд и толпа мальчиков, еще более страшных, чем те,
которые недавно, в июльский день, на мосту, окружили его, навели жестяные пистолеты, пальнули в него палочками, с которых коварно были сдернуты резиновые наконечники.

Что-то из начала 20-го века. Но пока в голову ничего конкретного не приходит.

Это Набоков